Таверна

После сна на меня напала тоска, если конечно это верное слово для тех поглощающих чувств. И она была вызвана чувством утраты по той жизни, о которой я ничего не знала. Я хотела вскочить в трамвай, чтобы умчаться в места из видения, вновь погрузиться в жизнь. Вспомнить всё и поглотить бытие. Но я продолжала находиться в таверне. Виктор довольно часто хотел бросить свой роман. Творческие потуги и вдохновения сменялись молчаливым оцепенением, когда он замыкался в себе и подолгу сидел почти не шевелясь, глядя в одну точку. Иногда неожиданно вскакивал с места и проходил мимо полок. Брал случайные книги, открывал и просто проглатывал отдельные куски. Затем возвращался назад и вновь принимался за свой роман. Но ненадолго. Больше никаких отрывков, кроме того, чтобы немного понять Нэнси, он не зачитывал, и его бессвязные бормотания в попытках отыскать нужное слово никак не помогали мне собрать его книгу в единое целое. Когда я попросила прочитать мне что-нибудь ещё, он отмахнулся, назвал только первую и последнюю строчку. «Любовь прорезала ножницами время» и «Их рассыпало в разные стороны». Но моей фантазии не хватало, чтобы восстановить огромный, бескрайний пробел меж этих строк. Я знала лишь примерный сюжет. Но даже для самого Виктора он был ещё в каких-то потёмках. И он подолгу блуждал в разрозненных фрагментах своего романа, отыскивая лишь пути, как он мог бы скрепить первую и последнюю строчку, всё больше отдаляя их друг от друга. Вспоминая последние слова Стефана о сновидениях, я начала лучше понимать Виктора и его одержимостью библиотекой. Возвращаться в своё время он не хотел, а спать было немного опасно. И он отгонял сонливость, видя сны наяву. Переписывал собственные сны на бумагу и не хотел кануть в небытие. Хотя что по сути он боялся потерять? Наверно, память наделяла его тем самым творческим вдохновением и любовными озарениями. А без этого он оказался бы пуст, как те мои белые листы бумаги, которые я приволокла в таверну с собой в самом начале. Зато он рассказывал о своих красочных снах за пределами таверны, благодаря которым он взрывался и наполнялся новыми идеями и фантазиями. Тем более, что именно через сон он узнал о таверне и иногда ему даже казалось, что таверна это тоже часть его сна, только более реальное. Во снах он видел Нэнси, своё пылающее сердце и другие образы, которые только могут приходить в голову несчастному поэту, мечтателю и романтику. Для меня всё не было сном. Хотя очень часто хотелось проснуться, но просыпаться было некуда. Что под блеклым солнцем звучала музыка, что под сводом бесконечных звёзд звучали стихи. Чего только не было на маленькой сцене в глубине зала! Но самое интересное начиналось тогда, когда на сцене одновременно появлялись Нэнси и Виктор. Она могла тихо играть на лютне, пока тот декларировал стихи. Несколько раз от такого сочетания дрожал весь зал, бились окна и разбивались стаканы. По полу текли разные напитки, и люди были поражены той страстью, с которой Виктор бросал в наполненный зал слова. Иногда они оба играли какие-то роли. И в общем-то редко на сцене кто-то из них являлся сам собой. Нэнси — прекрасна и лучезарна. Виктор — талантлив и харизматичен. А вместе они прекрасно сходились в словесных дуэлях и творчестве. Виктор смотрел со сцены с любовью, потому что вдыхал аромат Нэнси. Это была его единственная возможность ощутить её рядом с собой, потому что в остальное время она была ему абсолютно недоступна. Но когда она была так близко к нему, Виктор наделял всю сцену и весь зал ощущением тихой, внутренней радости и сиянием. Но только я замечала спрятанную терзающую внутреннюю боль за его улыбкой. Нэнси стояла на сцене в ослепительно белом платье, как под венец, держала в руках музыкальный инструмент, но не играла. На этот раз всё было немного по-другому. До этого я видела Виктора у барной стойки, а теперь он стоял, слегка покачиваясь, перед Нэнси и глядел на неё совсем другим взглядом полный боли и не пытался скрыть весь сумбур внутренних переживаний. Неожиданно он разлил свою душу перед всеми: — Я пытаюсь понять, за что ты так со мной поступила, навсегда связывая с этим бессмысленным местом! — довольно грубая фраза, обращенная к хозяйке Таверны, но она молчала и холодно глядела на него, опустив лютню вниз. — Верни мне моё сердце, чтобы я освободился от твоих чар. Ведь я совсем не понимаю, кто ты: сирена или муза? Ты будто бы что-то между… Знаешь, всё это время я пишу роман о тебе. О твоей жизни будет написан роман, хотя настоящих романов в твоей жизни не было! Мне хочется этой книгой вернуть тебе способность любить. Я пытаюсь понять твою душу и что скрыто за твоей холодностью и жестокостью, желая вдохнуть в тебя жизнь и любовь. Я верну тебе сердце, чтобы ты вернула моё! Он говорил с