***
Распогодилось. Тяжёлые тучи, грозившие обрушиться на землю ледяным ливнем, расступились. Лучи весело заиграли на светлых коньках теремов, но теплее не стало — солнце уже не грело, как две седмицы назад. И Драган, с детства не любивший кравенских зим, натянул мурмолку до самых глаз, а Вересея всё выше задирала нос по ветру, предвкушая снег и стужу. Завидев возницу, лихо въезжающую в детинец, Мирогост свистнул. С остановившейся гнедой двойки валил пар — видать, неслись галопом через всю Гоствицу. Сидевший в вознице пухлый мужичок с плотным брюхом подслеповато заморгал, снимая с облысевшей макушки высокую шапку: — Мирогост, ты, что ль? — Я, что ль? — передразнил боярин. — Огнеслав, давай, слезай, до скотницы пешочком прогуляемся. Хоть жирок растрясёшь. — Не тебе о моём жирке печься! — кряхтя, Огнеслав тихонько, притаптывая грязь ногой, спустился и заковылял рядом. — Язык у тебя хуже яду гадючьего. Помяни моё слово — ныне язык болтается, а опосля на дыбе болтаться будешь! — и, приметив стережей, запоздало поклонился, бледнея. — Чего стряслось-то? Желана чем-то прогневал? — Да не пужайся, денежки ты считаешь складно, — Мирогост потрепал его по плечу. — Да птичка одна весть принесла. Кто ведает, может, вслед за счетоводом отправишься. Скотник остановился. Его лицо побелело до цвета тех мазанок, что Вересея и Драган проезжали в посаде. Смахнув неуёмно бегущий ручьём пот, он окинул взглядом стережей во второй раз, пошёл вперёд и больше не проронил ни слова. Расплывшись в довольной улыбке, Мирогост обернулся к Вересее. Она не прониклась его речами, но, почуяв на себе взгляд, тоже натянуто улыбнулась, чтобы ненароком не рассердить ближника великого князя. Драган и не заметил, когда Огнеслав велел ему наклониться, чтобы завязать глаза, ведь ростом едва дотягивал его до плеча. Лишённый и слуха, и зрения, он брёл, держась за руки Мирогоста и Огнеслава, постоянно соскальзывая со ступеней и врезаясь в холодные влажные стены, и уже на шестом повороте запутался в нескончаемых переходах. Невыносимо хотелось сорвать повязку и увидеть хоть что-нибудь, кроме клокочущей тьмы. И ведь тут на ощупь вечность спускаться будешь, а Вересея по звуку путь находит! Дорога, что для Драгана была сродни мучительной пытке, кончилась. В нос ударил запах затхлого тряпья и ржавчины. Сняв повязку, что за недолгое время успела опостылеть, он сощурился, привыкая к свету пламенников и разглядывая скотницу. С низких потолков, замаранных копотью, капала вода, собираясь под ногами грязными лужами. Серые стены обшарпаны бороздами полос — видать, не очень-то и бережно сюда сносили сундуки. Сырость липла к коже, оседала на меховой оторочке и рукавах. И здесь хранились великокняжеские богатства? Драган зябко поёжился, косясь на ступени позади и стараясь не думать о пути назад. — Пу-пу-пу… — скотник поскрёб пальцами блестящую лысую макушку. — А Желана чего не позвали? Без его ключа не открыть. И только стережей сморщился, словно съел неспелый берсень, представляя, что они снова поднимутся за князем, как в тот же миг Мирогост достал из-за пазухи потёртый увесистый ключ. Взвешивая его в кулаке, он мешкал: отдавать Огнеславу или нет. — Мне Желан сам его дал, — неохотно прохрипел боярин, заметив, как скотник ошалело выкатил глаза. Вересея повела бровью, отвернувшись. Вот тебе и ближник! Это ж насколько ему доверяет Желан, раз так беспечно отдаёт ключи от богатств всего аловодского княжества? Огнеслав немедля провернул три ключа. Дверь с недовольным скрипом отворилась. Следуя за шелестом шагов, Вересея провела рукой по воздуху и наткнулась на угол сундука. Скользнув пальцами на крышку, она, скорее от скуки, чем из любопытства, начала прощупывать резные плетения. Да, такой сундук, даже пустой, немалых деньжищ стоит! — Так чего доглядывать будешь? — спросил Огнеслав, суетливо, как курица с птенцами, кружа