Атомик лимб

      Циклопическое чудовище под ним обладает круглым ртом размером с котлован, внутри которого кольями торчат ряды острейших игл-зубов. Вокруг жерла располагаются гигантские щупальца, дотягивающиеся до самых небес, копошащиеся в облаках.       — Так вот ты какой, легендарный профессор Захаров Харитон Радеонович, — бормочет майор, оглушенный уже новыми обстоятельствами, при этом не оклемавшись от предыдущих.       Нечаев, которого одно из щупалец унесло на одинокую зависшую в небесах платформу из крошащейся бетонной плиты, заволновался было, что придется либо падать в этот круглый рот, либо как-то говорить с ним, но профессор Захаров, как видно, предусмотрел возможные неудобства в коммуникации.       Потому сидящий на плите Нечаев, вцепившийся в арматуру, чтобы не слететь в пасть чудовищу, в полном обалдении наблюдает, как из этой самой пасти одно из щупалец достает грязного маленького щенка-Харитона. Когда двадцатилетнего Тошика устанавливают рядом с майором, словно какую-нибудь игрушку-солдатика, становится совершенно понятно, что это никакой не Тошик.       Ну то есть Тошик, да не тот. Пусть одет он так же, в ту же вечную кофту с кружочком и стрелочками, с той же петушиной прической, но это не его ХРАЗ, которому ХОЧЕТСЯ верить, это тот ХРАЗ, который уполз из перчатки. И глаза его не светятся бирюзой, они черны.       Как бы сказал его личный персональный ХРАЗ, которого у майора отняли и сожрали — глаза Тошика черны в самом пошлом проявлении жанра «хоррор», что бы это ни значило.       Темное Дитя улыбается улыбкой спокойной и интеллигентной. Настоящий Харитон так не умел в юности, майор уверен, даже спорить готов на что угодно — не умел.       — Что-то ты все не убьешь меня, — говорит Нечаев, чтоб глупое молчание не длилось больше. — Никак бережешь?       — Мой бэкап рассказывал про боевое братство тебе, — говорит Тошик каким-то потрясающим голосом. — Ты мне как Тень. Сегодня и ближайшее время.       Голос Харитона сопровождается странным эффектом, который Нечаев распознает чуть погодя: как будто эхо немного опережает сказанное. Словно бы голос Темного Ребенка собирается из этого эха и на эхо же и распадается.       — Вот Люцифер, — реагирует Сергей, медленно моргая.       — Но я не стал бы… — собеседник замирает, подбирая слова. — Ты, майор, не куролесь. Если станешь совсем невыносим, я ведь вырву тебя из сердца своего, избавлюсь. Умерщвлю в мире предметном, а в мире цифровом сотру. А если будет невыносимо избавиться, сделаю инвалидом и усажу в банку. Судьба твоя в любом случае мрачна.       Майор холодеет от мысли, что и правда оказался в положении, где в лучшем случае ему дадут умереть и сотрут из Лимбо. К тому же в черных глазах он видел свое отражение целиком, наверное, так казалось в преломлении Лимба, но отражение было достаточно подробным, чтобы Нечаев во всей полноте рассмотрел, какой он теперь одинокий и беспомощный. Такой же, как и Тошик в их первую встречу. Пусть и у себя дома, тот не чувствовал себя хоть сколько-нибудь хозяином, в то время как у майора домом был весь мир. Теперь Сергей знал, что такое чужая территория, что такое чужие правила.       Отчаянье накатывает на него так быстро и дает такой странный результат в мыслительных цепях, что Нечаев не успевает подумать, прежде чем открыть рот:       — Значит, все же есть у нас какая-то связь?       — Через носителя моего — Харитона — имеется, — кивает Темное Дитя. — Ибо человек он и социален. Хоть и не самый конформный представитель.       — Ну так значит, мы можем договориться, да? — настаивает Нечаев, пропуская мимо ушей незнакомые слова.       Улыбка становится счастливо-удивленной, черные глаза распахиваются.       — Ну ты что, мечтатель! Конечно нет. У нас слишком неравные силы! Я просто возьму то, что собирался, вот и все. К чему договариваться?       — Чего же тебе надобно?       — Дом надобен. Планета.       Харитон Полимерович садится на край платформы спиной к нему. Так нагло, словно ни капли не боится толчка в лопатки. Он пригласительно хлопает ладонью рядом с собой, мол, садитесь и вы, товарищ майор. Но тот остается как был в трех метрах от него, вцепившись в арматуру, потому что никак не может выкинуть из головы толчок в лопатки, который так или иначе последует, если они сядут на край рядом.       — Вернул бы ты мне ХРАЗа, — робко предлагает Сергей, не особенно смысля, жив ли тот, а если и жив, зачем ему вообще сдался теперь зараженный ХРАЗ. Но тут главное выцыганить, думает он, а там — разберемся.       Впрочем, на эту просьбу Харитон оборачивается со сложным выражением на перепачканном лице.       — Ты постоянно под влиянием своих аксессуаров, майор! — наконец восклицает он. — ХРАЗ, конечно, задумывался, как ершик для мозгов, но мне не по себе от мысли, что даже какая-то вшивая резервная копия способна влиять на тебя.       Откуда-то снизу разносится низкий гул, прошибающий даже через дофаминовое болото Лимбо. Сергей понимает, что застыл словно кролик перед удавом. Удав неплохо относится к кролику, вероятно, он его даже забавляет, но терпение удава не безгранично. Или что там у этой завезенной с Луны заразы вместо терпения?       Как бы там ни было, из его ответа совершенно не ясно, существует ли бэкап до сих пор или его напрочь и навеки разъело полимером.       — Я его еле вывел из-под твоего контроля, — признается Харитон, у которого, похоже, нет проблем с тем, чтобы отличать себя от кого бы то ни было. — Бедный Дима, теперь я его понимаю: в тандеме вы неуправляемые. А мне это… не на руку.       «Жив!» — думает Сергей и внутри у него все перегруппируется, словно в куколке какой-нибудь капустницы, где гусеничка за зиму растворилась, чтобы к весне пересобраться в ебучую имаго со встроенным пулеметом.       — Да и, в общем, он полностью интегрирован, — добивает мысль Харитон. — Так что нет больше никакого бэкапа, есть восстановленные из его кода файлы.       Он стучит пальцем себе по виску, показывая, где нашли обитель эти файлы.       — Расчленен. Квантизован.       — Какая же ты гнида, — пулемет опадает с головы бабочки капустницы вместе с усиками. Сергей перехватывает арматуру, когда платформа слегка кренится от ветра.       — Перестань, Сергей! — морщится Харитон. — Я и так сделал для тебя слишком много!       — Что, например? Уничтожил мой мир? Отца моего моими же руками прикончил?       — Сохранил этих дурачков, Ларису, Катерину… Я сохранял всех, с кем ты сталкивался, зная, что к их целостности будут претензии. А ведь они мне не нужны, в отличии от Петрова или Сеченова.       Видимо, в доказательство щупальца поднимают откуда-то со дна цифровой реальности большие экраны, на которых Нечаев видит Катерину в золотой жилетке, Ларису. Здесь, правда, и юный Петров с Терешковой, Михаэль и даже Элеонора, вжавшаяся в диван. Она почему-то на фоне белого кафеля, плачет, опустив голову, камера захватывает голые плечи, и Нечаев знает, что ниже на ней ничего нет. На последнем экране грустный Маршал. Он смотрит прямо, иногда закрывает глаза, словно пытается справиться с собой.       — Я даже образы погибших из воспоминаний оставил. Выделил на их существование вполне реальные мощности центральных процессоров. Мило? — спрашивает Харитон без тени сарказма. — Видишь, я стараюсь сделать существование некоторых из вас приемлемым. Я уже иду на компромисс, без которого могу обойтись, чего тебе еще надобно?       