────────• ✤ • ────────
Он вцепился пальцами в холодный сырой песок и, перевернувшись на спину, громко закашлялся. «Выбрался». Бредовая мысль о том, что западное море не зря прозвали Горьким, норовила заползти в голову, но Харрин и не гнал её. Тяжело дыша, он устремил взгляд в высокое, чистое впервые за несколько дней небо и, раскинув руки, сжал кулаки, чувствуя, как забиваются под ногти мелкие песчинки. «В самом деле, выбрался». Отдышавшись, он с усилием сглотнул скопившуюся на языке горечь и облегчённо прикрыл глаза. Кожа ещё пылала болью после столкновения с водной гладью. Сколько он пролетел? Пятьдесят футов? Больше? Удачей было не зацепить в полёте торчавшие из отвесной скалы острые выступы, однако он всё же стесал ладони и лоб о камни, когда холодные волны сильно качнули его вбок, к основанию городской стены. Харрин помнил, как, не заметив боли, набрал в лёгкие побольше воздуха и погрёб к берегу, думая лишь о том, видно ли его с навеса площади. Надеясь, что нет. Рубашка была порвана: бесполезные влажные лоскуты ткани сползли с рёбер, стоило Харрину повернуться набок. Отсюда, с маленького песчаного пляжа под скалой, в нескольких десятках футов от того места, где петлявшая в высокой траве тропинка поднималась вверх, примыкая к ведущему в столицу тракту, было отлично видно и стены города, и бликовавший в лучах закатного солнца шпиль Терновой Башни, и даже маленькие, такие хрупкие на вид, мелькающие на балконах города фигурки людей. Откатившись еще глубже в тень скалы, чтобы убедиться, что его не видно с городских стен, Харрин сжался в комок, подтянув колени к груди. От солёной воды и без того кололо в легких, но желание заплакать десятикратно усилило боль, способную, казалось, разорвать его изнутри. Он подумал про Фуара. Как тот будет искать его среди поднявшейся суматохи и не найдет, а потом увидит раненого стражника и брошенную корзину и всё поймет, а потом развернётся и быстрыми шагами пойдет прочь от базарной площади, от слепящего глаза солнца, вниз по городским улицам и переулкам, к таверне. Как появится там с полными слёз и ужаса глазами, и как Сиринга вскочит со своего места и прижмёт ладони к губам: в конце концов, она давно научилась чувствовать беду до того, как узнает о ней… Здесь, на сыром песке под нависшими острыми выступами камня, всё внезапно стало таким бессмысленным. Харрин вспомнил день, когда впервые прошёл в ворота города — это было не больше двух месяцев назад, но сейчас ему казалось, что с тех пор прошло несколько лет. Давно ли он в первый раз перешагнул порог таверны, посмотрел в глаза Койлю, его бойким дочерям, давно ли разделил с ними траур? Давно ли он взял в руки кузнечные щипцы, давно ли приноровился сутками таскать тяжести под рёв раскалённой печи? Жизнь в столице казалась единственной реальностью, когда-либо его окружавшей. Всё, что было до прихода в Амаргу — все годы, прожитые в Серых Озерах — по сравнению с этими двумя месяцами казалось лишь коротким предрассветным сном. Он подумал о матери, и её образ вспыхнул вдруг перед глазами ярким маревом — образ не усталой умирающей женщины с глубокими тенями, залегшими на лице, но молодой сильной крестьянки, какой Харрин просто не мог её помнить, но какой её знал отец, Рудольф и Рогнеда, какой знали родители, друзья и соседи ещё до того, как в их жизни, не постучавшись, вошла война. Ему внезапно захотелось вернуться в её объятия — приползти, упасть головой на колени, уткнувшись лицом в мятую ткань юбки, почувствовать в волосах грубые шершавые пальцы. Острый запах солёной воды раздражал, хотелось отделаться от него, и Харрин попытался вытереть нос и губы рукавом, но лишь поцарапал кожу песчинками. Солнце над столицей рухнуло к горизонту, когда Харрин нашёл в себе силы подняться. Мышцы болели, желудок сводило от голода. Держась ладонью за скалу, он сделал несколько шагов к выходу из-под навеса, не сводя взгляд с рыночной площади. Маленькие фигурки людей давно перестали там мелькать — должно быть, стражники разогнали их, как только Харрин скрылся в толще воды. Он бросил последний взгляд на шпиль башни и, развершувшись, поковылял к вившейся в высокой траве тропинке, по пологому берегу уходившей от пляжа вверх.────────• ✤ • ────────