вокруг сундуков. — Редяки, — сухо и холодно бросил боярин. Молча, словно проглотив язык, скотник достал исписанную бересту и принялся стирать пыль с надписей на крышках. С серьёзным прищуром мигал взглядом то на свёрток, то на сундуки, вместе с тем что-то бубня себе под нос. И, не находя того, чего искал, громко вздыхал и ковылял дальше. Мирогост молча озирался на стережей, ни на миг не выпуская их из виду. — Пу-пу-пу… — скотник снова почесал затылок и кивнул на сундук. — Этот, те два и вона тот. В остальных меха, каменья, сбруи, одёжа… Мирогост без раздумий подозвал Вересею, что, поняв без слов, чего от неё хотят, мигом склонилась над богатствами, заправила пряди за уши и зарылась руками в ледяные монеты. Перебирая, разгребая горсти в сторону, она надеялась найти хоть один огонёк. Монистовый звон бил по ушам, застывая эхом над головой, пока стережея с визгом не одернула руку, прикладывая порезанные пальцы к губам. Слуха коснулся тихий смешок. — Осторожнее, в сундуках не только монеты. Там и кубки, и посуда, и дарёные мечи… — А давеча сказать не мог? — А разве я дозволял туда руки совать? — всё так же едва слышно спросил боярин, но в голосе появилась ощутимая угроза. Вересея сглотнула и, лишённая прежней пылкости, опасливо коснулась монет. Время тянулось неистово долго. Вересея всё реже копалась в княжьих сокровищах и всё чаще отогревала продрогшие ладони. Огнеслав присел на сундук и, казалось, задремал, в то время как боярин ни на шаг не отходил от стережеи. Драган привалился к стене, исступлённо следя, как с пламенника капало горящее масло, разбивалось кляксами о каменистый пол и потухало. Украдкой глянул на Вересею и тут же вздрогнул: оголённые до локтей руки покраснели от холода, на щеках и вздёрнутом носу вспыхнул румянец. Лишь бы не занедужила. — Ну, чего? — встрепенулся скотник, завидя, что Вересея вновь сунула руки под ферязь. — Ничего. Ни одной порченной. Гнетущее молчание нависло над головами, Драган заметил, как у всех посерели лица. Вересея измученно прислонилась лбом к сундуку и крепко сжала края, не понимая, отчего в Гоствице погани пруд пруди, а здесь — ни одного? Великий князь не собирает податей? Но ведь Мирогост что-то рассказывал про мытников… Ладно она была в повязке, но Драган бы услышал! Так почему? А боярин потёр ладони, с затаённой хищностью поглядывая на Огнеслава: — Идём, — велел он, возвращаясь к выходу. — Великий князь, уж верно, заждался.***
Огнеслав кланялся Желану в ноги и выл. Рыхлые плечи и бока содрогались, когда он судорожно вдыхал полной грудью, чтобы снова пуститься в истошный вой: — Живота прошу, великий князь! Живота! Желан молчал. Лишь безучастно склонил голову набок и отвёл взгляд, постукивая жезлом. А Мирогост… лучше б и он вслед за князем отвернулся. Но он смотрел. Так, словно перед ним не человек, а залежалая дохлая рыба. У Драгана в горле пересохло. Не раз ему говорили, что он отменно и ловко читал по губам. Но ещё ловчее стережей читал чувства, что люди ненароком являли на лице, и с надменным бахвальством выказывал своё умение перед другими учениками. А ныне, видя, как боярин без доли сожаления готов прирезать скотника, точно молочного поросёнка, Драган предпочёл бы этого дара лишиться насовсем. И это кравеничей кровожадными называют? — Клянусь, великий князь! До сих дня знать не знал про погань эту! Да разве можно мне тебя предавать? Боги меня не простят, я себя не прощу!.. — Лжёт? — Желан повернулся к Вересее, не желая и дальше слушать раз за разом повторяющиеся мольбы. Стережея покачала головой, всё это время силясь не закрыть уши руками и не сморщиться под надрывными рыданиями Огнеслава. И по что Ерсея одарила её таким острым слухом? Князь кивнул, давая знак боярину. Мирогост рывком, словно сорвавшаяся с цепи собака, поднял скотника за ворот, сунул две монеты в лицо: — Разницу? Разницу видишь?! Бегло утерев