***
Радош встряхнул девичью рубаху и раздражённо цокнул. — Да-а-а… — протянул Буеслав в бороду, прибоченясь. — Негоже стережее в рванье ходить. — Негоже, — согласно кивал стережей. — Да только дать ей нечего. В наших зипунах она утонет. — А може у Драгана чего поискать? Он тощий, как девка, подберём чего-нибудь. Вновь кивнув, Радош с серьёзным видом зарылся в кузовках. Буеслав обвёл взглядом поляну, что ещё ночью была укромным ночлегом. Солнце играло на свёрнутых сенниках, котелке и мешках, стоявших рядком у сосны. Вересея проснулась и вжалась в тёплую ферязь, как пугливый взбалмошный цыплёнок, прячущийся под крылом матери. Радош отдал ей одежду, но уходить не стал, отвернувшись к болотам. Она спешно, покрываясь мурашками от липкого холода, натянула мягкую рубаху, боязливо ощупала пальцами толстые узоры кафтана. В таком, верно, не стыдно и в люди выходить. Неловко подойдя к лошади, стережея огладила её по морде. Та довольно фыркала и дёргала ушами, отгоняя комаров, а Вересея морщилась от страха и прижималась лбом к короткой шерсти, силясь спрятаться от грызущих мыслей. Если Опашку забили, то зиму, как бы она не любила мороз и снег, не пережить. Главный враг стережей её Храна — метели и пурга. Они убивают верней клинка, и не увернуться от злой стужи, не отразить колючий ветер. Без своего коня даже в Соломну вернуться не выйдет. — Кручинишься? — Буеслав подошёл ближе, охорашивая ладонью тёмную бороду. Она кивнула, сжимая полы кафтана. — Рано слёзы лить, не знам ещё ничего. Давай подсажу. Вересея не успела ответить, как сильные захапистые руки обхватили рёбра и подбросили, словно мешок с сеном. Охнув от испуга и боли пробудившихся ран, она съехала вниз. В последний миг вцепилась в луку седла и повисла на боку лошади. Усмехнувшись, Буеслав вставил её ногу в стремя, и она с трудом уселась верхом. Лучше бы залезала сама. Тут же сзади запрыгнул стережей, так резво и плавно, словно всю жизнь, начиная с люльки, пробыл в седле. — Не боись, я поведу, — Буеслав по-отечески прижал Вересею к широкой груди, взял поводья и повёл кобылу на дорогу. Его клочковатая борода щекотала висок. Чем ближе к дороге, чем дальше из леса, тем громче стучало в ушах, тем сильнее выпрыгивало сердце, норовя выломать кости. Впиваясь ногтями в луку, Вересея перебарывала слёзы, словно её везут на заклание. От дум о коне, что был для неё вернее собаки и умней человека, никогда не предавал и не сбегал, рвало грудь. Это она его предала, это она сбежала. Бросила где-то на глухой тёмной дороге. Впереди послышался топот. Драган гнал лошадь галопом, а как заметил стережей, остановил и поравнялся. — Ну, что? Нашёл? — слова нетерпеливо дрогнули на губах, подбородок заходил ходуном. — Нашёл, — с неохотой начал он. — Забили его. Вересея обессиленно опустила голову, до скрипа сжимая луку. — Точно? — Радош с сожалением покосился на неё. — Не поблазнилось? — Да какой там, — стыдливо, как будто это он забил коня, отвёл взгляд. — Вороной с остриженной гривой, ноги в полпясти белы, проточина. Как она и говорила. Ни седла, ни кузовков. Всё содрали. Только… Он достал из-за пазухи нож и протянул Вересее. До боли знакомая рукоять пробудила ужас прошлой ночи. Тот нож, что она потеряла на болотах. Молчание, тяжёлое и вязкое, легло на плечи. Все думали о своём: Вересея об Опашке, Драган о судьбе Вересеи, Радош о том, как быть. И только у Буеслава на языке вертелись такие дрянные слова, кои при девке и говорить было совестно. — От нелюди окаянные! Сучьи недоноски! — вырвалось в сердцах. — Чтоб их леший дра!.. — Буеслав! — рыкнул Радош, блеснув глазами. Стережей, что был и старше, и больше его самого, умолк, тихо шевеля губами. — Как в воду глядел. И мы проводить в Хран не можем. Дело неотложное в Черноруге, надо подсобить. Може, с нами поедешь? К весне управимся