***
Промытая рана не кровоточила, лишь подрагивала тупой болью. По ноге витиеватыми полосами бежала прозрачная вода, подёрнутая сукровицей. Драган, морщась от каждого касания, бездумно зашивал рану на бедре. Всё-таки зацепил, морда дознавательская. Но и ему досталось от стережейского меча. Хотя, что Мирогосту будет? Небось, уже бережея иль травника ко двору призвал. Они-то наскоро всё залечат, даже шрама не останется. Драган вздохнул, почуяв, как в груди незаметно зашевелился страх. Ведь не поспей Желан вовремя, то он бы и правда уже тлел на погребальном костре. Но случись всё иначе… Смог бы он убить Мирогоста? Ведь, по большому счёту, Драган никогда не бился в полную силу. Да и убивать доводилось лишь единожды. Он этого не хотел. Просто стоял выбор: либо разбойник, либо Буеслав. Случилось всё быстро, даже понять толком не успел. А как разумел, тут же стошнило. Так смог бы? Смог бы загнать меч в живот, вспарывая кишки? Или проломить голову? Смог бы смотреть, как Мирогост, сражённый, валится навзничь с перекошенным лицом и на последнем издыхании мочится в портки? А как напитывается кровью первый, быстро тающий снег? Смог бы после всего этого взглянуть на свои руки? А на своё отражение? Помотав головой, отбросил бестолковые мысли и загнал иголку поглубже, стягивая рваные края. Вода с кудрей капала на руки, а на лице ещё ощущался сухой жар бани. Княжью мыльню не сравнить с теми, в каких Драгану доводилось мыться. Недавно сложенная, светлая, не найти там почерневшей половицы или прогнившего венца. А как вспоминалась мыльня в Хране, так хотелось съёжиться. Сколько бы не забивали мхом и не промазывали дёгтем щели, за печью всегда дуло. Сбоку скользнула тень. Лениво метнув взгляд, заметил Вересею, стоящую в дверях. От неё валил пар и веяло стужей. А она, тяжело дыша, отбрасывала распущенные волосы за спину и блуждала пальцами по застёжкам, расстёгивая шубу. Видать, в пору одёжки не нашлось, потому как Вересея тонула в складках льющихся до пола мехов. Стережея, вздыхая со сладким блаженством, скинула одёжу на лавку, мотая ногами, сбросила сапоги и залезла на перину. Прилипшая влажная рубаха очерчивала мягкие бёдра и грудь. Драган залился краской и отвернулся, поймав себя на том, что засмотрелся. А стережея, пошарив по одеялу руками, вдруг охнула, дотянулась до лавки и постучала, привлекая его: — Драганушка, подай гребешок. Неохота на босые ноги грязь цеплять. — А мне охота, значит? — он кисло поджал губы, едва сдерживая улыбку, а потом, порывшись в безделушках, подал гребень. Усевшись на краю и по-детски начав болтать ногами, она загнала зубчики у макушки и, что есть дури, потянула вниз, нещадно раздирая пряди. Заметил Драган не сразу. Управившись с раной, он бережно обмотал её чистым тряпьём и обернулся. И чуть не обомлел, увидав на полу одинокую кучку спутанных рыжих волос. — Тебя что же, косу чесать не учили? — с укором спросил он, приблизившись. — Ну ты-то точно ведаешь, как чесать! — Ведаю! — и, вырвав из её рук гребень, сел позади. — В Кравении и мужи, и бабы с косами ходят. И я ходил, давеча правда. Тяжко с кучерявыми, вёсен пять тому состриг. Бережно собрав пряди, притянул к себе. У бледной шеи и за ушами осталась не смытая пена мыльнянки. Вздохнул, втянивая травянистый запах, и начал вычёсывать кончики. Но чем дальше зарывался гребнем, тем больше понимал, что такие густые, тяжёлые от воды волосы столь малым гребешком не расчесать. А стоило чуть сильнее потянуть, так Вересея верещала, будто её резали. Как самой клочьями выдирать, так за милу душу, а как по-человечески расчесаться, так щенком скулить? — Будь я на твоём месте, так состриг бы всё к лешьей матери. — Мирогост тебя по голове, случаем, не приложил? — она развернулась, схватив волосы и прижав к груди, как дитя. — Это ж краса моя! — Мука это твоя, а не краса! — буркнул Драган, без особого желания глядя на недовольно надутые губы. — У тебя как