мокрое лицо шапкой, Огнеслав заморгал, вглядываясь в два редяка. Боязливо взял по одной в каждую ладонь, потряс, повертел, то приближая к глазам, то отдаляя. — Ну?! Отвечай! — Не вижу… — слова зажевало новой волной скулежа. Прыснув, Мирогост поморщился и махнул ему в сторону выхода. Огнеслав живо поклонился и засеменил назад. Двери захлопнулись. Устало потерев переносицу, Желан вздохнул и болезненно скуксился, когда обвёл всех взглядом. Вблизи он выглядел ещё более замученным и бледным. — Неплохо было бы и других послушать, — начала Вересея, ещё слыша, как несчастный заходится слезами в коридоре. — Огнеслав — скотник от макушки до пят, — боярин опустился на скамью. — Пущай и тряпка половая, а нос свой везде засунет. Ежели было б, что на Монетном дворе иль в скотнице, так среди первых знал. Да права ты, других тоже послушать надобно. Встретившись взглядами, князь и боярин вновь понимали друг друга, обходясь без слов. И что Драган, что Вересея, замершие, как вековые горы, ощущали себя лишними. Осёкшись первым, Желан попытался улыбнуться, но вышло дрянно и лживо. И чтобы это понять, не нужно быть стережеем. — Мыслю, господа стережеи, устали вы с дороги. Оставайтесь, а уж по утру займётесь делом. Ныне вы — почётные гости на моём дворе. Темнота и Тишина колыхнулись. Натянув улыбки, Драган и Вересея вместе поклонились в знак благодарности, заметив плохо скрытую ложь. Великий князь не жаловал посланников Правды, тут и к вещей не ходи.***
Отворяя дверь в светлицу, выделенную для стережей, Драган с ходу заметил сырость под ногами. Мокрый пол весело играл бликами пламени из открытой печи. Одна холопка взбивала подушки, да так, что пух летел, другая намывала полы, ползая под лавкой на карачках, а третья подкладывала дров и раздувала огонь. И все трое вмиг застыли, заслышав скрип петель и вытаращив глаза на Драгана. — Чего стоим-то? — плетущаяся за его спиной Вересея тихо брюзжала, толкая стережея вперёд. — У меня уже пятки к сапогам прилипли! Ещё лучину и взвою, Ерсеей клянусь! А Драган мигал взглядом по девкам, что, словно воды в рот набрав, боязливо стояли и глазели. И только одна, побросав наволочки с одеялами и скользя на лужицах, подбежала и поклонилась: — Не гневайтесь, господа стережеи! — залепетала, лихорадочно отбрасывая за спину непослушную косу. — Не сказано было, когда вы в светёлку изволите прийти, вот мы и не торопились… Тута ещё не готово. Может, вас в гридницу отвести? — Чего они в гриднице не видали? — Вересея вздрогнула, услышав уже знакомый голос позади. Потянула Драгана за рукав, и он тоже едва заметно дёрнул плечами, когда обернулся. Мирогост. — Это вам понёвы перед гриднями задирать за милу душу, а господам стережеям там делать неча. Холопки вмиг покраснели и стыдливо вжались головами в плечи, когда как Мирогост деловито усмехнулся. Видно, всё-то он ведает! Вдруг Драган, загадочно озираясь на светёлку с едва скрываемой улыбкой, развернулся к боярину: — Може, стольный град нам покажешь? И нас малость пообдует, после скотницы голова тяжёлая. — Отчего не показать? Да токмо слыхал, что у госпожи стережеи пятки к сапогам уже липнут. Сдюжит ли? — Мирогост хитро покосился на Вересею. А она, ещё не забыв седмицу на промёрзшем тюфяке под открытым небом, меньше всего хотела, чтоб её «пообдуло». Но Драган — не дурак и впустую времени терять не намерен. Когда ещё выпадет случай разузнать побольше о делах на княжьем дворе? Да не абы от кого, а от человека, стоящего в тени аловодского престола. — Сдюжу, — пробормотала Вересея, натянуто улыбаясь. — Добро. Расскажите заодно, чем мир вдали от нас живёт. Жду у сеней.***
