Пустая таверна являла из себя образец дурного гостеприимства: грязный, покрытый липкими следами предыдущих постояльцев пол и тусклое освещение едва ли придавали тощему двухэтажному зданию, зажатому между конюшней и амбаром, приличный вид, но Харрину, проведшему почти трое суток в пути, было по большей части все равно.
Худой и смуглый, будто измазанный копотью, под стать зданию, старикашка за стойкой, приветственно кивнул и, не выражая сильного интереса к новому лицу, появившемуся в дверном проеме вместе с полоской холодного дневного света, достал из-под столешницы не слишком толстую книгу и перо.
— Имя, номер Цитадели, цель и продолжительность визита?
Харрин скинул с плеча сумку, и она с глухим стуком ударилась о деревянный пол.
— Харрин, — представился он. — Мне нужна комната на одну ночь.
— Номер Цитадели, цель визита? — монотонно повторил старик — то ли хозяин, то ли просто исполняющий его обязанности.
Харрин сжал зубы. Он вновь подумал о странниках, которые никому не принадлежали. Которым нигде не было пристанища. Подумал о том, каково жить, будучи для каждого неизвестностью.
Когда он был еще совсем ребенком, проведенная Терновой Башней перепись населения закрепила каждого жителя материка за определенной Цитаделью — ее номер, становившийся для каждого вторым именем, позволял перемещаться между населенными пунктами и оставаться на ночлег, чтобы, в случае побега, беглеца могли легко обнаружить.
— Мы не даем ночлег бродягам без Цитадели, — испуганно икнул старикашка, косясь на Харрина снизу вверх. — Мы обязаны сообщить…
Харрин сделал глубокий вдох.
— Двести шестнадцать, — процедил он, глядя, как с лица хозяина мигом сходит напряженность. — Мне нужна комната на одну ночь, — повторил он, и на всякий случай добавил: — Пожалуйста.
— Цель визита?
Это начинало не на шутку раздражать.
— Послушайте, я просто нуждаюсь в ночлеге, — как можно более мягко сказал Харрин. — На одну ночь. У меня нет никакой нужды оставаться в… — он бросил взгляд на деревянную табличку, висящую над стойкой. — в Ковылевой Низине дольше. Я иду в столицу.
Хозяин порылся под стойкой и со стуком положил на нее маленький ржавый ключик, наверняка помнивший лучшие времена.
— Это тридцать солисов. Что же тебе понадобилось в столице? Обычно выходцы с востока… — старикашка перелистнул несколько страниц к началу книги и нашел на одном из первых листов номера Цитаделей и прикрепленные к ним населенные пункты. — Из Серых Озер, как я погляжу, не забираются так далеко.
Харрин не ответил, лишь бросил на стойку три потертые монетки и, взяв в пальцы ключ, подхватил сумку и направился по ступеням наверх.
Комнатка была маленькая и пыльная, а кровать — узкая и скрипучая, но по сравнении с сырым мхом и камнями, на которых Харрин устраивал привал до того, как забрел в Ковылевую Низину, условия были вполне сносными. Стоило ему разуться и рухнуть на ветхие простыни, печаль, которую, как ему казалось, он оставил в пустом доме у Серых Озер, нахлынула на него с новой силой.
Уткнувшись лицом в пахнущую пылью подушку, он сдавленно заскулил, жмурясь и позволяя горячим слезам заскользить вниз по бледной коже щек. Никогда еще ему так сильно не хотелось приползти к матери, ухватиться за подол ее юбки, почувствовать ее сухие шершавые руки в своих спутанных волосах, услышать голос — ласковый или строгий, ощутить хоть что-нибудь, что напомнило бы о ее присутствии. Но матери не было рядом — ее тело лежало в земле недалеко от дома, в котором она провела большую и худшую часть своей жизни, а Харрин был здесь один — в этой тесной и душной комнатке на втором этаже таверны какого-то маленького пустынного городка.