будто лучше! — А вот и лучше! И понурил голову, уткнувшись лбом в девичий локоть. Она, чуть помешкав, запустила пальцы в кудри и ахнула, приминая мягкие, как пух, пряди. Кучерявые кончики щекотали ладонь. Рассмеявшись, подняла Драгана за подбородок, продолжая второй рукой гладить по волосам. — У всех кравеничей такие? — Нет, — он засмущался, чувствуя тепло пальцев на коже, и незаметно отстранился. — У кравеничей жёсткие прямые волосы. Ежели в косу заплести и распустить, не вьются. Затёкшие ноги пронзительно заныли, заставив пересесть поудобнее; и ненароком поближе. — Бабка лермянкой была, оттого и волосы светлые да мягкие. А от кого кучерявиться начали — никто и не ведает. Так иль иначе, да все братья кудрявые были. Только сестра чернява, будто Хозяйка в макушку поцеловала. И умолк, потупив взгляд в узоры расшитого одеяла. Как вдруг Вересея потянулась, повалила на перину, опершись руками на грудь. Истерзанное битвой тело заныло. И вслед за ним защемило сердце, не готовое к такой близости с девкой; полураздетой так точно. — Ты… — её губы дрожали, подбирая слова. — Помнишь? Помнишь, что было до стережейства? Сглотнув, Драган поморщился, когда Вересея задела коленом рану. Чуть притихшая боль новой волной прокатилась по телу. — Нет, — он цедил сквозь зубы, перебарывая желание сбросить Вересею с себя. — Мне сказывал брат, когда на Комоедицу вертался в Хран. И только она хотела что-то сказать, как, заслышав топот, повернулась к двери. Оторвав голову от подушки, Драган наскоро спустил закатанные порты. Не хватало ещё, чтобы кто-то заметил, как его потрепал Мирогост; и тем более, чтобы он сам увидел. Словно угадав его мысли, боярин вошёл в светёлку, не постучавшись. И оторопел, увидав, как Вересея в одной рубахе сидела с Драганом на перине. Из-за его спины, крадучись, показался Огнеслав. — Пу-пу-пу… — он скрёб блестящую лысину и забегал глазами, не зная, куда пристроить взгляд. Стережей мигом слетел с тюфяка и пересел поближе к скотнику, стараясь не показывать, как жаром саднила рана. Вересея накинула на плечи одеяло и попутно прикрыла ноги. — Не будем кота за хвост тянуть, — начал Огнеслав, грузно опускаясь на скамью. — Монетных дворов, помимо здешнего, ещё три. Столько же, сколько братьев у Желана. И все княжут при монетных дворах. Путимир в Горайвице, в его монетном дворе чеканят вяток. Деян в Люборадзи, там ирвень. И Войко в Валоге, дольна. Драган облизнул сухие губы, обдумывая. С ходу к братьям великого князя? — А може, кто из земских бояр дела затевает? Доселе молчавший Мирогост покачал головой. Казалось, он рта так при стережее и не откроет. — Станок — дело дорогое. На Монетном дворе за ними догляд строгий, чтоб не попортили, чего уж говорить. Позволить себе его может только… — …выходец из великокняжеской семьи, — договорила за него Вересея, потянувшись к краю. — Или кто из другого княжества. Недругов, мыслю, немало. Да игра не стоит свеч — ежели и лезть, то через тех, кто к престолу близок. — Иль право на него имеет, — заключил Драган, устав бегать глазами по лицам. — И потому вы рассказали о братьях Желана, — не унималась стережея, придвигаясь всё ближе. — Кто посягнёт, ежели не тот, кто место великого князя занять может? Мирогост помрачнел, скотник стёр испарину тряпицей. А Драган задумался, что Вересею, кажется, подменили. Больно умной стала. — Огнеслав, — стережей хлопнул себя по колену, поднимаясь. — Кажи, куда первым делом податься? Тот глуповато улыбнулся, вскинув брови и хитро замигав маленькими глазами по столу. — Монетное дело в Аловодье совсем нехитрое. Ирвень — дорогая самая, в ней серебра да золота пополам. Затем вяток — серебро, золота четверть. Редяк — серебра две пятых, а меди три пятых. И дольна — медные. Стережей кинулся к кузовкам, выискивая среди вещей чистую бересту и силясь не забыть. — На кой ляд им это? — боярин зевнул, подперев плечом стену. — Я диву даюсь, как ты, увалень, что-то