Корни и лезвия

Солнце, высокое и холодное, метнуло лучи в шпиль Терновой Башни, и отражённый свет ослепил Харрина, заставив его на мгновение зажмурить глаза. Он покрепче вцепился в корзину, привязанную бечёвками к поясу, и перешагнул сточную канавку, пересекавшую улицу на пути к базарной площади. Фуар уверенно шёл впереди, ловко петляя меж горожан, толпившихся на дороге. На ходу он успевал болтать о чём-то отвлечённом, но Харрин не слышал его из-за шума вокруг. Стараясь не упускать из вида высокую фигуру, он то и дело рассыпался в извинениях, ненароком задевая кого-то плечом или наступая на ногу. Дорога от таверны до площади не должна была занять больше десяти минут, но из-за гомона голосов и слепившего солнца Харрину казалось, что он толкается в этой толпе уже час. Он невольно вспомнил, как однажды, ещё неразумным мальчишкой, он нашёл и разворошил в лесу гнездо насекомых, а потом долго и завороженно наблюдал за тем, как жуки в панике бегут из разрушенного жилища, сталкиваясь и переплетаясь друг с другом, на ходу образуя жуткое кишащее единство, неделимую массу, каждая часть которой обладала собственным сознанием, но не могла отделиться от пропитанного паникой слияния тел своих сородичей. «Как мало мы отличаемся от насекомых,» — успел подумать Харрин, прежде чем чужая рука дёрнула его за локоть, вырвав из толпы. Фуар отпустил его руку, и кивнул на простиравшуюся перед ними базарную площадь. Дорога, которая к ней вела, была зажата между плотными рядами приземистых домишек, а сама площадь представляла из себя довольно просторный балкон в форме полумесяца, нависавший над морем. Она была огорожена довольно высокой каменной изгородью, а в тех местах, где камень трескался и осыпался, его подхватывали опутавшие навес ветви тёрна. Через каждые несколько метров вдоль ограды стояли стражники, но в отличие от тех, кто, вытянувшись по струнке, патрулировал верхние ярусы столицы, они выглядели довольно расслабленно. Лавочки были раскиданы по площади хаотично, не создавая никакого рисунка, и Харрин мысленно выругался, подумав о том, как сильно это растянет время его пребывания здесь. Он хотел поскорее вернуться в таверну, выпить кружку эля и заснуть — все мышцы болели после тяжелого трудового дня, он, в конце концов, мечтал выспаться сегодня, но бодрый голос Фуара и кружка в его руке, о которую он с большим энтузиазмом стучал деревянной ложкой, подняли его ни свет ни заря, после чего бард, что-то воодушевлённо рассказывая, потащил Харрина вниз по ступеням. На первом этаже Харрин успел лишь поймать на себе сочувственний взгляд Сиринги, после чего ему всучили плетёную корзину и, накинув ему на плечи тонкую куртку, вытолкали за дверь. — Такая удача! — радостно тараторил Фуар. Это было на него совсем не похоже, и изумлённый Харрин молчал, не зная, стоит ли задавать вопросы или просто смириться с текущим положением дел. — А я так боялся пропустить и этот день! От Турберта и Евфимии Харрин знал, что базарный день для столицы — большое событие. Это был единственный день месяца, когда в столицу добровольно приходило множество торговцев из других городов, а на площади разрешались празднества и веселье. Казалось, в такие дни даже терновые стражники оставляли обязанности, позволяя горожанам вдохнуть немного былой свободы. По словам Фуара, сам он любил эти дни за возможность подзаработать и сохранить побольше солисов, за шанс вновь увидеть счастье на лицах горожан. Прошлый базарный день они пропустили из-за похорон Ниви, и потому в этот раз Фуар помчался на площадь с самого утра, прихватив с собой Харрина. Тем не менее, они стояли у каменной ограды вдвоем, и Харрин, пытаясь окончательно проснуться, щурился на солнце, попутно слушая наставления старшего товарища, отсчитывавшего монеты, лежвшие у него в ладонях. — Сто семьдесят пять солисов ровно, — подытожил Фуар и сложил монетки в холщовый мешочек. — Найди лавку фермеров с южных островов и купи у них яблок — это в таверну, Койль сварит из них отличный сидр к зиме. Потом… — он остановился, с сомнением посмотрев на сонный взгляд Харрина. — Ты меня слушаешь? Харрин неопределенно кивнул. — Да. — Так