Он не позволял себе думать ни о причинах, ни о целях своего поступка — просто пришел сам с собой к соглашению: ему всегда, с самого детства хотелось уйти, а смерть Розмари лишь стала последней каплей. Решение же направиться в столицу было отчасти осознанным: почему-то Харрина не покидало ощущение, будто чем ближе будет город или деревня к Терновой Башне, тем лучше там живется людям. Ему думалось, лишь удаленность от столицы позволяет императорским вассалам такие бесчинства, какие творились порой в его родной деревне, но в столице же, под взглядом Императрицы дела наверняка обстояли куда лучше.
Мысль об этом заставила его успокоиться.
Ему мало рассказывали о столице и Терновой Башне — ничего об императорском городе Харрин не знал, как, впрочем, и об императорском дворе. То, что говорили им стражники Цитаделей — о величии покойного Императора и милосердии правящей Императрицы — не вносило в его картину мира ни капли ясности, поэтому возможность прикоснуться к столичной жизни, понять, заглянуть за завесу, отделявшую его от лучшей жизни — от жизни, в которой не было места изнурительному труду и шипованным плетям, была для него идеалом, к которому хотелось стремиться.
Утерев слезы и выровняв дыхание, Харрин сел на кровати. В комнате не было окон, и единственным источником света была желтая полоска под дверью — блик мерцающих в коридоре свечей. Глаза, привыкшие к темноте, различили на ветхой тумбочке рядом с кроватью огарок, припаянный воском к глиняному блюдцу. Поднявшись на ноги, Харрин вышел в коридор, намереваясь спуститься на первый этаж и попросить еще свечей. Время близилось к ночи, в коридорах ощутимо стемнело — там, где крутая лестница, сворачивая направо, резко уходила вниз, клубился полумрак. Харрин взялся за перила и, осторожно спускаясь по скрипучим узким ступеням различил раздающиеся с первого этажа голоса — а вместе с ними запах печеных овощей и мяса.
Он спустился вниз. На первом этаже, одновременно являвшемся и приемной, и обеденным залом, и отделенной перегородкой от основного пространства кухней, трещала печь, слегка подрагивали из-за пробравшегося сквозь приоткрытую дверь сквозняка.
За столом в углу кто-то сидел.
Крупный и сутулый мужчина, возраст которого было трудно разобрать из-за темноты, склонился над тарелкой с поздним ужином, жадно накинувшись на пищу, но заметив постороннее присутствие, замер, озираясь по сторонам, будто загнанный в угол заяц.
Харрин тоже остановился, так и не сойдя с последней ступени, будто смущенный тем, что потревожил постояльца. Он так и стоял там, кажется, вовсе позабыв, зачем спускался, боясь нарушить зрительный контакт с незнакомцем, как вдруг сбоку всплыла еще одна фигура — на сей раз знакомая — и скрипучий голос хозяина таверны прохрипел:
— Что-то еще?
Харрин отмер, отвернувшись от человека в углу помещения, но все еще чувствовал на себе его взгляд.
— Да, я… — замялся он и выставил перед собой огарок, как будто это объяснило бы цель его визита. — Хотел попросить еще свечей.
Хозяин кивнул и удалился в кухню. Там, по всей видимости, что-то еще готовилось, потому что от ароматов, заполнивших первый этаж, урчало в желудке, и это не укрылось от ужинающего незнакомца.
— Эй, парень, — басисто окликнул он, возвращая к себе внимание Харрина. — Ты не голоден? Здесь просто чудесное жаркое из крольчатины, и в одиночку мне не управиться.
Харрин тяжело сглотнул скопившуюся во рту слюну.
— Боюсь, у меня нет денег на ужин здесь, — скромно и виновато ответил он, хотя фамильярность мужчины успела его как минимум разозлить, конфликтов он искать не собирался. — Вдобавок, я здесь всего на одну ночь…
Незнакомец махнул в его сторону рукой, а потом повернулся к кухне.