Что могло сделать сегодняшний день ещё хуже — так это Мавро, на которую Эдер наткнулся в коридоре. Сестра сидела за вышивкой на одном из широких подоконников: окна выходили на запад, и закатное солнце служило советнице отличным источником света — мягкая ткань, натянутая в пяльцы, в его лучах казалась почти прозрачной, и Мавро даже не приходилось переворачивать работу, чтобы увидеть, куда вонзается игла. Когда Эдер заметил её хрупкую фигуру на подоконнике, ему захотелось как можно скорее промчаться мимо, но она увидела его первой и негромко окликнула, заставив капитана дворцовой стражи раздраженно закатить глаза. — Брат мой? — она сощурилась, чтобы увериться, что ей не показалось, и отложила шитье, соскальзывая с подоконника. — Эдер, это ты? Он отвернулся на миг, чтобы утереть глаза и щёки ладонями, а потом повернулся обратно и с самым пренебрежительным и расслабленным видом, на который только был способен в тот момент, приблизился к сестре. Маленькая, опять укутанная в какие-то серые тряпки вместо наряда королевской советницы — как мало она отличалась от прислуживавших ей пажей. Как мало. Он посмотрел на неё сверху вниз, ничего не говоря. — Ты плакал, — констатировала Мавро. — Что произошло? Она протянула руки и попыталась обхватить его лицо ладонями, но он грубо оттолкнул их и отвернулся к окну, щурясь от бликовавших волн. — Ничего, что могло бы тебя заинтересовать, — грубо процедил Эдер. — У тебя всё? Я должен идти. Он попытался обогнуть её и продолжить свой путь, но Мавро развернулась вместе с ним и схватила его за ладонь, вцепившись ногтями в светлую кожу. Эдер раздражённо вырвал руку из чужой хватки, но всё же замер и вновь выжидающе посмотрел на сестру. Ему показалось, что она сейчас тоже расплачется. — Давай поговорим, — прошептала она почти умоляюще. — Пожалуйста. Посиди со мной. Выражение её лица и тон голоса не сильно вязались с тем, какой отстранённой и холодной Мавро была в последние дни, и мысль об этом вызвала у Эдера необъяснимое отвращение. Он цокнул языком. Меньше всего ему сейчас хотелось выслушивать нравоучения сестры, меньше всего хотелось чувствовать её руки на своих плечах, слышать её приевшийся за долгие семнадцать лет голос, называющий его имя. Хотелось отпихнуть Мавро с пути с такой силой, чтобы её хрупкое маленькое тело ударилось о холодную шершавую стену коридора, чтобы она съёжилась на полу, закрывая рёбра руками и делая рваные вдохи ртом, чтобы её растрёпанные волосы закрыли её неприятное детское лицо, и она хрипло умоляла бы его о прощении, чтобы… Эдер мотнул головой, стряхивая морок, и вновь посмотрел в глаза стоящей перед ним невредимой сестры. Она вновь схватила его ладонь своими маленькими холодными пальцами, и он, подавив отвращение, внезапно усмехнулся. Память подкинула ему кое-что, что было способно разжечь в нем интерес — пусть и непродолжительный. — Ладно, — он в примирительном жесте поднял ладони и опустился на подоконник рядом с брошенными пяльцами. Воткнутая в ткань игла, отражая солнечные лучи, сверкала оранжевым. Мавро залезла на подоконник следом и попыталась придвинуться, но Эдер отстранился. С огромным удовольствием наблюдая, как гаснет надежда в её глазах, он продолжил. — Хочешь обсудить свою недавнюю глупую выходку? Мавро вздрогнула. — Мою… что? — Милая сестра, не пытайся казаться глупее, чем ты есть, — он провел пальцем по выступающей скуле, и отдёрнул руку, словно поранившись о холодную кожу чужого лица. — Я говорю о твоем письме, Мавро. Зачем ты его прислала? Зачем оторвала