кроме грамоты осилил, — буркнул Огнеслав, хмуро косясь исподлобья. От слуха Вересеи не укрылся скрип зубов и тяжёлое дыхание. — А неча меня пужать, — вскинулся скотник, в сердцах стукнув кулаком. — Ни в чём перед великим князем не повинен! Хоть пальцем меня тронь — отрешусь от дел. И такого скотника во всём Аловодье не сыщете! Хмыкнув, Мирогост отвернулся как раз тогда, когда Драган отыскал всё, что нужно, а Вересея повела бровью. Так бойко высказал всё в лицо воеводе и дознавателю… Не оттого ли, что стережеи рядом? Так лучше бы язык прикусил. Они-то уедут, а Мирогост завсегда вину найдёт. Верно, ему такое не впервой. — Записал? Дай-ка погляжу, — Огнеслав подслеповато заморгал, шёпотом читая написанное. — Так к чему веду-то. Медь, годную для чеканки, отыскать сложнее, чем серебро. В Валоге, сколько себя помню, серебра не варят. — Его и купить можно, — подумал вслух стережей, заметив, что огонёк лучины поблёк. Поднялся, прихватив щепу. — Чтоб начеканить столько погани, сколько вы сказываете, надо вотчину продать, да не одну. Серебро чистое не гроши стоит. В Горайвице тоже дело с медью худо, да всяко немного водится. А в Люборадзи и злата-серебра, и меди пруд пруди. Драган улыбнулся, шустро смекнув, к чему клонил скотник. И правда, дело вовсе нехитрое. — Потому перво-наперво надобно в Люборадзь езжать. Тут же Мирогост, отстранённо разглядывавший расшитые полотнища, обернулся, взревев: — Вы что, все головами занедужили? — лицо перекосило, и Драган сразу понял, что тот едва сносит боль. И только заметил, как напряжено литое плечо. — Брата кровного на измену проверять? Внимая всем разговорам и стараясь ничего не упустить, что могло сыграть им на руку, Вересея разом сбилась с толку. — А что же, Путимир и Войко — не кровные? — в голосе звучало мутное подозрение. Остепенившись, Мирогост облизнул сухие губы. Огнеслав вздохнул, отряхивая колени: — Токмо по отцу. Милош ведь три раза женился. От первой Путимира поимел, от второй — Желана, Деяна и ещё девчонку, да… — скотник на миг посерел и поднялся, поправляя кафтан. — Да та дитём померла. И от последней Войко народился. Вересея, заслышав тихий скрип половицы, невольно обрадовалась. От всех вестей уже ломило голову. Как разом столько упомнить? — Пойдём мы, время позднее. Огнеслав поклонился и, недовольно окинув боярина взглядом, гордо исчез в дверях. Вслед за ним, вновь скрипнув зубами, вышел и Мирогост. И только тогда Драган заметил калиту на столе. Плата.***
Спалось дурно, Драган ворочался полночи, тихо поскуливая от боли. После девичьей коленки рана разразилась такой мукой, что в пору было на стенку лезть. И всё никак не мог вспомнить, когда Мирогост умудрился его зацепить. Да разве за всем углядишь? И только улёгся так, что заунывная боль притупилась, как сквозь щёлку ставней прокрался слабый сероватый отблеск. Светало. Теперь, сидя на парадной лестнице, Драган сонливо ждал, когда холопы подготовят Бурку. И крепко сжимал калиту в руке. Ещё вчера он с Вересеей, не вытерпев, посмотрел полученные богатства. Не счесть, сколько в неприметной калите переливалось златых… Прикинув на кравенские деньги, Драган обомлел. Их не то что на две — на три жизни хватит! Но Вересея не шибко радовалась и также безразлично сидела на ступенях, шкрябая ногтем узоры рукавов. — Как поедем? Через торжище али сразу к выезду? — полюбопытствовал стережей, придвинувшись ближе. Она надула губы и отсела. — Да что с тобой? Дёрнув уголком губ и вздохнув, словно не желая делиться, Вересея буркнула. — Пустое. Мысли дурные. И, вскочив, выхватила переливающуюся звоном калиту из его рук. — А чтоб их не было, надо заехать на торги! Покрутилась на месте, размахивая косой. Нет, Драгану вчера всё-таки показалось. Перед ним точно Вересея.***