В коридорах ещё не зажгли лучины и пламенники, потому Драган сощурился, выйдя из сеней. Вересея легко отпустила его руку и только потянулась по привычке поправить повязку, как вспомнила, что намеренно оставила её в светёлке. Мирогост, явно ничуть не смущённый шрамами стережеи, улыбнулся и поклонился в пояс вместе с ещё одним боярином, какого прежде Драган не встречал ни в думной палате, ни в детинце. За их спинами ожидала возница. — Ну, госпожа стережея, помочь тебе в повозку подняться? — спросил Мирогост, протянув руку Вересее. — А… — она осеклась, едва заметно вытянувшись. — Может, пешком? Я так хоть разговоры людские послушаю, товар на базаре потрогаю. В повозке мне как в светёлке иль гриднице. — Пущай по твоей воле будет. Пойдём пешком. Второй боярин вскинулся, ошалело забегав глазами: — Как это? Да чтоб с кметами одну грязь сапогами месить? Да я, я!.. Едва не разинув рот, Драган уставился на пышущего негодованием мужика. Улыбка Мирогоста дрогнула в недовольном оскале, и он рвано толкнул боярина локтем: — Ты требу госпожи стережеи слыхал? Пешком, значит, пешком. В повозке завсегда поездить успеешь. И, выпрямившись, кивнул в сторону ворот, у коих беззаботно ждала троица юных гридней в пёстрых красных ферязях. Травя хохму за хохмой, они до ушей багровели от смеха, но тяжёлые ножны, оттягивающие пояса, говорили сами за себя — добра ждать не стоило. И Драган в этом крепче убедился, стоило Мирогосту приблизиться. Мигом всю юношескую шалость как ветром сдуло, спины вытянулись, а лица окаменели и осунулись. — Помнится, вы из Стослави приехали, — Мирогост отвлёк Драгана от разглядывания гридней, положив руку на плечо. — А раз там бывали, то, может, и в Горайвицу хаживали? — Как же это мы могли в Гоствице оказаться, ежели только сегодня приехали? Недоумение залегло морщиной меж нахмуренных бровей, как вдруг второй боярин расхохотался, прикрывая рот кулаком: — Ну даёшь! Вроде и одет как кравенич, и речи толкаешь как кравенич, и ходишь как кравенич, а не ведаешь! — И чего это я не ведаю? — А того, — мужик простовато пригрозил пальцем. — Что Горайвица и Гоствица — не один и тот же град. Гоствица исстари аловодская, наша плоть и кровь. Здеся и ополчение первое собралось, здеся и полегло оно… А Горайвицу ещё вёсен сорок, а то и больче, мы у вас забрали. И с такой лёгкостью он сказал последние слова, словно взять кравенский град — сущий пустяк. Ни с того ни с сего у Драгана запылали щёки от накатившей злобы и обиды за дела минувших лет. Был бы другой случай, ни за что не позволил бы насмехаться, ведь чуяло сердце — не малой кровью обошлась аловодцам земля, что кравеничи считали своей. Дети гор до смерти бьются за то, что называют своим. Всегда. Озарение навалилось следом: то-то Стославь ему так по сердцу пришлась. Она, ежели вспомнить, от Горайвицы совсем недалеко. И девки там с тёмными косами, и одёжа знакомая… — В Горайвице Путимир княжит, — продолжил боярин, — и раз ты не знал, то, вестимо, там и не бывал. А жаль. Ладно ли у него дела идут… — А вы, поди, всех князей знаете? — с лукавым любопытством спросила Вересея. — Ещё бы, — усмехнулся Мирогост, — мы все на княжьем дворе росли. Вместе ели, вместе играми тешились, вместе на ярмарки да гуляния ходили. А как подрастать стали, вместе и в походы, и на погосты. Дядьки — Мщуй и Третьяк — драли нас, как пастухи доярок, в койки аж в сапогах валились. А как Желан на великое княжение вошёл, так никого боле и не видали. Выходя из-под свода детинца, он остановился на мосту, глядя в чернь рва. Мутная вода подёрнулась морозцем. Впервые Мирогост улыбнулся по-настоящему и горько, а в глазу мелькнул огонёк тоски. — Богучар, — позвал он боярина тихо. — Не помнишь, сколько мне вёсен было, когда Путимир меня из реки спас? — Нашёл чего спросить! Я не помню, чем вечеряю изо дня в день, а тут-то!.. — и призадумался, вслед за ним опустив взгляд в ров. — Княжичем Путимир ещё был. Да, тогда Милош ему первую дружину отрядил. Давно то было. Вёсен эдак двадцать назад. — Это что же, князья в разладе, ежели не видаетесь боле? — Вересея дурашливо улыбнулась, незаметно нашла на