Атомик лимб

      — Живо в машину!       Гражданочке за рулем, как показалось Нечаеву, рановато водить.       Впрочем, требовать водительское кресло он не успевает, ибо кое-как распахивает заднюю дверцу заграничного железного коня, черного, как ночь. В открывшийся прохладный салон он вталкивает оцепеневшего Тошика, сам заваливается следом. Закрывается он уже на ходу, еще как следует не устроившись на сидении, потому что мышиного вида гражданочка стартует сразу, убедившись острым быстрым взглядом через зеркало в салоне, что оба внутри. На первых трех резких поворотах нутро машины превращается в чашку миксера, где все смешивается со всем.       Приборная панель, едва замечает товарищ майор, вообще ни на что не похожа — какой-то нейрофутуризм, но он почти сразу забывает о ней, разворачивается поглядеть, гонится ли за ними черный полимер. Рядом Тошик неосторожными своими лапами пытается найти за что зацепиться и цепляется то за самого майора, то за спинку переднего сидения, захватывая и длинные растрепанные волосы девицы, от чего та шипит и требует «не отвлекать нахуй, а то всем пизда».       Черная волна нагоняет их, сбиваясь о серые многоэтажки, и тогда они уходят узкими улицами, которых майор Нечаев не видел, пожалуй, никогда — ни после Болгарии, ни до. Таких улиц, может, и на свете не бывает, они такие извилистые и такие внедорожные, что пассажирам остается лишь молиться на профессионализм излишне юной гражданочки в кресле пилота.       Машина наконец выравнивается на широкой трассе меж двух полотен кукурузных полей. Майор переводит дух и решает, что полимер, должно быть, поистерся о густо засаженный домами городок. Отстал. Оставил их в покое. Сердце его бешено колотилось, впрочем, вместе с холодком липкого страха уживалась и надежда, что нечеловеческие потрясения немного развеяли склероз Тошика.       — Ну, ХРАЗ, — моргает он и ерзает на сидении, принимая новую позу. — Ты как? Вспомнил?       — Что это было?       Товарищ майор чертыхается и пару минут они едут молча.       — Ладно, — говорит он, словно мысленно с чем-то смиряясь. — Чего вы там в лектории с Сеченовым не поделили? Если не секрет, конечно.       Тошик вытирает нос рукавом, щупает поврежденный орган. Видимо, решает, секрет ли, из-за чего они с Димой подрались.       — Я вот иногда думаю, — трагично мямлит он. — Может, лучше остаться и умереть со всеми?       Пока лицо майора вытягивается, и он думает, как бы извернуться в салоне, чтобы покрепче врезать по модно стриженному затылку, Тошик продолжает:       — Есть столько людей, которые хотели бы жить дальше. Но кто-то умрёт, кто-то талантливый и счастливый самим фактом бытия, потому что место на корабле занято мной. А я почти никогда не уверен в том, что хочу жить.       — Ты что несешь? Ты что опять несешь?       — Когда нашу группу начали сводить и срабатывать в коллектив, я вдруг понял, что со мной что-то не так. Раньше я всегда думал, что остальные тоже встают по утрам через силу, просто потому что привыкли. Что все чувствуют то же, что и я. А в группе, наблюдая, как они общаются и хохочут, как легко знакомятся и находят себе занятие на вечер… я, в общем, понял, что им, похоже, доставляет больше удовольствие сам факт бытия. Их планы. Их дела. А мне почему-то нет.       — Но наука. Ты же влюблен в науку.       — Ну, не влюблен, — Тошик снова вытирает нос. — Это единственное, чем я могу заниматься. Ни в чем другом я не хорош.       — ХРАЗ, блять.       — Дурацкую вы мне кличку придумали, — Тошик вдруг вымучивает для майора кривую улыбку.       — Это не я. Это вы вместе с Димой Сеченовым ее придумали. Не помнишь?       — А, ну понятно, — он опускает голову, так, чтобы волосы закрывали лицо. — Он всем клички придумывает. Все спецагентом выставляется, а по факту такой же гик, только более социальный. Из любящей семьи.       — Зря ты разнылся, нормально все будет! Если уж тебя выбрали для этой миссии, значит ты подходишь, и потому думать не смей, чтобы с кем-то меняться. Тебе еще понравится! Вы сделаете из огромного куска суши полигон для личных экспериментов!       Нечаев понятия не имеет, зачем вообще пытается ободрить это воспоминание Харитона. По уму, окажись он тогда рядом с настоящим Захаровым в машине пятьдесят пятого года, имело смысл придушить щенка. Он тактично молчит о том, что в один день странные отношения Харитона с Жизнью заканчиваются в ванной с агрессивным полимером. Или начинаются?       Вот жил когда-то в будущем парень, думает товарищ майор, размышлял, не покончить ли со своим безрадостным существованием в чью-то пользу, а потом — раз! — и в прошлое! Поднял страну, выиграл войну, двинул весь мир к прогрессу. Потом от скуки потонул в ванной, да и дело бы с концом, но в долбаной стране чудес для него не нашлось смерти, да и расхотел он ее, видимо, стал новым видом, стал его — майора — перчаткой, потом убил лучшего своего друга (а заодно и Сергея друга), чтобы не мешал под ногами, а потом и весь мир людской.       И чего я, думает Сергей, к этому ублюдку расчувствовался с его надуманными проблемами?       — Я не могу с ними, — говорит Тошик, не поднимая головы. — Как же я их ненавижу. Вяжутся, провоцируют… каждый день, каждый день. Как с ними говорить? О чем? И без них не могу. Идиотизм. Не хочу я больше нуждаться в этих ублюдках.       И тогда майор думает, что, должно быть, Тошик — это такой голодный, который родился без рта, или, может быть, человек, которому по ошибке достался человеческий мозг, но сердце ящерицы. И он, возможно, и тело-то свое ненавидел вовсе не из того, что органика — прошлый век, а за то, что природа сыграла с ним злую шутку, породив его существом стайным, общественным, но не способным к полноценному общению, вечной одиночкой, которой приходится искать утешение в познании мира, потому что… а что еще? Надо же как-то развлекать себя до смерти.       Нечаев не уверен, что дошел до этого сам. Вероятно, дошел ХРАЗ в его голове, а он услышал эхо этого понимания. Увидел, так сказать, отражение.       Человеку нужен человек. Даже не богатому на чувства человеку.       — Ну что ты, Тошик! Тебе это, может, сейчас глупостью кажется, и, может, даже ты не хочешь никаких отношений с коллективом, но они у тебя все равно сложатся! — майора понесло. — И ты будешь по-своему, по-змеиному, но все же счастлив среди этих людей. Дми... Дима и вовсе будет считать тебя лучшим другом. В том числе и за твои заслуги.       Тошик поднимает голову, радужки у него отливают бирюзой, хотя и не светятся.       — Если бы человек, подобный вам, встретился мне раньше. Тогда, до отлета. Когда я никак не мог понять, что группа и агенты хотят от меня…       Сергей замирает, потому что теперь явно глаголет ХРАЗ. В подтверждении его догадок из разбитого носа пацана тянется черная тягучая кровяная капля, и товарищ майор ежится от холода, испугавшись, что Тошик безвозвратно и совершенно пропитан полимером, но тут капля изгибается. Это проводок, который какого-то черта лезет из носа. Тем временем место ушиба как будто разъедает, и от этого жуткого зрелища Нечаеву приходится вцепиться в кресло.       — Если бы вы случились на моем жизненном пути в те годы...       «То я не стал бы чудовищем» — самонадеянно додумывает за Тошика Сергей.       — То Оно не выбрало бы меня в качестве своей основы.       Фраза настолько ни с чем не вяжется, что товарищ майор даже отвлекается от второго манипулятора, ползущего из той же ноздри.       — Что?       — Вы думаете я один чудовище? — повышает голос Тошик. Он больше не боится смотреть в глаза, да и истеричность, которая прорывается через апатию, уже не подростковая, а самая что ни на есть хразовая. — Вы же читали рабочие переписки в «Павлове»! Мы вместе их читали, я следил, насколько внимательно вы вдумываетесь в текст! Неужели вы не сложили два и два?!       ХРАЗ, сверкая распахнутыми глазами, дает майору несколько секунд, чтобы, видимо, тот подумал над ответом, но майор не знает, с чего начать размышлять, да и стоит ли вообще начинать. Вместо носа на лице Тошика черная дыра, из которой, словно черви, вываливаются жгутики. И дыра продолжает расти.       — Да они же там все расчеловечились!!! — вопит ХРАЗ голосом своей юной копии. — Объясните мне, победителю чумы, как так вышло, что несколько лет подряд мы получали вопиющие результаты вопиющих исследований, перешагивали рубежи допустимого и превращались в бешеных животных, и ни одна сука не обратила на это внимание?! Как так вышло, майор, как так вышло?!       Товарищ майор молчит, тупо уставившись, на рассыпающееся черными жгутиками лицо.       — Почему все просто смотрели, как мой отдел превращался в садистов?! Как вышло, что комплексы начали делать полимер из живых животных, а не белковых соединений, как это было в начале?! Как вышло, что мы тайком похоронили столько добровольцев?! В Союзе не было столько людей, майор!       ХРАЗ склоняется, закрывая человеческими руками свое ожившее лицо.       — Все смотрели — и никто не видел, — бормочет он в ладони.       Майор берет его за плечи и заставляет выпрямиться, отводит ладони и глядит в месиво проводов. За ними помигивают зеленым строки кода.       — ХРАЗ?       — Да, товарищ майор, — говорит он уже своим обычным, перчаточным, голосом. — Простите, я кажется...       — Объясни без истерик. Какое «Оно»? Что у вас там происходило в «Павлове»?       Химера молчит целую минуту, за которую только по беспокойным рукам Тошика можно было утверждать, что он действительно ищет объяснение. Наконец, ХРАЗ произносит:       — Полимер был чем-то заражен.       Гражданочка водитель резко вскрикивает, и Сергею кажется, будто она глубоко потрясена откровением Харитона, но в ту же секунду их железный конь на полном ходу врезается в ствол гигантского дерева, скользкого от полимера. Она впечатывается лицом в руль и недвижно замирает. Сам Сергей, успевший схватить напарника, кое-как амортизирует удар, зацепившись за какую-то ручку в салоне, которая, правда, в итоге оказывается вырвана с корнем. В эту же секунду экипаж кренится: вокруг до горизонта простирается мертвое черное болото.