Довольная, как корова на цветущем лугу, Вересея напевала какую-то бессвязную песню, уложив голову на плечо Драгана. Хорошо-то как! За весь путь со стережеем уже привычно стало обнимать его в полную силу, прижимаясь к спине. Драгану, казалось, это ничуть не мешало. Он упрямо таращился на дорогу, изредка смахивая с рукавов снег. Метель разошлась, завывая в ушах студёным ветром. Кудри Драгана щекотали лоб, а от него самого пряно пахло мёдом, мехом и травами. И только обхватив его ещё крепче, стережея заметила, насколько он худощав. Их что, в Хране совсем не кормят? Но эта мысль быстро ускользнула, уступив место радости новым вещам. Сколько добра всякого накупила, коего не хватало по пути в Гоствицу, страх! Зато теперь у неё свои плошка да ложка, кружка, сенник, рубахи и пусть не самый хороший, но саян. Свой же! Вместо мужских кафтанов на груди пестрела тёплая мягкая душегрея, какой у неё никогда не было, а заместо бездонной шубы — расшитая овчинка. Не всем же в соболиных мехах ходить. И пояс. Законы Храна не воспрещали носить другие опояски, если стережейский оставался на месте. Так отчего двумя не опоясываться? Гоствицких поясов у неё ещё не было. А Драган, тоже немало спустив на одёжу, какую истрепал в бою с Мирогостом, сразу приодеться не торопился, а наоборот, бережно уложил в короба. Вересея тогда непонимающе повела плечами. Какой прок покупать и не надевать? Жизни не хватит всё переносить. Только Драган знал, что спать им придётся в лучшем случае в избах кметов, а в худшем — под открытым небом. И упорно не понимал, отчего Вересее так хочется побыстрее новую одёжу истрепать и замарать. Кто ж их, девок, разберёт! На заходе дня среди побелевших в снегу деревьев показалась околица. Вздохнув, Драган потёр сонные глаза. Хоть не ныне спать на мёрзлых тюфяках. Почуяв запах дыма, отдающего хвоей, Вересея весело мотнула косой. Что может быть лучше, чем после долгой дороги прижаться к пышущей жаром печи?***
Ночлег отыскали быстро. Стоило показаться на дороге и дать людям зорче разглядеть зелёные пояса, как их скорёхонько принял к себе косарь. Не дожидаясь, пока Драган с хозяином расседлают Бурку, Вересея вошла в сени, уже слыша, как внутри галдит детвора и блеет козлик. А в самой избе обдало теплом по озябшим щекам. Пахло всем и сразу: кашей, тестом, грибами и… яблоками. Да не просто пахло — разило! — Ох, нешто гости? — не по возрасту высокий певчий голос коснулся слуха. Хозяйка встрепенулась, побросав дела. — Ну-ка, домеси тесто, я госпоже стережее помогу! И, наскоро сполоснув руки в шайке, вытерла передником. Помогла смести с овчинки прилепившийся снег и расстегнуть застёжки. И столько трепета таилось в её касаниях. Радость-то какая, стережея на ночь в их избе остановилась! Вересее это всегда казалось глупым. Люди, прознав, что служительница Ерсеи ищет крова, как с цепи срывались, наперебой прося её остаться у них и бахвалясь своим хозяйством. Редко, да метко, дело доходило до драки. И всё из-за глупого поверья! Откуда оно пошло, никто уж и не скажет. Считалось, ежели стережея в чьей-то избе останется, то хозяева душой не кривят. Ведь как дочь Правды ляжет спать там, где царит ложь? Да только сёстрам всё равно. Лишь бы тепло и сытно. И потому Вересея не торопилась рассказывать правду, а принюхивалась пуще прежнего. Сладкий душный запах яблок кружил голову и пустой живот. И хозяйка это заметила. — Яблоньки по вересеню народились, едва собирать поспевали. Аж соседских девок позвать пришлось. Теперича сушим. Хочешь? Вересея охотно закивала. Пусть орехи и ягоды она любила пуще яблок, да в зиму, когда из сладостей оставался только мёд, да мороженая малина, отказываться от угощения глупо.***