меня от важных дел… Мавро потупила взгляд, будто уличённый в шалости ребенок, и, чтобы спрятать глаза, взялась за вышивку. Белые, красные и фиолетовые ветряницы с черными сердцевинами застыли на поверхности полотна, склонив головы, и ни один порыв холодного ветра, гулявшего по коридорам, не мог привести в движение их нежные лепестки. — Я хотела поговорить с тобой, — пробормотала она, делая ещё один стежок красной нитью. — Только и всего. Ты избегаешь меня, Эдер, что мне ещё оставалось делать? — Оставить меня в покое, — хмыкнул он. — Ты сделала бы одолжение нам обоим. Мавро молча протянула нить и вновь вонзила иглу в полотно. — Я беспокоюсь за тебя, — сказала она. Эдер сделал глубокий вдох и медленно, сосредоточенно выдохнул. Мавро подняла глаза, и увидела, как с лица брата медленно сползает насмешка, которую он старательно пытался удержать в улыбке и интонации. — А стоило бы беспокоиться за себя, — сказал он серьёзно и печально. — Ты заигралась, Мавро. Я не хочу быть втянутым в твои маленькие глупые ковровые интриги. Моя должность не позволяет мне, а как твой брат — я давно не нуждаюсь в опеке. Эти цветы, — он кивнул на пяльцы в её руках, — просто отвратительны. Мавро ничего не ответила, но ее глаза перестали скользить по разноцветным стежкам, бездумно замерев, и Эдер продолжил. — Я всегда тебе удивлялся, Мавро, — он покачал головой с лёгким смешком и посмотрел на резной эфес меча. — Ты как будто не хочешь спокойной жизни. Чего тебе стоило пойти в придворные дамы? Даже такую дурнушку, как ты, скрасило бы длинное платье и нить жемчуга на шее, но тебе подавай высокие должности. Все при дворе знают, как ты любишь сверкать умом, дорогая сестра, и если ты думаешь, что никто не замечает, какая пустая и скучная ты на самом деле, то ты заблуждаешься. Всем известно, что Императрице не нужна советница, и тебя держат на этой должности только из жалости… — Императрица слепа, — в сердцах перебила Мавро, гораздо громче, чем на самом деле стоило бы. — А ты глупа, — Эдер дёрнул рукой в попытке замахнуться, но здравый смысл остановил его. — И неблагодарна. Ты ведь понимаешь, что, если бы я захотел, давно рассказал бы Императрице о вещах, которые ты говоришь за ее спиной, но до сих пор не сделал этого потому лишь, что мне жаль тебя, Мавро, потому, что я знаю, что стоит вышвырнуть тебя из дворца — и ты не протянешь и недели на улицах столицы. Ты бы тоже это знала, если бы почаще выбиралась в город. — Только поэтому? — спросила Мавро, гордо вскинув подбородок и силясь унять дрожь в голосе. — И потому, что я знаю, что все твои планы и помыслы — не более, чем детский лепет и попытка почувствовать свою значимость, — он спрыгнул с подоконника, и его доспехи лязгнули друг о друга, когда он протянул руку, чтобы сжать плечо сестры. — Но не заигрывайся, Мавро. Нам выпал шанс — и я не хочу, чтобы твоя глупая мания лишила нас всего, что мы имеем. Он развернулся и сделал несколько шагов прочь, но голос сестры вновь нагнал его. — Почему ты защищаешь её, даже когда она заставляет меня плакать? Эдер обернулся на Мавро через плечо, сжимая и разжимая кулаки. Мерзкая пигалица. Полоумная неблагодарная дура. — Не смей говорить о ней так. Она решительно сократила расстояние между ними и, поджав губы, протянула ладонь, чтобы коснуться чужой щеки. В этот раз Эдер не отпрянул, но неприязнь в его глазах говорила лучше любых слов. — Скажи, — требовательно проговорила Мавро, — что ты нашел в ней такого, чего я не могла бы дать тебе? Закатное солнце в последний раз метнуло свои лучи на холодную водную гладь, и те, отразившись, на мгновение застлали глаза капитана дворцовой стражи липким горячим маревом. Эдер запомнил лишь хруст чего-то хрупкого, надломившегося в его пальцах, глухой стон и собственные шаги, неумолимо быстро удалявшиеся от того места, где пару мгновений назад что-то грузно рухнуло на каменный пол.