ощупь руку стережея и крепко сплела их пальцы. Только тогда Драган заметил, как её била мелкая дрожь. А Мирогост разглядывал, как в обмелевшей реке бежала, едва поблёскивая, мутная вода. Он временил с ответом, хоть и отчётливо слышал вопрос. А боярин, названный Богучаром, нарочито отвернулся и притих, будто и не было его. — Нету разлада, — наконец заговорил Мирогост. — Княжение — ноша тяжкая, успеть бы вздохнуть разок лишний, не то что с братьями встречаться. Темнота и Тишина колыхнулись. Всего миг — Мирогост вспыхнул перед Вересеей, и тут же огни увязли во тьме. Едва поджав губы от боли, она не сразу поняла, с какой силой Драган сжал её руку. Услышал. И, дружно замолчав, все двинулись дальше, спускаясь с пригорка по скользким мосткам.***
Утопая озябшими пальцами в пуховых складках платков, Вересея тёрлась у прилавков и воровато прислушивалась к разговорам, сотню раз пожалев, что не согласилась на повозку. Сбивчивый, совсем неуёмный базарный галдёж смазывал звуки, за которые она цеплялась, как за ниточки распустившегося клубка. После разговора у моста дело пошло из рук вон плохо. Богучар допытывал Драгана расспросами о кравенских торговых путях, а Мирогост, ради коего Вересея отказалась от соблазнительно мягкой перины, пышущей жаром печи и сытного обеда, стоял чуть поодаль и, судя по всему, заводить разговор не шибко намеревался. — Нет, так дело не пойдёт, — пробубнила она себе под нос и, выудив из гомона скрип подъезжающей телеги, подгадала удобный случай, с широким размахом зашагав к Драгану. Тот едва успел открыть рот, чтобы остановить её от падения под колёса, как та взвизгнула, запнулась и припала ровно на грудь Мирогоста, что тут же прижал её крепче. — Драган, ты что же, ослеп? — испуганно вскинулась она, сильнее хватаясь за руки боярина, как утопающий за край лодки. — Не бережёшь меня совсем! А ежели бы меня под телегой всю переломало? Тишина колыхнулась. Недоумённо уставившись на Вересею во все глаза, стережей снова только было глотнул воздуха, чтобы возразить, как та самая телега разделила их по разные стороны дороги. И стоило ей проехать, Драган увидел, что стережея, уже ничуть не испуганная, шептала Мирогосту с нежной улыбкой: — Окажешь милость, добрый боярин, побережёшь меня, пока по граду ходим? А то видишь, как Драган обо мне заботу держит. Тишина колыхнулась. — Окажу, — улыбнулся он, мозолистыми пальцами прогулявшись по её шрамам. — И такую голубку ни за что не отпущу. Драган, оскорблённый клеветой, ринулся к ним, дабы учинить справедливость и вернуть себе имя надёжного спутника, как заметил показанный исподтишка маленький девичий кулак. Оцепенел, прогнав в думах всё случившееся заново, запоздало понял, что к чему. И, диву даваясь, как умело в её руках сплетено коварство девичьей красоты и холодного расчёта, возвратился к Богучару. Раз задумала что-то, то и мешать не будет. А толпа на базаре разрослась и растащила стережей в разные стороны, что, впрочем, Вересею ничуть не огорчило. Нарочито прижимаясь грудью к тяжёлой руке Мирогоста, она прислушивалась к разговорам, мимоходом вспоминая о втором боярине и решая начать болтовню именно с него: — А кто таков этот Богучар? — Он — думный боярин, в его роду когда-то княжны были, — без задней мысли ответил он. И, выскочив вперёд, Вересея встала перед боярином, играючи улыбнулась: — А ты кем будешь? Мирогост долго разглядывал её, и как-то незаметно стережея поняла, что тоже начала его видеть. Те, кто прячет чувства, сродни тем, кто прячет правду — это Вересея уяснила, будучи ещё ученицей. И она уже не раз сталкивалась с тем, что скрывал он. Жадный взгляд, томное дыхание, напряжённые касания — таким был голод тех, кто давно не делил постели с девкой. Вдруг Мирогост коснулся её щеки, задев краешек губ. Всего мгновение, но столько в нём томления и хищной жажды, что дыхание невольно оборвалось. — Будь у