Ни с того ни с сего Бурка, по обычаю послушная и кроткая, рьяно брыкалась и вставала на дыбы. Только со второго раза получилось завести её в стойло. И пока Драган наскоро распускал узлы коробов, изредка поглядывал на мужика. Брюхо чуть выпячивало из-под зипуна, а недурно накусанные щёки залились багрянцем. Видно, с голоду не пухли. Тут же в хлев, натужно кряхтя, ввалился мальчишка, волоча два ведра с водой. Одно поставил у стойла, второе плеснул в поилку трём козам, лениво жевавшим солому. Богато жили кметы в Аловодье, не чета кравенским. Любопытно только, в чьём они уделе: ещё у Желана или уже у Деяна? — Откуда и куда путь держите? — заметив на себе взгляд стережея, спросил хозяин, ласково похлопав Бурку по крупу. — Из стольного града поутру выехали, — Драган подхватил кузовки и вместе с мужиком торопливо зашагал на выход. Нет, к вони навоза не привыкнуть. Не ему. — А едем в Люборадзь. Мужик радостно закивал, огладив бороду: — Добро дело. Верно, на свадьбу позвали? Сердце пропустило удар. — Какую свадьбу? — Как какую? — хозяин удивлённо захлопал глазами. — Так у князя Деяна свадьба, уж пара деньков осталось. На княжне какой-то чужеземной женится. Ещё седмицу назад на каждую семью по три дольны разослали по весям, чтоб люд за счастье хоть мёду хлебнул, — и тут же спросил испуганно: — Нешто в Гоствице об этом не хлопочут? Драган покачал головой, сам тому удивляясь. Почему никто не сказал, не предупредил? Да и не вспомнить, чтоб кто-то из холопок вскользь перешёптывался. Коли б слухи дошли, то всяко языками чесали. Неужели великий князь на свадьбу брата не собирался? Вдруг вспомнилось, как соврал Мирогост на мосту. Не с Деяном ли Желан в разладе? Да чего гадать, раз скоро сами всё узнают. — Как при великом князе живётся? — Драган привалил кузовки на припорошенную снегом низенькую поленницу. — Я ведь нездешний. Лицо мужика вытянулось, глаза задумчиво забегали по двору. — Да разве плохо? — он простовато пожал плечами. — Плохо было, покамест в Люборадзи Деян княжить не начал. До него посадника среди бояр сами отряжали, да все быстро оскотинились. Голодно, дороги разбитые. Хворь гуляла, бережеи да волхвы едва хоронить поспевали. У меня вон, тётка, двое дочек да сынок там, на капище… И вздохнул судорожно, закусив губу. Стережей молчал, не торопясь утешить добрым словом. И без того ясно, что не поможет. Как ему самому не помогло. И, вынырнув из воспоминаний, тряхнул плечами: — А как Деян четыре весны назад за дело взялся, так всё в лад пошло. Дороги заложил новые, по неделям гонцов шлёт, чтоб проведать, как работа идёт. В голод зерно из своих запасов раздаёт, травников да бережей на службу призвал, замучил по весям их гонять. Да говаривают токмо, нрав у него рьяный, разгневать легко, а под горячую руку попадёшься — живым не уйдёшь. А про великого князя ни слуху ни духу. Не видали его. Драган кивнул, подхватив кузовки и сумы. Теперь понял. В уделе князя люборадзского.***
— Как же, стережеюшка, миленькая? Да чтоб ты мне по дому помогала? Нетушки! — чем громче она возмущалась, тем рьянее катала несчастный ком по столу. Мука сыпалась на пол. — Должно твоих рук токмо Правда касаться, а не тесто да веник. Сама я, сама. Спорить Вересея не решилась — без толку. И, печально пересев к печи, поглаживала пушок козлика, уложившего голову на колени. Так было всегда, куда бы она не приехала. В Хране всеми хлопотами занимались холопы по указке старших стережей. Сёстры заботу держали только о своих конях. Да многие и это не дюжили, завсегда ругаясь, что не их дело — стойла чистить. А Вересее нравилось. Нравилось стирать рукавом испарину после трёх натасканных вёдер с водой. Вместе с Рогнедой выгребать солому и стелить новую. Обдирать колени и руки, тайком залезая на яблоню, чтоб побаловать Опашку. И расшибать бёдра и спину, сваливаясь с веток. Это казалось всяким лучше, чем заунывные учения Белесы и безропотное служение Ерсее. И всегда было так любопытно, чем живут простые кметки, не обременённые стережейством. О чём грезят иль горюют, пока доят коров, перебирают крупы, ткут рубахи? О чём шепчутся с такими же девками на вечёрках? Ей никогда не узнать. И дрогнула, почуяв, как рядом едва просела лавка. — Ведаешь уже? — знакомый голос зашелестел у самого уха. Она кивнула и поджала губы, силясь не разразиться