вот, яблок, сколько наберёшь, чтобы закрыть дно корзины и чуть выше. Потом найди местных рыбаков и купи у них свежей рыбы. Обязательно свежей. Харрин! — Да, да. — Купи шерстяной пряжи у женщин из северных храмов, если встретишь их, и если вдруг посчастливится найти свежего мяса и зерна… В общем, в мясе и зерне ты должен понимать. Харрин твёрдо кивнул и зевнул, широко открыв рот. — Дух старого императора залетит, — сделал ему замечание Фуар. — Ладно, иди теперь, а я поищу местечко, где бы подзаработать нам ещё денег. Если у тебя останется пара солисов — купи на них сладостей для себя и Зали. Ну-ну, не смотри на меня так. Когда вы ели что-то лучше жженого сахара? Не найдя в себе сил возражать, Харрин привязал мешочек с монетами к поясу и, махнув Фуару на прощание и условившись встретиться с ним на этом же месте, когда солнце опустится до крыши Терновой Башни, устремился в глубь базара, туда, где теснясь друг с другом вырастали разномастные лавочки, радуя глаз обилием товара и источая аппетитные и не очень запахи. Все прилавки были украшен терновым гербом (без этого продавать товар на площади было запрещено), но каждая лавочка всё равно выглядела уникально, а каждый торговец за прилавком казался выходцем из другой страны, хотя, Харрин знал, большинство из них жили не более, чем в дне пути от столицы. Лавируя среди густевшей толпы, он поймал себя на том, что неосознанно высматривает среди знакомые лица. Конечно, выходцам из Пустошей нечего здесь было делать — слишком далеко деревушка располагалась от Амарги, слишком невыгодно им было преодолевать столь длинный путь ради одного дня в городе. И всё же что-то внутри Харрина заставляло его вглядываться в чужие глаза, силясь разглядеть в них отблеск чего-то знакомого. Вдалеке раздавалась музыка — площадь была достаточно большой, чтобы вместитьнескольких музыкантов, которые могли стоять на достаточном расстоянии друг от друга. Харрин попытался различить среди льющихся мелодий лютню Фуара — не смог и пошёл дальше. Ближе к центру площади внезапно стало просторнее — Харрин мягко отодвинул какую-то застывшую на дороге женщину и наткнулся взглядом на бочку яблок — выложенные ровной пирамидой, они блестели на солнце своими яркими красными боками, тянули к покупателям зеленые листья и сухие черенки. Харрин посмотрел на тонкую кожуру, будто готовую взорваться от наполнявшей её сочной мякоти, и не смог сдержать предвкушающий стон, когда представил, как приятно будет вонзить зубы в медовую сладость плода. Сняв с пояса кошелёк, он уверенно двинулся к лавке и, едва поймав на себе учтивый взгляд загорелого седого продавца, спросил: — Почём яблоки? Продавец почесал нос и облокотился на прилавок. — Десять штук за двадцать солисов, двадцать — за тридцать. Но если тебя не устраивает цена… Харрин сделал как можно более уверенный и напыщенный вид. Он никогда раньше не торговался, но слышал, как это делают посетители в лавке Турберта, и решил попытать счастья, несмотря на то, что его перешитая в нескольких местах куртка и стёртые башмаки вряд ли делали его похожим на ловкого дельца. Скидка, которую предлагал продавец, и без того была приличной, но Харрина вдруг охватило желание выбить себе ещё больше выгоды. Он представил, как вечером в таверне рассказывает Сиринге и Синель о том, как ловко сторговался с продавцом, а они смотрят на него с удивлением и восторгом, и гордыня заставила его посмотреть на продавца сверху вниз. Тот, к досаде Харрина, сохранил полное безразличие на лице и лишь выжидательно посмотрел вверх. — Двадцать пять, — наконец уверенно сказал Харрин. — Двадцать восемь, и ни солисом меньше, — продавец покачал головой. — Я не для того проделал весь этот путь, чтобы терять деньги, друг. У меня есть семья. Напыщенность медленно сползла с лица Харрина. — Двадцать семь, — примирительно сказал он. — И я куплю у тебя горсть вон тех ягод, — он указал пальцем туда, где под навесом, спрятанные от лучей солнца, лежали бумажные кульки, наполненные маленькими крепкими тёмно-лиловыми ягодами. — Кулёк стоит шесть солисов, — лавочник задумчиво пожевал губу. — Тридцать солисов за всё. Двадцать яблок