— Эй, Осберт, — окликнул он, и хозяин таверны вновь показался на виду, держа в руках несколько длинных кривых свечей. — Положи-ка этому постояльцу жаркое и налей кружку сидра за мой счет.
Осберт возмущенно насупился и неодобрительно посмотрел на Харрина.
— Поживее! — настоял здоровяк, а потом поманил Харрина к себе. — Садись, будь моим гостем. Я обижусь, если откажешься.
Юноша наконец нашел в себе силы спуститься с лестницы и сесть на скамью напротив незнакомца. В следующую же секунду перед ним поставили плошку с восхитительно дымящимся разваренным мясом, покрытым густой подливой, и глиняный стакан, сырой от пенящегося сидра. Харрин жадно посмотрел вниз на еду, но не решился к ней притронуться.
— Ешь, — голос мужчины был скорее снисходительным и шутливым, но Харрин почувствовал в нем нотки угрозы, и, решив не злить нового знакомого, принялся за блюдо. При ближайшем рассмотрении мужчина выглядел старше, чем Харрину поначалу показалось. Должно быть, он был немногим младше хозяина таверны, но куда здоровее и крупнее. — Твой рассказ это плата за ужин. Развлеки меня. У каждого странника есть история — я хочу, чтобы ты поведал мне свою.
Харрин замер, так и не проглотив застрявшего в глотке куска. Глядя на растерянность на его лице, собеседник неожиданно рассмеялся.
— Ты, похоже, не так давно в дороге. Как твое имя?
— Харрин, — сглотнул он. — Из Серых Озер.
Собеседник покачал головой.
— Серые Озера… значит, ты скорее с Вересковой Пустоши или Южных островов?
— Мои родители были выходцами из восточных деревень, — к горлу вновь подкатил ком, но на этот раз Харрин довольно успешно его подавил.
— Вот как, — мужчина понимающе кивнул. — Меня ты можешь звать Бернар. А эта таверна — собственность Осберта, моего брата. А теперь расскажи мне свою историю, Харрин из Серых озер.
Харрин бездумно уставился на опустошенную тарелку, и обвил ладонями стакан, собираясь с мыслями. Идея рассказывать свою историю первому встречному не казалась ему заманчивой, но с другой стороны, он ничего от этого не терял, и вдобавок, это был единственный способ выразить благодарность за ужин. Поэтому, собравшись с мыслями, он начал свой рассказ, иногда сбивчиво вплетая в него то, что слышал от матери или Рудольфа о жизни востока. Он говорил, и, может дело было в теплом ужине и выпивке, но с каждым словом ему становилось легче.
Когда он закончил, на лице Бернара читалась откровенная задумчивость.
— И куда ты думаешь идти теперь? — наконец спросил мужчина, постучав пустым стаканом по столу, требуя еще сидра. Осберт, ворча, подошел к нему и наполнил стакан из кувшина, после чего вернулся на свое место у печи. Харрин решил не уточнять, почему братья не ужинают вместе — ему почему-то казалось, что ответ ему не понравится.
— Я направляюсь в столицу, — честно ответил он. — К Терновой Башне.
— Хочешь увидеть ее воочию?
Харрин удивленно моргнул.
— Хочу лучшей жизни. Ради себя и ради матери, которая умерла, так ее и не познав.
Бернар протянул руку и по-отечески похлопал юношу по плечу.
— Благородно, — прокомментировал он. — Но ты идешь не по адресу. В столице ты не найдешь лучшей жизни — если и хочешь жить спокойно, не превращаясь в одного из этих, — мужчина сморщился. — отвратительных бесхозных бродяг, развернись и ступай на восток как можно дальше от императорского двора.
Харрин недоверчиво нахмурился.
— Откуда вы знаете? Вы всего лишь совладелец таверны в каком-то захолустье, — Харрин тут же пожалел, что позволил этим словам вырваться наружу, и замер, в ожидании реакции, но собеседник, кажется, ничуть не обиделся. Выпрямившись и удостоверившись, что Осберт не слышит их разговора, он наклонился к Харрину и понизил голос:
— Я работаю на стражников Цитадели, — прошептал он и тут же приложил палец к губам, не дав Харрину издать вздох изумления. — Чш-ш-ш, тихо.