руганью. Довести её до блажи хотел, что ли? Иначе зачем постоянно подкрадываться? А Драган улыбнулся, заметив её злость, и поймал себя на мысли, что уже привык к рыжей косе, девичьим придурям, объятьям в дороге и гладким белёсым шрамам. И поник, разрываясь между чувствами. Вроде и рад, что не чужая, но… с родной прощаться больно. Глаза неряшливо забегали по избе. Хозяин уселся у входа вязать лапти, девка уложила тесто на капустные листья и наскоро сунула в печь, отряхнув белый от муки передник. Ребятня то носилась, залезая под столы и лавки, то карабкалась на печь, ненароком роняя на пол сушившиеся яблоки. И только Драган открыл рот, чтобы заговорить о Деяне, как скуксился. Вересея незаметно ущипнула за бок. — Потом. Он вздохнул, согласившись. Здесь слишком много ушей.***
Впервые со дня, как стережеи остановились на княжьем дворе, Драган спал крепко. Всё же лавка у печи и рыхлый сенник под боком были намного роднее, чем перина и тяжёлые пуховые одеяла. Да и как уснуть там, где за дверью может стоять предатель с ножом? После дороги рана свербела, напоминая о себе, но к ночи утихла, позволив забыться сном. Но Вересея того же позволить не могла и, дождавшись, когда все мерно засопели, тихонько подкралась к стережею, нащупала плечо и потрясла. Неохотно разлепив веки, он с трудом различил её в кромешной тьме и, облизнув сухие губы, только хотел что-то сказать, как Вересея неуклюже закрыла ему рот ладонью, вминая голову в подушку. Он выкатил глаза, проморгался. Сердце застучало в горле, рука невольно потянулась под лавку, нашаривая меч. А Вересея всё так же молча отбила его руку, когда услышала возню под лавкой, и потянула за ворот. Только тогда, оглянув избу, убедился, что всё находилось на тех же местах. Напугала! Он уж думал, что заговорщик пришёл по их душу! Зато теперь сна ни в одном глазу. Выйдя в сени, Вересея накинула ему на плечи ферязь и тихонько закрыла дверь. А в ледяных сенях мерцал медово-золотистый свет лучины, вырывая из темноты очертания уложенной на ступени овчинки. Теперь дошло. Разговор затеяла. Драган, увидев Вересею в одной исподней рубахе, без раздумий стянул с плеча мех. А стережея, тут же услышав шелест одёжи, натянула спущенный рукав обратно. — Не надо. Мне стужа не страшна, — и потянула за собой, присев на овчинку. — О чём потолковать хочешь? — он уселся рядом, следя за тем, как неуёмно дёргаются девичьи губы. — О Деяне. Верно, ведаешь, что стережеи — желанные гости на гуляньях? А на свадьбе тем паче. — Ведаю, — Драган закивал, соглашаясь. — У нас тоже зовут и на родины, и на свадьбы, и на Первую Охоту. Мыслю, нам только на руку, ежели сможем Деяна умаслить и при дворе гостями остаться. Вересея улыбнулась, да так горько, что у Драгана заныло сердце, чуя неладное. — Дурак ты, коли вправду мыслишь, что мы одни такие. Невеста — чужеземка. При её семье всяко будет стережей. Ежели твоего Храна, то всё обойдётся. А вот ежели моего… Брови изогнулись. Она закусила губу добела, отчаянно выискивая в себе силы сказать самое страшное. Драган придвинулся ближе, сглотнул, цепко вглядываясь в каждое рваное шевеление. — Меня заберут в Хран, — наконец прошептала Вересея, нервно переплетая пальцы. — Скоро Карачун. Я должна к нему вернуться. Сердце ёкнуло. Ноги сами сорвались с места, усадили на колени перед ней. Ферязь сползла, лениво скатившись складками на потёртые половицы. Если Вересею заберут, он останется один. В чужих землях, с чужими людьми и порядками. И ношу ему придётся нести за двоих. Но от этого ли так тоскливо завывало в груди? — С чего взяла, что она тебя заберёт? Под веками шустро бегали глаза. — Ведаю, — замялась она, будто каждое слово давалось с великой мукой, — меня ждёт наказание. Я… не вертелась в Хран с той поры, как стала вольной. Глаза ошалело округлились, противно застучало в висках. Он пытливо разглядывал трещинки на губах, до последнего обманываясь надеждой, что