и кулек ягод — мне, тридцать блестящих монет, на которые ты можешь купить жене и дочери столичных гостинцев — тебе. Что-то в скучающем взгляде лавочника переменилось, он посмотрел на людей, безучастно проходивших мимо его прилавка, и рассмеялся, слишком громко и глубоко для своих лет. — Ладно, парень, — он протянул руку. — Давай сюда свою корзину. Вон оно как жизнь в столице меняет людей. Он замолчал и принялся складывать на дно корзины яблоки, внимательно оглядывая каждое, прежде чем отправить его к собратьям. — Что значит «меняет»? — фыркнул Харрин, пересчитывая монеты. — Я живу здесь… — Не так давно, — перебил лавочник. — Братец, фермер всегда узнает фермера. Кузнецы и пекари так не носят корзины, у них не такие натруженные плечи. Я всегда узнаю мозоли отсерпа на ладонях — они не похожи ни на какие другие, так что ни к чему меня обманывать. Ты говоришь, как фермер и торгуешься, как фермер, а монеты держишь в руках так, будто впервые видишь такую крупную сумму, да не удивлюсь, если так и есть. Откуда ты на самом деле? Смущённый тем, как быстро его разоблачили, Харрин потёр шею рукой. — Из Серых Озер, — вздохнул он. Лавочник на секунду нахмурился, его сжимавшие яблоко пальцы замерли в воздухе, когда он покачал головой и продолжил складывать плоды в корзину. Наполнив её яблоками, он положил сверху кулёк ягод, а потом зачерпнул рукой горсть лесных орехов из кадки, стоявшей позади него, и высыпал в другой кулёк, вручив его Харрину вместе с корзиной. — Но я не… — Бери, парень, год был урожайный, но их всё равно не раскупят — неохота тащить товар обратно, — отмахнулся лавочник, но потом посмотрел на Харрина исподлобья. — Брат моей жены был выходцем с востока. Мы знаем о том, что вам пришлось пережить. — Всем нам, — кивнул Харрин и, пожелав продавцу удачной торговли, двинулся дальше. Поиски рыбаков увенчались успехом не сразу, а когда Харрину наконец удалось их обнаружить (по пути он совершенно случайно наткнулся на мясницкую лавку, так что потраченное время хотя бы не казалось бессмысленным), оказалось, что у прилавка толпится столько народу, что разглядеть выложенный товар просто не представлялось возможным. О наличии тут сырой рыбы свидетельствовал лишь характерный запах, если, конечно, его причиной не была пропитавшаяся рыбным духом одежда рыбаков. Активно работая локтями, Харрин наконец протиснулся к лавке и бросил беглый взгляд на оставшийся ассортимент. Всю крупную рыбу явно разобрали раньше, и Харрин мысленно отвесил себе подзатыльник за то, что не отправился сюда сразу, но на прилавке лежало ещё довольно много рыбы средних и мелких размеров, и ещё несколько морских тварей, названий которых он не знал. Разнообразие товара заставило его в очередной раз пожалеть о том, что он никогда не интересовался подробностями жизни на побережье. В конце концов, его взрослые и пожилые соседи должны были достаточно знать о рыбе. «Ладно». Его выбор остановился на двух розоватых рыбах среднего размера и ещё паре таких же рыбёшек поменьше. Какая-то участливая женщина помогла ему с выбором, и Харрин, благодарный настолько, насколько мог, отдал ей горсть орехов и, оставив в лавке семьдесят солисов, двинулся дальше. По правде говоря, он уже не горел желанием искать пряжу, уверенный, что в ней не будет особой необходимости: зима не скоро, вдобавок корзина продуктов на бедре была тяжёлой, и всё, чего хотел Харрин — найти Фуара и убраться отсюда восвояси. Солнце к полудню разогрелось нещадно, вымокшая от пота одежда липла к телу, и Харрин не мог не мечтать о том, чтобы окунуться в прохладную морскую воду. Оставшиеся в кошельке монетки — тридцать два солиса — позвякивали при ходьбе. Харрин решил: если ему по дороге попадутся несчастные галантерейщицы из северных храмов или лавка столичного кондитера, он обязательно купит то, что ему было велено, но если нет — что ж, видимо, судьба не хочет, чтобы он сегодня здесь задерживался, и кто он такой, чтобы спорить? Поудобнее перехватив корзину, Харрин двинулся вокруг площади, стараясь держаться края торговых рядов. Судя по тому, что музыканты предпочитали не стоять в проходах, а держаться ближе к