и в родной Хран прямо к старшим стережеям в руки, целёхонькой и здоровенькой. — У меня ни гроша за душой, — сбивчиво, проглатывая слова, Вересея проваливалась в осознание произошедшего стремительно и бесповоротно, почти не слушая. — Да толку от меня? В Кравении не бывала, земель не знаю, дружбы там не водила. Не хочу стать обузой. — Да то не беда, и не такое дюжили, — успокаивал Радош, а у самого сердце ныло оттого, как бледнело девичье лицо, как мучительно изогнулись брови. — Но что есть, то есть, Сестёр Юга там не видывали, работы точно не дадут. Раз упрямишься, насилу не заставлю. Вересея отвернулась, задыхаясь в омуте мыслей. Боль резко уступила место разуму. Опашки нет. Деньги ушли в руки разбойникам со всем нажитым добром. До Храна не добраться. Никто не согласится везти за «спасибо» даже стережею, какой бы почитаемой она ни была, тем паче сейчас, в преддверии зимы. — Радош, мне б… Вересея опешила. Не много ли она просит? Можно ли просить ещё у тех, кто её спас? Не попробуешь — не узнаешь. — Мне б хоть до Мырыни добраться, там точно своих разыщу. Помогут. Здесь в двух сотнях вёрст ловить нечего. Стережей прищурился, всматриваясь в лицо Вересеи. — А далече до Мырыни ехать? Мы в Аловодье ничего не знаем. — Седмицы полторы, может, на пару дней дольше. — Полторы, значится… — Радош задумчиво облизнулся, опосля тихо цокнул и посмотрел на ученика. Драган тут же встретился с ним взглядом, словно заранее знал, что наставник обратится именно к нему. — Неча думы разводить, с делами бы управиться. Вот мой наказ: вези Вересею в Мырынь, дождись встречи со стережеей и галопом в Черноругу. — Но ведь я… — юноша вытянулся, глаза округлились в недоумении. — Не вынуждай меня повторять, Драган, — оборвал Радош. — Как закончишь, враз к нам, доучиваться. Стережей не смел возражать и бессильно поджал губы, отвернувшись. Буеслав осторожно помог Вересее спешиться, и она встала меж лошадей, не понимая, куда идти. Драган приценился, осмотрев её с головы до ног, и приметил свою самую дорогую одежду, но смолчал. Махом спрыгнув с коня, он резко, гневно, с рьяным размахом рассёдлывал кобылу. Парень был не в духе и казалось, скажи хоть слово — прибьёт на месте. Вересея камнем замерла в оцепенении, ожидая невесть чего. Не осталось того мягкого переливчатого голоса, тех утешающих объятий. Драган предстал в другом обличье. Отстранённом, пугающем, злом. Подвязав сумки и седло, помог забраться Вересее. Она покорно молчала и старалась не двигаться лишний раз, пока Драган не взобрался спереди. — За девку ручаешься головой. И чтоб до снеженя воротился! — продолжил Радош, поправляя сбрую и обращаясь наконец к стережее: — Вересеюшка, рад был повстречать стережею Храна Темноты. — Я вам до скончания века обязана. — прошептала она сухими губами. — Наше дело малое. Благодари Драгана — он тебя в лесу увидал. Прощай, красавица. Радош улыбнулся и лихо пришпорил кобылу. Та протяжно заржала и понеслась вперёд прытко и резво, а за ним умчался и Буеслав, крикнув что-то на прощание, чего Вересея не смогла разобрать. Драган долго смотрел им вслед, провожая взглядом. Руки сжимали поводья, желая дёрнуть, погнаться, поспешить за наставниками, отправиться в Черноругу, к родным неприступным скалам. Но вместо этого он понурил голову и повёл кобылу на разворот.Глава 2. «Монистовый звон»
25 июля 2023 г. в 12:00
Прямо перед лицом кто-то встал, осыпав брызгами. Так бесшумно и незримо, что Вересея в упор не заметила, как он подошёл. Она слышала, что так ходить умели только те, кто жил среди скал и дремучих лесов, кишащих навьими духами и кровожадными зверьми. Так, по родине, что не любила своих детей, ходили кравеничи.
Над головой стремглав просвистел меч.
— Кто такие? По что девку по болотам гоняете? — мужской голос отдавал рычащим говором.
— А вы сами кто?