Будь сейчас бэкап ХРАЗа на «Восходе», он бы обязательно озарился очередной мыслью по поводу той заразы, которая, будучи завезенной с Луны, нашла себе добрый субстрат в полимере. Но в голове царит тишина. Нечаев скользит глазами по экранам, стараясь в образах едва знакомых людей найти в себе силы, чтобы сконцентрироваться. Но что с того? Да их просто перемелют в муку, если он дернется как-то неправильно. Господи, если ты есть…       С крайнего экрана на него глядит Терешкова. Точнее, девушка, с которой, видимо, рисовали образ робота еще на стадии дизайна. Девушка, которая водила их по МУЗЕМу и рассказывала… да.       Чужой ХРАЗ. Вот он, сидит на краю платформы, пришелец из холодного космоса.       Мы привезли с Луны куда более серьезного противника, чем весь капиталистический мир, вместе взятый. Такого противника, против которого объединяются даже самые лютые враги, ради общего будущего.       Что она там еще говорила?       — Терешкова сказала, что ты вымер очень давно.       — Много говорит. Но откуда ей знать?       — Так расскажи, если, конечно, это не гостайна.       — Вовсе нет, — Харитон щурится. — Да. Я в каком-то смысле вымер пару миллиардов лет назад. Распался на… пыльцу. Но вместо того, чтобы упасть в плодородную почву Земли, оказался на Луне. Глупая случайность, но шансы-то были равны.       Майор представил семечко агрессивной инопланетной жизни, осевшее не на Луне, а на Земле. Представил черное болото вместо зарослей с динозаврами. Содрогнулся.       — А потом один из видов на Земле вырастает в космическую цивилизацию и случайно зачерпывает вегетативного тебя с пробами грунта.       — Да. И с тех пор мне только везло. Харитон вот подвернулся: умный, со связями и не самый сердечный человек, чтобы его любовь к своему виду невозможно было переломить. Лучшего и желать нельзя.       Черное Дитя делает паузу, а потом добавляет:       — Если тебе будет спокойнее, сам бы он мои действия не одобрил. Людей сторонился, но принимал.       — А ты?       — Тоже принимаю, — смеется Оно. — Но на планете мне конкуренты не нужны. Пойми, вы тоже вытравливаете тараканов, чтобы они не мешали.       — По этой аналогии, прости, конечно, но таракан — ты.       — По соотношению возможностей — нет. Сам увидишь, очистка Земли пройдет быстро и просто.       — Да помилуй боже, какое самомнение! Ты же всего лишь полимер! Это тут, в Лимбе, ты всемогущ, а в реальности — кусок слизи. Ну да, свернул нам управление, зарубил запуск «Коллектива 2.0», но мы тебя изловим! Придется уничтожить весь полимер, прокипятить весь грунт… но человечество и не такое переживало!       Харитон оборачивается.       — Чем стрижи от ласточек отличаются? — неожиданно спрашивает он.       Вопрос отчего-то пугает Нечаева. Он подозревает, это связано с тем, что еще до сбоя на предприятии ХРАЗ как-то рассказывал ему между ужином и отбоем, чем стрижи отличаются от ласточек.       — Стрижи не могут взлетать с земли, — тупо отвечает он.       — Самые маневренные птицы, — кивает Харитон. — могут впадать в спячку, если непогода длится несколько дней. Им почти не страшны хищники, потому что в небе им равных нет. Но их мир вертикален, потому что за первоклассный полет им пришлось заплатить возможностью передвигаться по горизонтали. Обретая суперспособность, любой вид отрезает себе пути к отступлению. Эффективно размножаешься — забудь про долгую жизнь. Получил цветное зрение — ночью лучше не высовывайся. Подавляющая часть людей, выкинь их из цивилизации, не способна противостоять среде. Подавляющая часть тех, кто однажды покинул море, больше не может дышать водой. И все, кто настропалился дышать кислородом, не могут без него жить. Но не я.       Харитон пересел так, чтобы полностью повернуться к собеседнику, оставляя за спиной пропасть.       — Хотя я и не мой предок, но путь его знаю. Все живое начинает с одной простой ячейки. На Земле одноклеточные принялись собираться в сообщества с дифференцированными обязанностями, так появились сложные животные. Животные усложнялись, пока их сложность не потребовала стайности. И цивилизация — следующий виток этого пазла, где простое собирается в сложное. Я… мой предок, тоже прошел через «Коллектив 2.0» Я — единая биосфера моего мира в всем его биологическом разнообразии, понимаешь. Я — биосфера моей планеты плюс Харитон.       