Атомик лимб

      — Объясни, пожалуйста, ебучие пироги, какого хрена вы мне тут представления показываете? Или что, я попал в сон Петрова?       — Хорошее место — Лимб, — вздыхает Тошик за ширмой. — Жалко, сконцентрироваться здесь почти нельзя.       — А ты постарайся!       — Вам легко говорить. Вы от нас отличаетесь.       — От кого, блять, от вас?       — От оцифрованных. — Тошик фыркает как будто от смеха, а потом из-за ширмы показывается его протянутая рука, на запястье сползает неопрятный рукав. Нечаев, перехватив банку-фонарь, неуверенно жмет эту руку и Тошик со странным криком отдергивает ее обратно, словно обжегшись.       — Голову! Голову мне отдайте! — нервно рычит он из-за ширмы.       — Окей, окей, только давай не как в прошлый раз, давай без Маршала обойдемся! Пристрелите опять, нервные люди, и за что — не скажете.       Майор суетливо отдает голову, и теперь, когда источник освещения уходит за ширму, вся эта комната превращается в театр теней. Тошик ставит фонарь куда-то за собой, так что Нечаеву отлично видна его невысокая фигура, облаченная в какие-то мешки: он дергается, бормочет «неприемлемо», встряхивает руку, как будто до сих пор пытается сбросить с нее пожатие. Но так, по крайней мере, видно собеседника.       — О чем вы хотели поговорить, Сергей Лексеич?       — Я с ХРАЗом хотел поговорить, а ты черт знает кто вообще. Он теперь уже непонятно что за хрень, а ты — тем более! Вот кто ты?       — «И что ты сделал для хип-хопа в свои годы»? — говорит он, странно хохотнув.       — Для кого?! Да, блять, нет же. Как, ебучие… слушай внимательно… пироги, так вышло, что вас трое, и каждый из вас, сучьих потрохов, отчебучивает какую-то свою, одному ему понятную, дичь!       — «Кто мы-то? Кто мы? Я один тут с тобой»!       — Хорошо, хуй с ним, Харитон Радеонович, — грозно надвигается на ширму Нечаев. — Именно ты, единственный стоящий тут со мной — кто ты, блять?       — Я будущий ученый Советского Союза, — Тошик жмет плечом. — Если, конечно, не сдохну в пути, если не сдохну от акклиматизации и если меня не придушит вечно недовольный Димка Сеченов.       Нечаев уже хочет предложить вызвать все же Маршала, чтобы тот снова вышиб ему мозги, потому что целыми мозгами понять происходящее невозможно, и, похоже, терять ему уже нечего. Но, к счастью, молчание позволяет Тошику сконцентрироваться-таки и начать речь:       — В Лимбе так много умов. Все полимеризованные погибшие, да и спящие живые — так или иначе формируют эту реальность. Они искажают информацию, которую не способны усвоить. Преображают в символы. Отсюда сюрреалистичность того, что вас так возмущает здесь.       Нечаев хочет сказать, что его возмущает только один конкретный щенок, а остальное терпимо, но боится сбить оратора, поэтому прикусывает язык.       — Тема с путешествиями во времени тяжела для обывателя середины двадцатого века. Маловато фантастической литературы, чтобы идеи скачков в прошлое из будущего или наоборот вообще как-то воспринимались.       — То есть, погоди, Терешкова в музее не бредила со своей экспозицией? Ты из будущего?       — Поглядите в окно, Сергей Алексеич, — просит Тошик, и от массива тени отделяется рука, чтобы показать направление. Справа на стене и правда вырезано окно, за которым медленно вращаются расцвеченные неоном кубы.       Кажется, как замечает себе майор, это летающие гигантские дома, усеянные недремлющими окошками. Вокруг них кружат машины непонятных марок, тела незнакомых роботов.       — Это Москва две тысячи пятьдесят пятого года. Ну, то есть мои воспоминания о ней, искаженные Лимбо.       — Это что же все значит, ебучие пироги? — хмурится Сергей. — И ты, и Дмитрий Сергеич, и Зинаида Муравьева, теща моя, и Штокхаузен — прибыли из будущего?       — Нет.       — Слава бо…       — Шток не из будущего, он местный. Ваш современник. А мы с Димой и ещё восемьдесят два ученых, о большей части которых вы уже никогда не услышите, прибыли из пятьдесят пятого года. И вот чем это закончилось, — фигура развела руками, как будто презентуя комнату. — Глупая была идея. Но что с того. Она была единственная.       Глядя на плавающие во тьме кубы фантастического города, Нечаев надеется, что может быть эта проекция ХРАЗа просто сочиняет, будучи заложником нестабильного Лимбо. Он приходит к выводу, что если уж так, то его показания разойдутся в мелочах.       — Ну ладно, — говорит он примирительно и возвращается к ширме, заложив руки за спину, словно при допросе. — Допустим, вы с Дмитрием Сергеичем из будущего. Итого, если я тебе верю, то восемьдесят четыре человека — это ученые. Но Терешкова говорила, из будущего прилетело… э… больше тысячи человек.       — Одна тысяча семьсот двадцать шесть человек, — выучено рапортует Тошик.       — Допустим. Остальные тогда кто?       — Агентура, — он снова жмет плечом, как будто говорит уж слишком очевидную вещь. — Менеджеры. Та самая невидимая рука, которая должна внедрить нас в главенствующую верхушку прошлого. Или вы полагаете, достаточно знать несколько научных приколов из будущего, чтобы в прошлом всего добиться? А промышленно-научный шпионаж кто отменил? Мы везем знания, которые предназначаются только для одной страны. Их надо не только обнародовать и запустить в производство, но и защитить. Тем более, нас, «аспирантуру», всегда держали за каких-то юродивых, которые ничего кроме своей функции выполнять и не могут. Нашей задачей было перевести в своих головах прогрессу на полтора века вперед, и организаторы считали, что сами по себе мы сдохнем, поэтому большая часть людей обеспечивала все остальные процессы. Внедрение, защита, продвижение. Нам оставалось только сыпать знаниями на местах, притворяясь, что это наши личные открытия.       — А то я думаю, какие великие ученые! — не выдержал Сергей. — Утром нанохирургия, вечером — сборка робота.       — Нет, Сергей Лексеич, слишком широкий профиль для простого смертного. Да еще потом тех из нас, кто поактивнее, продвинули в управленцы. Как вы считаете, можно успевать вести исследования в пяти направлениях и воротить огромным предприятием? У 3826 всегда была теневая администрация. Агенты наши. Наши братья по оружию. Но Дима был их интерфейсом. А потом и я каким-то образом стал. Но вообще, в сутках маловато часов, чтобы стать специалистом столь широкого профиля. Но мы должны будем делать вид, что таковыми и являемся.       Рассказывая, он путается во времени, то повествуя о том, к чему их готовили, то вспоминая уже случившееся.       Голос у него юношеский и грустный, как у обреченного молодого крестьянского сына, который понял, что их деревне грядущей зимой наступит голодная смерть, потому что рожь не уродилась. Он продолжает говорить странные вещи, которые, как надеется Сергей, все же плод ХРАЗового воображения.       — В тот день, когда мы — тысяча семьсот двадцать шесть человек — были отправлены в прошлое, наш мир две тысячи пятьдесят пятого года вместе с нашими друзьями и родственниками перестал существовать. Поэтому перед отправкой почти всех накачали транквилизаторами. Или чем там? Представьте, человек, нажавший кнопку запуска, уничтожил девять миллиардов человек. Наверное, его тоже чем-нибудь накачали. Впрочем, у нашего начальства были на то веские причины. Они буквально, в прямом смысле, отдали всё ради второго шанса для человечества. Потому что к пятьдесят пятому году надежд больше не осталось.       — И что же такого вы должны были сделать, что стоило такой жертвы?       — Ну, — Тошик вздохнул. — Изменить историю, конечно же. Некоторые реперные точки. Мы, собственно, добились поставленных целей. Почти. Вторая мировая война все же состоялась, но теперь на наших условиях.       – Поясни.       – Наша задача была создать государство, на которое нет смысла нападать. Создать такой односторонний технологический прогресс, чтобы сразу нивелировать опасность и Второй мировой, и последующей Холодной войны...       — Какой войны?       — ...Это все косвенно влияет на причину катастрофы пятьдесят пятого года, но такой расклад менял все, так что мы обязаны были рискнуть.       – Отлично. Молодцы. Теперь человечество погибает не в две тысячи пятьдесят пятом году, а в тысяча девятьсот пятьдесят пятом! Умницы, приблизили апокалипсис ровно на сто лет! — задыхается проникнувшийся Нечаев. — Ты нахрена это все сделал-то?! Чертовщину-то эту с Коллективом и со сбоем?! Спаситель ебучий!       — Чтобы устранить людей, как вид. — говорит Тошик просто.       — Это ради спасения которых ты оставил все, что любишь?! Ради которых ты уничтожил родной мир?       — Я надеялся, Сергей Лексеич, вы поможете мне разобраться…       — ХРАЗ, еп твою мать! — выкрикивает майор, сметая одним движением ширму с пути. Он замирает, глядя широко раскрытыми глазами на представшего перед ним во плоти Тошика: вместо лица у него месиво кишащих проводов.       — Проснитесь, товарищ майор, — говорит он, и легко выталкивает Нечаева из Лимба.