зазевался, неверно прочёл лепет в потёмках. На худой конец, что она, девка с заковыристыми придурями, решила глупо поглумиться и солгала. Но осознание неотвратимо накатывалось на спину волной мурашек. Он не мог ошибиться, как и не мог услышать кривды. Ведь её просто-напросто не было. — Мы не поедем в Люборадзь, — отрезал Драган, крепче обхватив заледеневшие руки. — Поедем в Валогу иль Горайвицу. У Желана братьев много. — Свадьбу гуляют седмицу, — не унималась стережея. — И она не абы чья, а князя. Приедут все родичи. Нам некуда ехать. И негде ждать. Стихло, Драган, казалось, дышать перестал. Вересея осунулась и, вздохнув, заводила рукой, пытаясь по теплу отыскать огонёк лучины. Она сказала всё, что посчитала нужным. И даже лишнего. Что-что, а про наказание сорвалось само собой, раньше, чем успела подумать. И вздрогнула, когда ладонь крепко обхватили горячие пальцы. — Как бы ни вышло, — переливистый голос дрожал хрипотцой, — я исполню волю Радоша, довезу до Мырыни. А покамест себя не грызи, может, обойдётся. Вересея кивнула, крепче сжимая его ладонь и утирая рукавом озябший нос.***
Драган вёл Бурку под узду, второй рукой держа Вересею под локоть. Дорогу замело, а до Люборадзи рукой подать, так зачем изводить кобылу попусту? До града добрались скоро, в четыре дня управились. Зима, не успев толком прийти, разошлась метелями, засыпала сугробами по бёдра, дышала в лица колким от снежинок ветром. Стережей ёжился, силясь спрятаться в одёже до самых глаз, и радостно выдыхал, когда на ночлег оставались в весях. Вересею, казалось, вьюга ничуть не пугала. Она мигом румянилась на улице, натирала щёки снегом, валялась в сугробах, лепила снежки и наотмашь бросала в разные стороны. Но Драган, не сразу приглядевшись, как после каждого броска хитро морщился веснушчатый нос, вдруг разумел, что метила в него. А один раз, когда стережей спустился в овраг к роднику, на обратном пути, кряхтя и скатываясь на обледеневших ступеньках, нечаянно увидел, как Вересея ловила языком снежинки. Как и теперь. Поджав губы и чуть высунув острый кончик, она заливалась смехом каждый раз, когда чуяла морозец. Лишь бы потешиться чем-нибудь! — Пущай зима нас, стережей Темноты, не любит, — вдруг начала она, поправляя взлохмаченную косу. — А мне она по сердцу. В студень пироги горячее и сбитень прянее. Хорошо же! — И чего хорошего, — буркнул он, высунув подбородок из меховой оторочки. — Кравенским зимам здешние не ровня. Снегу наметёт, из Храна не откопаться. А коли не поспеешь к Радошу на ученье, так полы полдня опосля трёшь, покамест руки не отвалятся. — Брешешь, — брови недоверчиво нахмурились. — Я добрее Радоша доселе стережея не встречала. — Это он с девками такой. А в Хране строже него не найдёшь, — Драган лениво следил за тем, как от его дыхания мерно растворялся пар. — Мне вот весна и осень по душе. Не жарко, не холодно. По весне трав потребных собирать и собирать, осенью — охота и угощения щедрые. И не сразу он заметил, как и без того редкие сосенки сменились утонувшим в сугробах забором и шероховатыми стенами мазанок, а под ногами перестал проминаться снег. Окинул взглядом улицу, не в силах совладать с трепетавшим в груди сердцем. Женщины, шедшие под руку с дочерьми, с прищуром разглядывали крутящихся вокруг юнцов, явно оценивая возможных зятей. Тут же, на бочках и сундуках какого-то обоза, отрешённо играл гусляр с седой бородой, изредка грея дыханием пальцы. А где-то вдали, на перекрёстке, заметил, как мужики вколачивали брёвна в землю. Люборадзь готовилась к гулянью, охотно торгуясь с путевыми купчими и просто веселясь. Мигом вспомнилась родная далёкая Черноруга. И пусть Драган бывал в ней всего пару-тройку раз. Много ли юнцу нужно, чтоб прикипеть всем сердцем к пёстрым палатам разномастных купцов и странников, бородатым крепким мужам и, спасибо, что не бородатым, но таким же крепким тёткам? К виду мрачных теням лесов и испещрённых торчащими