— На стражников Цитадели?
Бернар кивнул.
— Выполняю грязную работенку. Взамен они не трогают таверну. Это здание, — он обвел рукой помещение. — Все, что есть у моего брата. А мой брат — все, что есть у меня. Он так и не смог приспособиться к новым условиям после объединения народов, и жизнь за стенами таверны предпочитает игнорировать настолько, насколько это возможно. Я лишь пытаюсь его уберечь.
— Вы не слишком-то ласковы со своим братом, — заметил Харрин.
Бернар пожал плечами, отхлебнул еще сидра и грузно навалился на стол. Харрин явственно уловил запах костра, болота и сырого мяса, и решил, что не хочет знать, какую именно «грязную работенку» выполняет Бернар по прихоти рыцарей.
— Однажды прислуга — всегда прислуга, — заключил мужчина. — Осберт просто никогда не видел другой жизни и не знал другого обращения. Он работал в этой таверне задолго до установления Терновой династии и, если повезет, поработает после. Ты, Харрин, — Бернар поднял на собеседника маслянистые глубокие глаза. Отблески догорающих свечей плясали на его раскрасневшемся лице, на шершавой поверхности стола, на деревянных стенах. — Родился сыном рыбака, жил рабом — ими и умрешь. Есть вещи, которые мы не можем в себе изменить.
Он грузно поднялся из-за стола, собрал грязную посуду в стопку и направился на кухню. Харрин так и продолжил сидеть на месте, сверля глазами пустоту скамьи напротив, обхватив холодными ладонями собственные разгоряченные щеки.
— Но как же странники? — спросил он, как только увидел, что его собеседник направляется к входной двери. — Ведь они уходят. Они меняются, чтобы быть свободными?
Бернар остановился и, запустив пятерню в густую, с проседью, бороду, привалился к дверному косяку. Осберт, до этого спокойно сидевший у печи, вдруг подскочил и принялся суетливо перебирать какие-то мелкие сушеные ягоды, рассыпанные на столе рядом с ним.
— Странники… — глухо протянул Бернар. — Насчет них ты, может, и прав. Только… на мой взгляд, слишком высокую цену они платят за право измениться. Не думаешь?
Он снял с крюка у двери тяжелый дорожный плащ. Ночь застлала поля и болота, видимые из окон, и густой можжевеловый мрак просочился в каждую щель, растекся по дорогам и окутал верхушки исчезающих в ночном небосводе сосен. Бернар запахнул плащ на груди, кивнул брату и, не дожидаясь, пока Харрин что-либо ответит, исчез за порогом, хлопнув напоследок тяжелой дверью.
────────• ✤ • ────────
Утром Харрин покинул Ковылевую Низину. Он так больше и не встретил ни своего ночного собеседника, ни хозяина таверны, и ушел из городка с тяжелым сердцем, не имея возможности отблагодарить странных братьев, приютивших и накормивших его этой ночью.
Однако, слова Бернара не выходили у Харрина из головы. То, с каким видом тот просил его держаться подальше от столицы… откуда Бернару было знать? Не похоже, чтобы он когда-то оставлял своего брата, чтобы посетить императорский город, и все же, хоть его слова и не были похожи на пустую напраслину, Харрин подвергал их сомнению. Чем лучше был разоренный восток по сравнении со столицей? Он не понаслышке знал о том, как плохо живется людям в отдаленных деревнях, и искренне сомневался, что дела в столице могут обстоять хуже.
Дорога, ведшая его к столице — Императорский Тракт, некогда именовавшийся Заячьим — петляла по равнине, обходя болота и возвышения, и каждые несколько километров дробясь на маленькие тропы или пересекаясь с другими дорогами, ведущими с юга или с севера. Разъезженная колесами почтовых экипажей, в некоторых местах она проваливалась под ногами, превращаясь в хлипкую грязь. Дорожные указатели, потемневшие от ветра и влаги, иногда кренились в бок, но, по крайней мере, не противоречили друг другу, поэтому у Харрина была хоть какая-то уверенность в том, что он идет по правильному пути.