Вересея сильней зажмурила и без того закрытые глаза, не успев толком обрадоваться. «Вы». Спасалась бегством от одних, угодив в лапы другим. И не понять, ликовать или плакать.
На болотах всё стихло, только где-то вдали истошно выли лисы, что-то не поделив. На миг показалось, что всё это — страшный сон, который скоро закончится, но мёртвая хватка сильней потянула за косу.
Нет, всё происходит наяву.
— Так кто вы? — гаркнул разбойник в нетерпении.
Нежданный путник временил с ответом.
— Стережеи.
Вересея встрепенулась и застыла, не веря в услышанное. Стережеи. Хран Тишины. Братья Севера. Ерсея сжалилась, послала родную кровь на выручку. Не бросят на растерзание, спасут из когтистых лап. Всё было не напрасно, её не ссильничают, не убьют страшными пытками. Она не сразу ощутила жар бегущих по щекам слёз.
Хватка ослабла, и Вересея упала в траву. Кто-то опустился совсем рядом, мягко помог сесть и накинул на плечи тяжёлую нагретую шубу, пахнувшую пылью и дичью.
— Ты стережея? — второй голос оказался грубее и ниже, хоть и говорил шёпотом. — Говори ложь, и мы тебя услышим.
Она мелко закивала, смахивая волосы с лица дрожащими и ноющими руками.
— Нет, я не стережея Храна Темноты.
Молчание легло на плечи, придавливая к земле.
— Они хотят убить тебя?
— Нет. Я знаю этих людей. Они добры ко мне и хотят помочь.
Так глупо Вересея не лгала ещё никогда. Стережей недолго обдумывал слова, погладил по макушке, а затем одним махом поднял на руки так легко и резво, словно она и пуха не весила. Он понёс её в сторону, и голоса мужчин утихли, а слов стало не разобрать. Ослабшая и изнеможённая, она обмякла на руках стережея, мельком подумав, что даже если бы спаслась, то вряд ли бы смогла встать, не то что перебирать ногами.
Вдруг отчётливо и резко вновь послышались слова. Острый слух вернулся.
— Убирайтесь.
— Девка наша! — рыкнул мужик, оголив меч и шагнув вперёд. — Мы никуда не уйдём.
— Девка — стережея, наша сестра, — слова пропитались звенящей угрозой, но стережей даже не шелохнулся. — И за неё придётся пободаться с нами.
Вересея вновь провалилась в бессилье и уже не услышала ответа. Её отнесли вглубь пролеска, бережно усадили на расстеленный тюфяк. Двое кружили вокруг, громыхая мешками и коробами в полной тишине. Неподалёку ржали кони.
Кони… Опашка! Он там, на дороге!
Осознание заставило вскочить, сбросить тёплую шубу. Покружившись на месте, до неё дошло, что не помнит, с какой стороны бежала. Нога заскользила на листве, поехала в сторону.
— Стой, куда ты! — руки стережея обхватили плечи, удерживая. Его она ещё не слышала. Третий. — Садись и жди, Радош скоро придёт, поговоришь с ним.
Она промолчала, стыдливо опустившись на землю. Правда, куда она, израненная и измученная, собралась идти? Опашку вызволять? Ей бы до кустов дойти без падений.
Рядом довольно зарокотал костёр, принимая угощения из веток и валежника, уносясь искрами в небо. Стережеи едва слышно передвигались по разбитому ночлегу, собирали хворост, гремели котелком и ложками, шуршали тюфяками и шкурами.
Вересея, чуть придя в себя, удивлялась, как слаженно и молча они работали. Каждый знал своё дело и беспрекословно его выполнял, не суя свой нос к другому.
Когда она ещё ходила в ученицах с Рогнедой и Белесой, у них не то что ночлег, а даже костёр развести не получалось.
Названный Радошем стережей подошёл со спины и пододвинул Вересею к костру. Та от испуга взвизгнула, но он этого не заметил.
— Как звать-то, красавица? — он по-хозяйски уселся на расстеленный тулуп по ту сторону костра.
— Вересея, — пробубнила стережея.
— Вересена? — прищурившись, Радош внимал каждому шевелению губ.
— Вересея!
— А, Вересея, — он протянул имя, будто пробуя его на вкус. — Красивое имя. Меня Радошем кличут. Того, что тебя на ноги поднял — Буеслав, а молодший самый — Драган.
— Голосок у Драгана нежный, юный совсем. Ученик ещё?