корнями гор? Была бы воля его, так остался бы там навсегда и носу за ворота не высовывал, хоть и знал, что стережеи не принадлежат одной земле и одним людям. Приближаясь к пузатым белым стенам детинца, вдруг оглянулся назад, задумчиво моргая. Сколько же здесь дворов? Казалось, что они вечность добирались до ворот. И снова ступор. Ни сторожевых, снующих взад-вперёд по своду детинца, ни даже гридней, скучающе зевавших на скамьях. И ворота открыты. И стоило пересечь детинец, как Вересея, бодро вышагивающая и неустанно вертевшая головой, вцепилась в рукав и остановилась, задерживая Драгана. Бурка боднула в плечо и неприятно фыркнула в ухо. — Ты чего? — он недовольно отряхнул плечо, косясь на стережею. — На дворе орёт кто-то, — Вересея шевельнула ушами, прислушиваясь. Сглотнув, Драган набрал полную грудь воздуха, крепче сжал узду и потянул обеих за собой. И заглянув на единственный двор с настежь распахнутыми ставнями, Драган обомлел, едва не разинув рот. Юноша, может, его самого старше, в одной рубахе и портах гонялся с розгой за мужиком в добротной одёже. Тот едва поспевал перебирать ногами и уворачиваться от лихо крутящегося хлыста, высекающего из бочек и сундуков редкую щепу. Побледневшие холопы вросли в стены и мелкими шажками пятились к дверям. Вересее и прислушиваться теперь не нужно. — Сучий потрох! — рычал молодой голос, а вслед за ним — удар хлыста. — Меня за скомороха держишь? Стой, паскуда! Боярин, потеряв шапку, прикрывал седую голову рукой и неуклюже перескакивал через стоящие в середине сундуки. — Как можно! — кричал он в ответ, пугливо озираясь и вновь пускаясь в бег кругами. — Мне ли голова не дорога? — Вижу, как ты о ней печёшься! — юноша остановился, натужно и громко пуская носом пар. — Я тебе что велел? Ирвени да вятоки везти! А ты что? Дольны приволок? И в глаза смотреть не посрамился? И замахнулся, хлестнув боярина по ногам. Тот взвыл и притаился за колесом обоза, боязливо выглядывая: — Да откуда ж столько злата набрать? Восвояси шаром покати! Самим едва концы с концами сводим. Тишина и Темнота колыхнулись. — Сей же часом сам шаром восвояси покатишься! Ежели до весны не привезешь, видит Перун, отберу земли! И, не глядя, бросил розгу, оттянув прилипший к груди ворот. — Это ж как, князь? — мужик пал на колени, ползком подбираясь к князю. — Вотчину твой прадед жаловал! — Как он жаловал, так я и заберу, — и, мигом сорвав с ноги сапог, швырнул в боярина. — Пустое! Сгинь уже! Разъярённо окинув взглядом двор и склонил голову набок, завидев незваных гостей. Не такой встречи ждал Драган с люборадзским князем Деяном. — А вы чего забыли? — и тут же отмахнулся, стерев испарину с багрового лица. — Ай, к Нави вас всех! Некогда мне! Не удостоив стережей даже прощального взгляда, обогнул боярина, словно он ничем не лучше стоявших рядом сундуков, и лихо вскочил по лестнице. Драган замер, непонимающе таращась ему в спину. Но Вересея, не теряя времени, крикнула: — Ну раз тебе, князь, правда не потребна, то и не потревожим боле. И, потянув Драгана за собой, гордо развернулась, мотнув косой. А он, не увидев, что она сказала, да и говорила ли, пуще прежнего выкатил глаза, мечась то к ней, то к Деяну. Но покорно побрёл следом за Вересеей, пытаясь уложить увиденное в голове. Уже за воротами двора она вновь остановилась, встав вполоборота. — Стой! — Деян выскочил, созывая их. Поймав на себе ошалелый взгляд Драгана, по-хозяйски упёрся руками в бока и вскинул голову. — Какая правда мне не потребна? Стережея ухмыльнулась и, словно видя, как он стоял, тоже барственно задрала нос: — Про боярина. Есть у него и ирвени, и вятоки. Кривит он. Выглянувший из-за ворот боярин в ужасе прожигал Вересею взглядом и вновь кротко рухнул на колени, стоило Деяну обернуться. Сжавшись запуганным щенком, он зажмурился, когда князь размеренно приблизился. И прошёл мимо, заворачивая во двор. — Коня холопам оставьте. Жду в хоромах.