Таверна

1 Ночи под холодной луной, сцепленные с дыханием литературы, очаровывали меня. Описать полную красоту этого зыбкого, странного времени невозможно, ведь всё произошедшее в сладком его аромате не поддаётся никаким словам. Я ощущала единение с миром, дух свободы и бесконечное избавление от тревог, словно покинула повседневность на границе между искусством и жизнью. С Виктором меня связывала неуёмная любознательность, книгофилия, со Стефаном — наша потерянная память, утрата прошлого, а с таверной абсолютно каждая нить, на которых держались неудовлетворённые жизнью люди в попытках заглушить свою боль. Чем больше я пребывала здесь, тем больше меня поражало свойство таверны уничтожать границы между посетителями. Она стирала языковые барьеры, время, пространство и предубеждения. Люди висели в пустоте, общаясь на одном, общем наречии. Всех объединяло похожее чувство весёлого опьянения, приобщающее к более вечному, чем само существование. Это был язык поэзии, музыки и театра. Посетители одинаковым образом восхищались музыкой и стихами Виктора, одинаково были открыты друг другу в желании поделиться своим состоянием, одинаково наслаждались цирковыми представлениями и волшебными номерами фокусников. Все были наполнены удивительной одухотворённостью, любовью, сбегая в общем порыве от сжигающей реальности, чтобы освободить свои мысли от непревзойдённого давления, в котором они пребывали раньше. Люди вдыхали свободу и пьянели от неё, потому что для них настоящая жизнь казалась кошмаром, а здесь они наконец просыпались. Только на фоне трагичности бытия приходило осознание хрупкости каждой души, заключённой в нём. Шутками они зашивали дыры на сердце. Глубокая озадаченность сменялась в таверне поверхностным весельем. Или наоборот? Можно было находить утешение в беседах, создавая новую действительность, импровизировать на сцене, изливая свои чувства. Песни, льющиеся отовсюду, увековечивали историю. Но всё выходило бесцельным, беспричинным, беззачемным, безнужным. Веселье заглатывало тоску, а затем выплёвывало обратно. Очень скоро я ощутила чрезмерность такого празднества, стремясь найти спокойствие в библиотеке или у моря. Библиотека была не просто библиотекой, а ценным архивом выброшенных с корабля современности книг. Всякая из них раздобыта Матильдой у разных интересных посетителей с целью собрать вечное хранилище, коллекцию забыто человечества. Книги объединялись отверженностью эпохой, но теперь навечно обрели место в Безвременной Таверне. Они не являлись бездарными, глупыми или наивными, а наоборот, опережали своё время и современников. Я буквально парила в противоречивых знаниях, потоке бессвязных идей и нетронутой вековой мудрости, не в силах постичь её всю. Содержание было настолько устаревшим, отдалённым от меня, что понять его казалось невозможной задачей. Иногда мне объяснял какие-то вещи Виктор, но это практически не помогало, поэтому я увлекалась простыми книжками, разворачивающими реальность куда быстрее и проще. Думалось о том, что именно книги могут стать источником, с помощью которого я смогу вернуться к себе. А вдруг благодаря отверженной философии я сумею познать своё прошлое? Ведь я была также отвержена, как и вся эта литература. Мне также не хватало дома. У Виктора был дом далеко-далеко. Он сбежал из него в Таверну, загораживаясь от прежней сущности. И здесь, среди библиотечных фолиантов, я глядела в его одухотворённые неуловимым сиянием глаза, недоумевая, о чём он столько писал. Нет, я знала: о неразделенной любви. Но разве можно так много о ней писать? Откуда он доставал столько слов, столько энергии? Кажется, он писал своей скорбью — слезами, падающими на бумагу. Он зарывался внутрь себя. На сцене Виктор был совсем другим, сиял, наполняя других эмоциями. А в библиотеке он вытряхивал сокровенное, беспрерывно страдая до тех пор, пока я не задавала ему разнообразные вопросы. Когда я спросила, как он может творить, целиком скрывшись от жизни, Виктор поведал мне про другого писателя, смотревшего на жизнь широко открытыми глазами. Он никогда не отворачивался и пробовал на вкус любое подношение судьбы. Обделённый фантазией, этот автор не был обделён удачей встревать во всяческие странные истории, о которых жаждал написать роман. Но чем больше он принимал в себя, тем меньше находил поводов писать. Он пьянствовал, развратничал и зашёл так глубоко, что не смог вернуться. Слова закончились. Нельзя растрачиваться на всё, иначе не останется ничего. Так считал Виктор. Ему необходима Таверна. В ней он чувствовал себя куда живее, чем в школе, где он работал раньше, натягивая улыбку, изображая роль, чтобы рутинно существовать и учить о вещах, которые не хотелось даже произносить вслух. 2 Однажды, в одну из странных ночей, я случайно столкнулась в пустой библиотеке со Стефаном. Устав мучаться от ненавистной бессонницы, я тогда спустилась в подвал, где обыкновенно искала уединение и покой. Страницы книг на бесконечных полках одурманивали меня своим шелестом. Я медленно дотрагивалась до корешков, чувствовала холод ушедших времён, а книги в ответ начинали шептаться со мной, рассказывая нечто невероятно важное. Стефана я никак не ожидала обнаружить и заметила его силуэт только через полки. Не решаясь подать виду, я застыла в ожидании… надеясь, возможно, словно он сам заметит меня. Но он не замечал. Он был взволнован. С душой, изможденной усталостью, и с руками, стёртыми в кровь, Стефан стоял возле камина под кудрями красного мерцающего света и сжигал листы. Он рвал бумагу в клочья, бросал в огонь, а из гитары, которая лежала рядом, доносилась пронзительная, поражённая отчаянием музыка. Буквы и закорючки тлели, но музыка не прекращала пробиваться сквозь пламя. Вся библиотека переливалась аккордами этой мелодии. Шелестела сгорающая бумага, словно подыгрывала в такт. Я, ошеломлённая зрелищем, просто смотрела, как музыкант боролся с самим собой. Неожиданно Стефан схватил гитару и попытался взять над ней вверх, заиграв не ту мелодию, которую он сжигал. Отвлечься от кошмаров, принесённых с её написанием. Но даже его собственные руки, отмеченные красными полосками, начинали играть те же самые страшные, погружающие в печаль аккорды. Пальцы музыканта затряслись и немного воспламенились. Стефан отбросил гитару в сторону, его лицо засветилось от пламени. Он собирался сжечь музыку из-за обжигающих воспоминаний, но сжигал себя. Свет, подаренный огнём, полностью заполнил тёмную библиотеку, но теплее не становилось. Всю температуру впитала в себя музыка. Даже на расстоянии я чувствовала, как сердце Стефана дрожало. Оно дрожало и у меня. Я попробовала представить, какие мысли его одолевали, пока сама не погрузилась в сон от нахлынувших воспоминаний…