— Охмурить хочешь? Ну и хваткая девка! От одних спастись не успела, а уже про другого спрашиваешь! — хохотнул Радош. Вересея натянуто улыбнулась. — Да, ученик покамест. По зиме вольным станет.
Она кивнула, чувствуя на себе его неустанный взгляд. Беззлобный, радушный и спокойный. Не было в нём ни жалости, ни сострадания, а лишь тихая ласковость, с какой родичи глядят на растущих отроков. Радош медленно скользнул с девичьего лица вниз, глядя на прилипшие к шее растрёпанные волосы и сырые рубахи.
— Насквозь промокла?
— Ноги сами несли через лес, не заметила, как напоролась на топи. Не до блужданий, когда пятеро мужиков гонятся.
— Чем же так насолить измудрилась?
Вересея задумалась, припоминая названное разбойником имя. Справа кто-то присел, наливая воду в котелок и перебирая сухие травы в мешочках. От него пахло мёдом и кислицей.
— Слыхала, в град давеча стережея звали, — неуверенно начала она, копаясь в памяти. — Говорили, посадник осерчал, спасу нет, податями всё обложил, жилы из людей тянет. За князем посылали, суд учинять, а тот отмахнулся, мол, на погост приеду и рассужу. Нечисто дело, поехала. Оказалось, посадник байстрюка прижил, а мать отпрыска таких деньжищ затребовала за молчание, что можно вотчину приобресть. Из казны отсыпал, да и сам нередко рученьки к ней прикладывал. Ещё боярам заплатил, чтоб молчали. Вот и вышло, что злата-серебра шаром покати, а дружине жалованье надо, леса в зиму заготовить надо, камня купить на крепость надо. С кого содрать, да так, чтоб не прознали? С весей да слобод. Как всё узналось, в немилость князя угодил, меня заклинал на дыбу поднять. Вот, видать, он за мной и послал. С моей головушкой, может, лучше бы жилось.
— Ой, Вересюшка, наломала дров знатно, — мужчина покачал головой, чертя веткой узоры на земле. — Десь, к северу Аловодья, всё на лад Кравении. Не любят у нас таких. Уговорились с посадником, може, и бежать не пришлось.
— Народ — не козёл, за рога не удержишь. Правды хотели, заплатили немало. Не могла я обмануть, не могла. Да и стелиться не перед кем за червонец не стану.
— Дура девка, дура! — заключил всё это время молчавший Буеслав. — Но ладно ты, а эти боровы кудой целым стадом на девчонку? Ох, я б им уши на зад как натя…
— Буеслав! — Радош толкнул стережея в бок. Справа беззвучно посмеялся Драган, отряхивая руки. — Разговор разговором, да надо тебе одёжу поменять, а то занедужишь. Обожди, принесу.
Радош медленно зашелестел вдали, где устало топталась лошадь. Вересея вздрогнула и нервно скомкала полы рубахи. Безоружная, слепая, среди ночного леса, с тремя мужчинами. Ладно безоружная, ладно слепая, ладно в лесу, ладно с мужиками, но не всё враз! Она хорошо знала законы стережей, да и ухо держала востро, слыша не то, что шаги, а дыхание каждого из троицы. Однако страх шевелился червём в груди, не давал вздохнуть спокойно. Ещё днём она была сильна, статна и властна, так куда всё делось? Осталось позади, в лесу и хлябях?
Он вернулся, держа подмышкой свёртки одёжки, присел на одно колено и молча принялся расстёгивать медные пуговицы на вороте. Вересея дёрнулась, поджимая ноги и зарываясь в тяжёлые подолы. Стережей недоумённо застыл, после вмиг отпрянул, держа руки перед собой. Смекнул, что к чему. Одежда глухо упала наземь.
— Вересея… У меня и в мыслях не было, — виновато прохрипел Радош и осторожно поднялся, пятясь назад. — Мы отойдём, не бойся. Дай знак, как окончишь, спать будем.
Стережея нелепо закивала. Он подошёл к Драгану и хлопнул его по плечу, а затем, покружившись на месте, увидел Буеслава, кивнул в сторону, зовя за собой. Шаги по чавкающей траве удалялись, с треском загремели кусты.