меня такая красавица жена, я б для неё и великим князем стал. Рассмеявшись, Вересея схватила его за руку и потянула дальше, стараясь унять некстати появившуюся дрожь в коленях. — Я, как и Богучар, думный боярин, — продолжил Мирогост, вновь канув в темноту. Отметив, как легко он давил в себе чувства, Вересея украдкой выдохнула. — И мыслю, уже ведаешь, никого к Желану ближе меня нет. И в думе, и в делах на дворе. — Так, значит, ты и роду какого древнего? — Да как бы не так, — он беззвучно посмеялся. — Матерь — холопка, тятька — смерд. При мельнике косарями были, близ Аломорья. И мне такую долю пророчили, да я, вёсен в двенадцать, прознал, где великий князь Милош на погост останавливается, туда и сбёг. Попросился в дружину, и мне сказали, мол, до Гоствицы дотянешь пешком — возьмём. — И дошёл? — поразилась Вересея, прикинув в уме, сколько дней верхом до Аломорья. Месяц, не меньше! — Ежели б не дошёл, то с тобой бы ныне не болтал. Поначалу в малую дружину взяли, выучиваться, а затем в дружину Желана сам попросился. Так ближником и стал. И замолчал, размеренно шагая в лад со стережеей. Его рассказ сбивал с толку; сколько Вересея себя помнит, ближником мог стать только потомок древних кровей, знатного рода. И как бояре не задавили Мирогоста? Позволили удержаться на плаву там, где любой готов за место у престола давить головы сапогами? Чем можно так сослужить, чтоб заполучить право стоять у великого князя по правую руку? — А отчего Желану, а не кому другому? — запутывая боярина в сети расспросов, она медленно, но верно подбиралась к тому, ради чего всё затеяла. — Когда мы вошли на княжий двор, все кинулись к мытникам сундуки забирать. Никому я там был не нужен. А Желан, завидев, как я продрог, дал свою шубу. По одёже смекнул, что он княжич, и зарёкся, коли судьба мне воином быть, то присягну ему. — Всего лишь из-за шубы? — улыбнулась Вересея, недоверчиво вскинув брови. — Всего лишь из-за шубы, — поддержал насмешкой Мирогост. — А теперича я его тень. Куда тянутся его руки, туда тянутся мои. Куда ступает он, туда ступаю я. И вновь умолк. Почудилось, что ежели она сейчас не спросит, то Мирогост закроется, и единственная дверь, ведущая к ответам, захлопнется прямо перед носом. — А как так вышло, что Желан при живом старшем брате на великое княжение вошёл? Словно не ожидая этого вопроса, Мирогост резко замер, как от удара под дых. Гул голосов заметно стих — базар остался позади, и теперь она слышала, как бесшумно дышал боярин, словно боялся потревожить то, что таилось в далёком прошлом. — Путимир отрёкся от престола, — доселе игра, звенящая в словах, уступила место грубости. — Сам? — в голосе Вересеи тоже зазвучала сталь. — Сам. Темнота колыхнулась. Пелена пала. Придуриваться больше не было смысла. И он, и она уже всё друг про друга поняли. Только Вересея ведала, когда и в чём лгал боярин, что от неё старательно укрывал. И прочно убедилась в том, что им нельзя оставаться наедине. Особенно там, где нет других законов, кроме его слова.***
Прогулка шла своим чередом, будто и не было того разговора. Да и боярин перестал держать Вересею так крепко, говоря не так охотно. Рано. Рано стережея открылась, поспешила. Ныне Мирогост — скорее преграда, чем ключ от замков княжеских тайн. Надо было ещё повилять бёдрами, ещё покосить под беспечную дурочку. Откуда не возьмись, явился Богучар, угрюмо причитая себе под нос: — Хоть кравенич и стережей, а всё едино — кравенич! — боярин аж топнул в сердцах. — Как воды в рот набрал, и сказать чего — не сказывает, и спросить чего — не спрашивает! Кивает, токмо и всего! Вытянув шею и собрав все силы, Вересея искала шаги Драгана в омуте звуков, но так и не смогла. Ох, если бы их путь был хоть чуток дольше, то купила б ему добротные сапоги! А Драган, когда проводил Вересею и Мирогоста взглядом, затем и вовсе потеряв их из виду, тоже решил времени