Через три дня пути ему встретилось местечко под названием Брусничный Склон, где он купил у каких-то фермеров, усталыми глазами так напоминавших его соседей, немного овощей и хлеба в дорогу, а еще через два он смог переночевать в небольшом гостевом доме в Барсучьих Сопках — и всюду он ловил на себе удивленные, внимательные взгляды. Изредка он встречал на дорогах стражников Цитаделей, и они обязательно останавливали его и спрашивали, куда и откуда он идет. Однажды он наткнулся на двух рыцарей, сидящих на дороге с кувшином вина.
— Стой, — нетвердым насмешливым голосом проговорил один из них, и это был первый раз, когда Харрин услышал в голосе стражника эмоцию, кроме презрения. — Кто такой?
— Я Харрин, — привычно отчитался он. — Из Серых Озер. Двести шестнадцатая Цитадель. Иду в столицу.
— Зачем?
— Хочу найти работу.
Стражники переглянулись и расхохотались.
— Неужели рыцари двести шестнадцатой Цитадели и впрямь отпустили тебя?
Он кивнул головой.
— Им следует усилить контроль за этими деревенщинами, — посетовал один из стражников. — А то так скоро все начнут разгуливать в столицу и обратно.
Они снова рассмеялись, и один стражник отсалютовал Харрину бутылкой:
— Выпьешь?
Он как можно вежливее отказался, и рыцари перестали обращать на него внимание.
Все деревни и городки, что встречались Харрину на пути, были похожи один на другой: приземистые одноэтажные домишки, пустынные улицы, неприветливый народ с загнанным взглядом и натруженными руками. Изредка лишь ему попадались разговорчивые приветливые люди. Так, в каком-то захолустье беловолосая северянка с озорными раскосыми глазами, предложила Харрину свою компанию на ночь, но, впрочем, быстро потеряла к нему интерес, стоило ему отказаться.
К дороге Харрин довольно быстро привык, и вскоре научился проходить довольно большие расстояния без остановок. Деньги он старался экономить: тех небольших сбережений, которые Розмари хранила под матрасом, еще должно было хватить на первые несколько дней в городе, но не более, и Харрин проводил ночи в размышлении, чем он сможет заработать на жизнь в столице. Он немного разбирался в травах, но в основном его единственными умениями было сеять и жать — а это не те навыки, которые могли бы пригодиться жителю императорского города. Но каждое утро Харрин поднимался, тушил костер и продолжал путь с уверенностью, что что-нибудь обязательно подвернется.
И вот, холодным штормовым утром, когда лето уже начало клониться к своему завершению, Харрин перешел Землистый Кряж, с вершины которого было видно столицу и тянущийся в небо шпиль Терновой Башни. С вершины возвышенности до города оставалось полдня пути, и после небольшого привала Харрин бодро зашагал вперед, надеясь к вечеру оказаться у ворот города.
────────• ✤ • ────────
Каменная стена, окружающая столицу, у основания была покрыта мхом и известью. Когда-то давно, еще до объединения народов, этот город звался Амарга — это слово было выгравировано на старых воротах, которые терновая армия уничтожила, стоило Императору взойти на трон. расположенная на западе, у Горького моря, столица была построена в виде восходящей спирали, в центре которой и возвышалась Терновая башня и прилегающий к ней дворец.
Единая улица, соединенная с собственными же изгибами переулками и мостами, закручивалась вверх. Вероятно, древний народ, живший на побережье, спроектировал город так, чтобы во время зимних наводнений, частых для Горького моря, вода затапливала лишь часть нижних ярусов. Чем выше же поднималась дорога, тем больше богаче на ней становились дома, тем чище становилось убранство дворов, и если при входе в город путника встречали бедность и нечистоты, всего за пару часов пути он мог подняться к вершинам и посмотреть на жизнь трущоб с той высоты, с какой смотрели на нее императорские вельможи, проживающие в богатом квартале.