ограде, Фуар тоже должен был быть где-то здесь. Лениво обводя взглядом толпу людей, Харрин старался двигаться на отдаленные звуки лютни, но они то и дело тонули в какофонии голосов, поэтому вскоре он перестал пытаться вслушаться в музыку и стал просто выискивать фигуру товарища глазами. Солнце ещё было достаточно высоко, и Харрин на ходу размышлял, согласится ли Фуар вообще уйти с площади так рано. «Вряд ли,» — подумал он, заворачивая за одну из лавочек, и резко остановился. Сдавленный крик, раздавшийся совсем рядом, прервал ход его мыслей. Харрин резко крутанулся на месте, завернутая в ткань рыба едва не выскользнула из корзины, но он ловко вернул её на место, ища в толпе источник звука. Его глаза практически сразу наткнулись на пыльные подошвы дешёвых туфель, зависшие в нескольких сантиметрах над землей. Проскользив глазами выше, Харрин увидел их обладательницу — немолодую полнотелую женщину с грязными тёмными волосами, застывшую в воздухе, неестественно запрокинув голову. Её шею сдавливали пальцы, облачённые в металл перчатки, из горла вырывался отчаянный хрип. Харрин моргнул, и фрагменты картины сложились в единое целое. Один из терновых стражников стоял, вытянув руку перед собой, пальцами сжимая горло какой-то женщины, пока толпа рядом с ними стремительно редела. Другие два стражника, стоявшие в паре шагов, вели себя безучастно, пассивно наблюдая за развернувшимся действом. — Я не… не… простите… — женщина пыталась донести что-то до человека в доспехах, но тот не желал её слушать. — Не специально… простите… простите! Что-то влажно шлепнулось на землю рядом с Харрином, когда он сорвался с места. «Проклятая рыба,» — отстранённо подумал он. Когда до стражника оставалась лишь пара шагов, Харрин сгруппировался, оттолкнулся от земли и закричал. Он был единственным, кто это сделал. Толчок — костяшки пальцев столкнулись с чем-то твердым и холодным, гулко откликнувшимся на удар. Резкая боль пронзила руку, и Харрин откатился назад, на лету развязывая бечёвку на поясе. Корзина глухо ударилась о мостовую, с гулом покатились яблоки — сразу вслед за ней на землю рухнуло что-то ещё. Не оборачиваясь, Харрин сделал рывок и вновь кинулся на стражника, успевшего обнажить меч. Он занес руку для удара, но замер, почувствовав, как его запястье грубо перехватили. Обернувшись, он увидел второго стражника, а за ним, прямо за его плечом, — толпу, безучастно проходившую мимо. Десятки горожан находились буквально в паре шагов от происходящего, но не собирались ничего предпринимать. Его взгляд опустился, и Харрин увидел, что рухнуло на землю вместе с его корзиной. Женщина, секунды назад безвольно висевшая над площадью, лежала лицом вниз. Спутанные волосы стремительно намокали в расползавшейся из-под головы густой красной лужи. Яблоки — красные и лоснящиеся — прокатившись по ней, разнесли бурые борозды от её головы к прилавкам. Тут же, недалеко, в дорожной пыли лежал сверток с рыбой. Харрин бросил взгляд на мертвые стылые глаза, прежде чем скорчиться от боли, получив кулаком под дых. Стражник, ударивший его, молчал, но тот, который по-прежнему сжимал его руку, низко хохотнул и покачал головой в знак одобрения. Он держал Харрина не очень крепко, и это только сильнее разозлило. Харрин дернулся вперёд, а потом круто развернулся и схватил меч, висевший в ножнах на поясе удерживавшего его стражника. Разворот обратно — он перехватил рукоять поудобнее и рванулся вперед, направив острие меча в пространство между нагрудником и наплечником. К его собственному изумлению, Харрин почувствовал, как лезвие пронзает мягкую плоть. Он по-прежнему с трудом верил, что под доспехами терновых стражников что-то есть. Стражник отшатнулся, хватаясь за раненое место. Тот, что держал Харрина, в изумлении разжал хватку, юноша вырвался и в два больших прыжка оказался на узкой каменной оградке. За спиной обрывалась в шумящее море пропасть. Он видел, как к ним бегут другие стражники. Видел безучастную толпу позади. Видел множащиеся лезвия мечей, направленные на него. Не раздумывая больше ни секунды, Харрин развернулся на пятках и прыгнул с отвеса базарной площади навстречу морю.