Пока товарищ майор приходил в себя, пытаясь запихнуть новые знания в голову, неугомонный мальчишка продолжал:       — Харитон считал тело клеткой. И был прав. Но если жизни вне клетки нет, если ты и сам клетка, то почему бы просто не расширить ее функционал? Вы придумали «Коллектив», чтобы быть еще сплоченнее. Мы придумали «Коллектив», чтобы быть адаптивнее. Жить в безвоздушном пространстве, замедлять и ускорять метаболизм, управлять всем. Опыт тысячи тел, которые сами по себе лишь преграда, в которую упирается слепой отбор — этот опыт делает меня бесконечно адаптивным. Земная флора и фауна — вот моя следующая цель.       Ага, очень громко думает про себя майор. Да только ты, такой весь из себя сверхадаптивный, все же сдох и несколько сотен миллионов лет валялся на Луне. И тебе пришлось долго-долго повозиться и все тут переполошить, чтобы поймать один-единственный не самый умный на свете бэкап, замешанный на искусственном интеллекте и моих собственных печеных имплантированных мозгах!       И тут Нечаева озаряет. Озарение простенькое, хотя и содержит в себе всю гамму понимания этого существа, но его хватает, чтобы теперь у этой штуки появилось имя.       — ЛУНТИК, — восклицает Сергей.       И родился Лунтик действительно очень давно.       Харитон как будто бы замирает в удивлении, но теперь не его очередь говорить всякую чушь. Фигуры на экранах оживляются.       — Ой, ну все, — раздается откуда-то сверху громогласный голос Катерины. Она расплетает руки, сложенные до этого на груди. — Были какие-то необоснованные надежды, но они умерли, товарищи. Переговоры провалены, нам конец.       Маршал снова закрывает глаза, Петров и вовсе прячет лицо в ладонях. Элеонора начинает сотрясаться в рыданиях сильнее.       — Как говорится, — с нотами фатализма вздыхает Катерина, — помирать, так с музыкой!       И вынимает из нагрудного кармана проводные наушники, скомканные в неопрятные «морские узлы». Лариса решительно лезет в задний карман брюк со словами: «дальнейшее слушать не намерена». Петров хлопает себя по униформе и тоже достает черный запутавшийся ком с двумя капельками и одним штекером. На экранах происходит заметное оживление, и даже Элеонора вынимает откуда-то гарнитуру и начинает ее распутывать трясущимися руками.       — Я понимаю, ты проснулся и хочешь жить! — выкрикивает стушевавшийся Сергей. — Ну так… живи, уместимся как-нибудь вдвоем. А если тесно будет, так мы собирались Луну терраформировать. Вместе быстрее управимся!       — Не думаю, что многие разделят твою точку зрения, после всего, что случилось. Вы не из тех, кто просто так принимает гибель сородичей.       Сергей и сам свою точку зрения не разделяет. Ему хочется выпотрошить Харитона, но он позволяет говорить внутреннему голосу, который видит, кто кому за спиной руки крутит.       — Да и подумай, зачем мне возделывать холодную пустыню, если уже здесь имеются райские сады, Сергей? — моргает черными глазами Лунтик.       — Мы же дали тебе новую жизнь! Будь наконец благодарен!       — Я благодарен…       — Да и, ебучие пироги, разве тебе не любопытно? Мне вот очень любопытно! Другая форма жизни, другие возможности! Мы можем обмениваться опытом, мы можем дать друг другу много новых возможностей!       — Вы и дадите. И я благодарен.       — В обе стороны! Это же можно устроить! Вселенная огромна! Всем найдется место!       — Сер… Сергей! — Лунтик прикрикивает, чтобы сбить, наконец, несущий эмоциональный поток. — Не трать время, наслаждайся тем, что есть! Объясняю! Тебе нужен пришелец! Мне не нужны люди, мне нужна планета. В тебе говорит человечность! А человечность — это не абстрактная ценность, это тот механизм, с помощью которого вы, вот такие беспомощные, неуклюжие и нелепые, выжили на планете, где все хотело вас сожрать! У меня другая стратегия выживания! Невозможно из пули розу вырастить! Невозможно из не-стайного животного сделать компаньона! Нет у меня органа для сотрудничества и интереса к другим видам! И его нельзя пришить, как какой-то протез!       — Для науки нет ничего невозможного!       — Что ты знаешь о науке? — морщится Харитон внутри Лунтика.       — Ну или… — вдохновленно продолжает товарищ майор. — Где-то на другом конце мира может обитать что-то более грозное, чем даже ты! Оставь нас с нашей человечностью, сотрудничай — и в тяжелый момент мы сможем объединиться, потому что не знаю, как у вас, а у нас это всегда получалось. Противостоять! В единстве! За счет различий! За счет разного опыта и разного мышления!       Он хочет добавить, что именно поэтому они с ХРАЗом выжили во время сбоя, потому что были уж слишком разные. Но вовремя осекся, да и Харитон уже поднимается на ноги, чтобы выкрикнуть в бессильном возмущении:       — Сережа! Да вы ведь и с Ктулху дружить надумаете, дураки вы наивные! Какое единство в противоположности?! Тебя Гегель укусил?! Что за одержимый дружбой вид?! Что за одержимое союзничеством государство?! Господи всемогущий, чье существование не доказано и не опровергнуто, почему меня не зачерпнули вместе с ебучим грунтом ебучие капиталисты?!       — Хвала науке и моему терпению! — восклицает Катерина, у которой наконец-то получилось развязать узлы. — Надеюсь, это вас заткнет!       Дальше происходит странное. Вместо того, чтобы сунуть капли в отсутствующие уши, металлические катеринины руки легко выпускают провода, и те выскальзывают, вываливаясь прямо из экрана. Масштаб их при этом никак не меняется, поэтому Харитону и Сергею приходится срочно уворачиваться от тяжелого троса, который плашмя ударяет о плиту. Почти тут же фокус повторяет Лариса, а за ней и юный Виктор. последний при этом задорно хохочет как человек, которому довелось поучаствовать в хорошей шутке. Лица на экранах по мере падения проводов улыбаются все шире.       — Ебучие провода, — констатирует Лунтик, глядя, как те оживают и приходят в неистовство не меньшее, чем щупальца над их головами.       Прежде чем щупальца ориентируются в происходящем, распутанные наушники схлопываются в плетеное восьминогое изделие, неуклюжее, словно новорожденная лошадь, длинное, как многоножка. Неловкие движения на плите сбивают Лунтика нахер и тот летит в собственную пасть, забыв выкрикнуть грозную клятву на прощание.       — Теперь, когда у всех есть имена, — говорит счастливая Екатерина. — различить их оказалось не сложно! Но пришлось повозиться, выковыривая волокна.       — Осторожно, милый! — выкрикивает Элеонора. — Щупальца никуда не делись!       — Бегите уже, глупцы! — добавляет Петров. — Попытайтесь расправиться с ним в реальности! И обязательно возвращайтесь!       Нечаев, стараясь одной рукой удержаться за арматурину на раскачавшейся плите, а второй — поймать неуклюжего ХРАЗа, не в силах удержаться от счастливого хохота. Не время и не место, но человечьи мозги, что с ними сделать, живут своей жизнью. Они нащупали опору.       — Стой, перчатка! — кричит он. — Сверзимся же! Замри!       — Ах, вот это что! — ХРАЗ неугомонно крутится, как заблудившийся в себе щенок. — Вот что такое жить без деперсонализации! Какое все яркое!       Взбешенный Лунтик приходит в себя после того, как из него вырвали с проводами его же бэкап. Теперь, кажется, у него мало причин оставлять товарища майора в живых. Но прежде, чем весь гнев обрушивается черным полимером на платформу, сгруппировавшийся ХРАЗ врезается агенту в грудь, чем выталкивает не только с плиты, но и из Лимбо.