зазря не терять. Быстро смекнув, что от Богучара проку, как от козла молока, обратил взор на гридней. Они-то хоть и вооружены до зубов, да юны и глупы, а значит, посговорчивее будут. Невзначай подойдя к юношам, что остановились у оружейной палаты, примеряясь то к мечам, то к палицам, он силился прочесть по губам, о чём среди них речи велись. — Эх… как в руке лежит — краса! И плечо не тянет… Накопить бы до березозола, а там уж и в путь-дорогу можно! — Это ж на кого идти по весне собираетесь? — Драган украдкой обвёл парней взглядом. Все разом притихли, испуганно переглядываясь друг с другом. Лица посерели, как тогда, в детинце. — Не на кого, а от кого, — пробубнил один из гридней, с прощальным вздохом возвращая меч мастеровому. — Вот весна придёт, уйду к Войко на служение. Княжичу по зиме семнадцать вёсен будет, на княжение валожское войдёт. К Деяну хотелось, да под ним и без того дружины полно, яблоку негде упасть. А у Войко нет ещё никого. — Так тяжко перед князем выслужиться? Парень засмеялся, изредка посматривая в сторону Мирогоста, пока остальные потупили взгляды в сапоги. — Это у вас, стережей, всё запросто. Солгал человек иль нет — разом поймёшь. А у нас, как у татей — дело удачу любит. А здесь этой удачи в помине нет. — Отчего бы? — деланно улыбнулся стережей, поправив кудри под шапкой. — Вроде младой, безусый, а так толкуешь. Снова обернувшись на боярина, гридень приблизился вплотную, да так, чтоб лица не было видать. И только Драган начал поворачивать голову в сторону Мирогоста, как парень одёрнул его за рукав. — Много ли умишка надо, чтоб разуметь? — заговорил шёпотом, едва шевеля губами. Стережей с трудом понимал его лепет. — Платят гроши, а требы, как с воеводы, не мельче! Бояре своим дворовым иной раз серебро кинут, а нам и того не видать! Токмо одно дело дрова да вёдра таскать, и другое — с мечом наперевес по дорогам шататься. Где это слыхано, чтоб холопу редяки, а ратнику великокняжьему — дольны? Многие негодуют. — Эй! — толкнул его в плечо другой гридень. — Больно много мелишь! Коли Мирогост прознает — худо будет! — А я его не страшусь! — вскинулся юноша, расправив плечи и шагнув навстречу. — Стережею правду знать должно! В детинце её днём с огнём не сыщешь! — Рот закрой! — парень схватил его за грудки, притягивая к себе. — По плетям истосковался? Мало было? Так нас из-за тебя всех посекут! Драган незаметно попятился, силясь слиться с прилавками. Только драки не хватало! И как у Вересеи так складно да ладно всё выходит? А он, куда ни плюнь, всё в чужих склоках вертится! Но юноши, замерев, постреляли искрами из глаз и расцепились. Тот, что поязыкастее, раскраснелся в цвет одёжи и рьяно поправил кафтан, не поворачиваясь к соратникам. А второй вернулся к палате, оперся на прилавок руками, силясь скрыть мелкую дрожь. Но оба, какими бы разными ни были, исподтишка поглядывали на Мирогоста. Однако стоило ему хоть немного повернуть голову в их сторону, как тут же девали глаза кто куда. Крадучись подойдя к дрожащему, как осиновый лист, гридню, Драган не успел и слова сказать, как несчастный пуще прежнего заострил плечи и поджал губы. — Почему вы так боитесь Мирогоста? —Драган успокаивающе положил руку на плечо. — А как не бояться? — судорожно усмехнулся парень и поднял взгляд. В глазах дрожали слёзы. — Все про него ведают. Мирогост — воевода и… — всхлипнул, утирая нос, — дознаватель. Все, кто вставал у него на пути, ныне рыб в Ойзе кормят, али калеки. Прогневать его — хуже, чем прогневать Желана. На то его и Свирепым кличут, что спасу от его рук нету. Ноги одеревенели, тревога сковала тело. Голова сама по себе повернулась к боярину. Воевода. Дознаватель. Нет, Мирогост не просто пропитан смертью. Он шёл с ней рука об руку. А боярин, завидев взгляд Драгана, улыбнулся хитро: — Пойдём! — позвал, кивая в сторону синеющего вдали детинца. — Темнеет уже.