Вересея повернулась спиной к костру и с трудом стянула промозглую одёжку, а если честнее, то, что от неё осталось: верхняя рубаха разошлась на боку, замахрилась на рукавах, а на нижней тоскливо свисал оторвавшийся рукав. Больше всех настрадались понёва и порты, дрожавшие лохмотьями на ветру. Душегрею и зипун, стоявшие Вересее не малых деньжищ две весны назад, безвозвратно остались одиноко сыреть и гнить где-то в березняке вместе с шубой. Не жалко только потерянный нож, взявшийся когда-то давно из ниоткуда и также в никуда исчезнувший.
Вытянув руки вверх, чтобы натянуть одежду, она зашипела. Ссадины и ушибы, набитые в погоне, пробудились потревоженным ульем и жалили, кусали, выворачивали кости под кожей. Стиснув зубы, корчась от боли и злобы на свою слабость, она бойко просовывала голову в ворот, расправляла полы рубахи. Мужская одежда оказалась короче той, что носила Вересея, потому она стыдливо натягивала её до коленей, будто пугаясь своей наготы, но среди вещей нашлись порты. Голой не останется.
Поворошив веткой костёр в надежде, что стережеи поймут этот знак, она закрылась рукой от гневного треска и россыпи искр. Троица вернулась, молча разбрелась вокруг огня, занимаясь своим делом. Драган снова сел рядом, мешая воду в котелке, перетирая травы пальцами, принюхиваясь. Вдруг он невесомо, ласково обхватил девичью ладонь, разворачивая к свету. Рана засвербела.
— Это они тебя?
— Нет, — закачав головой, она горько улыбнулась. — Меня не пускал лес, и я дала жертву лешему.
Стережей посмотрел на неё, как на юродивую, чуть приподняв брови. За недолгий путь по Аловодью он уже успел насмотреться на обычаи селян, вызывавшие отвращение, но такой дикости от сестры-стережеи не ожидал.
Молча промыв рану, а затем разложив перед собой травы и обрывки ткани, Драган бездумно и легко готовил повязку, какую делал уже не раз и для себя, и для наставников.
— Будет щипать, потерпи, — сухо и отстранённо, как если бы из его голоса выпили все чувства, Драган приложил влажную ткань, туго заматывая запястье.
Сморщив нос, Вересея сначала снесла колючий холод, а затем — жаркий огонь, разливающийся и подрагивающий на ладони. Во вторую руку легла глиняная кружка.
— Пей до дна, — прошептал Драган, ворочая угли. — Согреешься и окрепнешь.
Принюхавшись, она пыталась разобрать, какое снадобье держит. Заметив едва нахмуренные брови беглянки, стережей добавил:
— Взвар на клюкве, росинке, ели и кислице, не отравишься. У нас такой охотники берут с собой в горы.
Вересея кивнула, виновато улыбнувшись. Она не хотела задеть его и даже мысли не держала, что её собираются отравить, но сделанного уже не воротишь. Во рту разлилась знакомая кислота и горечь при первом же глотке. Её уже отпаивали похожим взваром по весне, когда она прибилась к обозу кравенских купцов.
По спине пробежал холодок от наброшенной на плечи ферязи. Драган укрыл её, попутно подхватив с земли колчан с лениво перекатывающимися стрелами.
— Все ложатся спать, ты тоже ложись. Я на стрёме сидеть буду. Нужно что — зови.
— Зови? — удивилась она. — А ты услышишь?
— Говори ложь, и услышу, — он улыбнулся, похлопал её по худому плечу и скрылся в лесной тишине.
От горячего отвара проступила испарина, мягкий лёгкий мех согревал лучше печи. Раны унялись, перестав ныть и подрагивать, и Вересея свернулась калачиком, засыпая под треск тлеющих углей. Её не тронут, не обидят. Первородный страх, заставлявший ломиться сквозь бурелом и топи, притупился, стал далёким и ненастоящим. Будто и не было погони, изодранных рук и хриплого крика.
Сладкий и пьянящий покой сродни пряному мёду обволок разум, голова тяжелела, приминая тюфяк. Хорошо… Было, пока песнь леса не сменились оглушительным храпом. Она заворочалась, выпуская из-под ферязи накопленные крохи тепла. На ночлегах с обозами храп и сопение дюжин мужиков было делом нередким, но привыкнуть к этому Вересея так и не смогла, переползая спать подальше от путников.
Приподнявшись на локтях, она завертела головой, вслушиваясь. Костёр потух, где-то на болотах запели птицы. Верно, уже начало светать.
— Чего не спится?