надрывом, путаясь в собственных мыслях и ни капли не стесняясь толпы, ведь произнесённое можно было явно принять за отрывок из какой-то сентиментальной пьесы, где лирический герой неожиданно захотел вылить все свои чувства. Но я понимала, что к чему и мне было грустно за Виктора. Он не сможет пробиться сквозь холодную стену нелюбви. Да и разве он любил сам? Может, он перепутал любовь со страданиями и желанием обладать? — Я полюбил тебя с первого взгляда, и вся моя прошлая жизнь показалась мне слабым светом перед тем сиянием, которым ты меня зажгла. Но Антерос от меня отвернулся, и я не главный герой счастливого мифа. Любовь поразила меня так, что я больше не смогу вернуться в обычную жизнь. А ты… Ты улыбалась мне, мы катались на лодке, и я думал, ты тоже меня любишь. А ты всего-лишь играла. И теперь смотришь на меня так, будто ничего не было. Прекрати делить мою боль на ноль! Из моего сердца растёт ива, которую ты продолжаешь поливать, будто специально продлевая мои страдания! Но нельзя закопать любовь и танцевать на её костях, делая вид, что её никогда не было. Тем более когда нет самого времени, которое могло бы хоть немного смягчить эти страдания. — Ничто не мешает тебе срубить это дерево, — только и произнесла Нэнси, исчезая со сцены. И её голос заклубился эхом по залу. В глазах Виктора всё резко потускнело. Я никогда не видела столь отчаянный и поражённый взгляд. И поэтому чтобы как-то собраться с чувствами, он достал из кармана несколько листков и принялся читать. Он всегда так делал, когда хотел отвлечься. Хотя на тот раз он прикасался ко внутреннему безумию с ещё большей силой. Любовь прорезала ножницами время. Она ощутила конец без начала. Это почти единственные строчки, которые мне хоть как-то запомнились, потому что всё остальное звучало как будто в каком-то отдалении. И писал он всё время об одном и том же, просто разными словами. Несколько раз в его литературном потоке как будто проскакивало моё имя, но я не могла всё это связать и осознать. Я не знала, что такое любовь, но я видела, как она полностью овладела Виктором и он любил как только умел это делать поэт, пытаясь проникнуть в её самое сердце, даже если оно и было для него закрыто. И я видела, как чувства властвуют над ним, полностью изменив всё его целостное существо. Как любовь двояка! Она может полностью разрушить, уничтожить, стереть, опустошить, убить. И, наоборот, вознести до небес, вдохновить и преобразовать. Смотря на Виктора, я не понимала, что именно делала любовь с ним. Влюблённость его терзала, съедала изнутри. Он весь был как будто покрыт глубокими дырами, из которых смотрела вечность и шептала ему стихи, давала вдохновение, мучала. О чём бы он писал, не будь бы в его серой жизни Нэнси? — Почему тебе бы просто сюда не возвращаться? Уехать и не вернуться больше сюда? Ты ведь можешь! Вдруг в школе у тебя получится быстрее избавиться от повторяющихся мыслях о Нэнси? Как в таверне все быстро забывают себя, так и в жизни, наверно, забывают таверну, — мне нравилось задавать даже глупые вопросы, на которые примерно знала ответ, потому что Виктор ко всему относился внимательно и с пониманием. Он не высмеивал. Выслушивал. И вдумчиво отвечал. — Я не хочу о ней забывать. Она даёт моей жизни свет. Книга — мой смысл. А там, в школе… Я просто устал, — только и ответил Виктор. На этом его роман закончился. Он не поставил точку на листках, но прекратил писать. Книгой он хотел излечить Нэнси, но после той сцены он как будто потерял надежду пытаться это сделать, ведь он столкнулся с большей силой, чем он сам и всё потеряло всякий смысл. Он резко перестал выступать и стал чередовать бар с библиотекой. И мы всё больше отдалялись, хотя пространство оставалось одним и тем же. Конечно, мы продолжали встречаться в окружении книг под сводом мудрости, но он уже не рассказывал с таким трепетом о литературе. Мало писал стихов да и частенько не мог и выдавить себя и строчки. Наверно, тот срыв Виктора прямо на сцене был его первый откровенный разговор с Нэнси. Возможно, до этого в его душе теплились слабые иллюзии о возможности разжечь в её душе огонь при помощи его книги, его откровений. Но, оказывается, ему надо просто срубить то злополучное дерево. Свет жизни затмили тьма, безразличие и боль от неразделённости чувств. Что-то непонятное и неуловимое появилось в его душе и резало его на куски. А я только могла смотреть, как Виктор падал в пропасть и мне его было не поймать. И как будто даже с каждой новой встречей он всё больше становился от меня дальше и дальше. Непонятней и непонятней. Незнакомее и незнакомее. Пока он и вовсе не исчез из библиотеки, превращаясь в один из тех бесформенных силуэтов у барной стойки. И я уже не могла разобрать, где именно среди них он. И был ли он вообще там.