Харрин завороженно замер, едва минув ворота. Улица, простилающаяся перед ним, мало чем отличалась от того, к чему он привык в дороге — деревянные домишки, смолистые пороги и рваная одежда людей. Но стоило поднять взгляд чуть выше, и взгляду уже открывалась куда более приятная картина — аккуратные двухэтажные домики из камня, соседствующие с ними сады. Он догадался, что между нищими простолюдинами и придворными служащими наверняка проживали те, без кого жизнь в городе не была возможной — врачи, алхимики и торговцы.
— Посторонись! — грубо прикрикнули сбоку, и Харрин, поймав себя на том, что стоит посреди дороги, поспешил отойти к стене. — Смотри, куда идешь!
На деревянном щите, подвешенном на цепи рядом с воротами была изображена карта города, но из-за пыли и грязи на ней было трудно что-либо различить, поэтому Харрин решил поспрашивать людей, где можно остаться на ночь. Повернув направо, он побрел по спирали вверх, стараясь не тревожить сидящих, прислонившись к стене, людей.
Спустя несколько минут пути он различил доносящиеся откуда-то спереди звуки музыки — кто-то весьма искусно играл на лютне, сопровождая игру низким причудливым гортанным пением. Решив, что мелодия наверняка доносится из какого-то трактира или таверны, Харрин, порядком подуставший, ускорил шаг, и, взбежав по небольшой лестнице, остановился в недоумении.
Музыка, которую он принял за работу обосновавшихся в харчевне менестрелей, исходила от одного человека, стоявшего на повороте улицы под грушевым деревом. Перебирая струны лютни, он тягуче напевал что-то на неизвестном Харрину языке. На земле перед ним лежал холщовый мешок, в который изредка летели монеты. Несколько выглядящих беспризорными детей радостно скакали вокруг загадочного музыканта.
Харрин замер, невольно заслушавшись необычным пением, как вдруг музыка оборвалась, и он обнаружил взгляд незнакомца на себе. Решив не терять времени на неловкость, Харрин в несколько шагов преодолел разделяющее их расстояние. Музыкант выглядел неагрессивно, и — более того — заинтересованно, поэтому Харрин решил, что не будет ничего плохого в том, чтобы попросить у него помощи.
— Извините, — начал он, отгоняя беспризорников. Музыкант к тому времени уже перекинул инструмент за спину и поднял холщовый мешочек с земли, по видимому, опасаясь воровства. — Извините. Я впервые в столице, вы не могли бы подсказать, где здесь можно переночевать… и по возможности, поужинать?
Напряженный внимательный взгляд незнакомца в момент смягчился.
— В первый раз? — улыбнулся он, и от этой улыбки у Харрина потеплело на душе. На вид незнакомцу было лет тридцать — не больше.
— Да… — он потер уставшую шею ладонью. — Чудесная игра, к слову.
— Спасибо, — музыкант благодарно кивнул. — Если ищете что-то подешевле, здесь недалеко есть трактир — чуть выше по улице. Я как раз туда собирался, поэтому, если хотите, конечно, мог бы составить вам компанию.
Что-то под ребрами тревожно шевельнулось. Незнакомец был первым человеком в городе, с которым Харрин заговорил, и его доброжелательность должна была настораживать, но юноша был слишком уставшим, чтобы об этом переживать, поэтому кивнул:
— Я был бы очень вам благодарен, — признался он, и тут же, спохватившись, протянул руку. — Простите, не представился. Харрин из Серых Озер, номер Цитадели…
— Имени достаточно, — со смешком перебил мужчина, пожав предложенную ладонь. — Очень приятно, Харрин. Мое имя — Фуар, будем знакомы.
Харрин нашел в себе силы улыбнуться.