Голос прозвучал близко, высек из груди истошный визг. Вересея отшатнулась, локти разъехались, и она упала на тюфяк, ударившись головой. Осознание пронзило следом — стережей сидел сбоку.
— Ты сел рядом, чтобы защитить, ежели за мной придут? — оправляясь от испуга, Вересея потёрла затылок. Драган усмехнулся.
— Ты спишь на моём сеннике. Мне некуда сесть.
Она повела бровью, проглатывая колкость, поправила ферязь и заворочалась, решив оставить стережея без душевных разговоров.
— Ты же не пешком шла, верно? — он склонил голову набок, разглядывая грязное девичье лицо. — У тебя был конь. Можешь сказать, как он выглядит, а я на рассвете поищу его?
Вновь окунувшись в недавнее прошлое, Вересея прикусила губу. Говорить не хотелось вовсе, но он был прав, Опашку надо найти.
— Вороной, ноги в полпясти белы, с проточиной на морде и остриженной гривой… Разве ты не знаешь, как выглядят наши кони?
— Наши? — Драган недоверчиво свёл брови.
— А чьи ещё? Вороные кони с белыми ногами принадлежат только Храну Темно… — Вересея прикрыла рот, осознав, какую глупость говорит. И правда, на что Храну Тишины кони, что знают дороги и служат поводырями?
— Не знал, что в вашем Хране выводят ездовых, — вслух подумал стережей, мимолётно глянув на пегую и двух гнедых кобылок, жевавших ветки малины неподалёку. — Ты первая сестра-стережея, какую я встречал.
Он умолк, оперся руками на тюфяк, вытянул ноги и шумно, с неприкрытым наслаждением, выдохнул. Вересея только подумала о том, что Драгана никто не подменял и он в одиночку проглядывал все глаза в ночной лес. Собирается по утру искать Опашку, а потом снова в путь-дорогу? Сколько же сил в этих кравеничах?
— Что делать с тобой, горемычная? — вдруг продолжил он, косо поглядывая на Вересею из-под опущенных ресниц. — Мысли есть?
— Сам горемычный, — буркнула стережея, надув щёки. — Посмотрела бы, как ты вслепую от пяти мужиков отбиваться стал! А что до дум…
Затёкшие руки заныли. Она села рядом, привалившись от слабости на его плечо. Промолчав, он едва заметно отстранился, вытягивая шею. От неё пахло тиной и землёй.
— Мой Опашка — обученный конь. Их выводят в Хране Темноты. Они — не простые ездовые. Без него, видит Ерсея, пропаду.
Стережей кивал, обдумывая её слова, катая меж пальцев складки одежды.
— Скорей всего его увели, а ежели и нет — прирезали, тут и к вещей не ходи. Кровью изойдут, но сделают своё, чтоб ты не ушла, — встрепенувшись от осознания, кому и что он говорит, Драган попытался виновато перевести разговор. — В граде том есть у кого укрыться?
— Глумишься? — с губ сорвался нервный смешок. — В Соломну мне дороги нет. Не убьют, так потравят. Коли ворочусь, то живой не уеду.
Драган пожалел о том, что спросил и теперь не знал, что сказать стережее, чем её утешить. Слова вертелись на языке, но не связывались между собой, не подходили. Ему редко выпадало на долю говорить с девками, а с девками, попавшими в беду, и того реже.
— До Храна твоего далече? — только и пришло в голову.
— Ежели вплавь — полмесяца.
— А ежели верхом?
— Седмиц пять, а то и шесть, не меньше.
Драган потупил глаза в чащу. Плохо дело, плохо. Стережея, понимая его молчание, понурила голову. Что она натворила? Сама влезла не пойми во что, втянула в свои горести Братьев Севера, так и теперь заставляет думать, как её беде помочь.
Приобняв Вересею за печально опущенные плечи, он мягким, переливающимся голосом, как у соловья, прошептал:
— Не страшись, сестёр не бросаем. Придумаем, как твоему горю помочь. Знаю, эти два старика громко храпят, мне не раз жаловались, но ты спи. Не бойся, я прикрою тебя.
Вересея кивнула, залезла под ферязь и свернулась клубком, слушая, как резвится ветер в кронах, как поют жаворонки. И как храпят два стережея. Проваливаясь в сон, последнее, о чём она успела подумать, так это о том, что эта троица — тоже первые братья-стережеи, каких она встречала.