VW: Клыки и магия

Время замирает. Мэри чувствует, как страх и вина, но вместе с тем облегчение наливаются свинцом в висках и горечью во рту. Виновато поднимает глаза и сталкивается только с широкой, обтянутой рубашкой спиной Вуда, который, скрестив руки на груди, смотрит в окно. Что-то ведьме подсказывало, что лицо у него отнюдь не счастливое и веселое. Сдвинутые к переносице брови и поджатые губы, а также напряженный взгляд окончательно уверили ее в этом. Коналл подошел ближе, чем заставил Мэри вжаться всем телом в мягкую спинку кресла и от страха даже подпрыгнуть. Слава богу она сдержала неприличный писк, который, впрочем, все еще намеревался вырваться в любую секунду. Казалось, в пиджаке Киана, который был велик ей во всех отношениях, начиная шириной плеч и заканчивая длиной рукавов, она уменьшилась в несколько раз до размеров попугайчика. Время уже перевалило за десять, но мистер Вуд пожелал побеседовать сегодня и без отлагательств, и сейчас Мэри вот уже как пятую минуту сидит в напряженной гробовой тишине и ждет приговор. Макияж на ее лице печально кое-где осыпался, кое-где растекся от слез и пота, прическа взъерошена, а платье пришло в негодность, не говоря уже о бедных продрогших ногах и закостеневших пальцах. А нервы шалят. Нещадно шалят, так что ведьма была готова то рассмеяться, то заплакать. — Мисс Эдельвейс, — низким тоном наконец заговорил Коналл, закончив сверлить ее непробиваемым взглядом, — надеюсь, вы понимаете, почему находитесь в такой час в моем кабинете. — Она виновато кивнула. Оборотень какое-то время собирался с мыслями. — Ты провинилась, ошиблась, но я не собираюсь тебя съесть или что ты там уже надумала себе, так что, пожалуйста, не смотри на меня так. — Он провел рукой по лицу, будто пытался стереть с него усталость и суровость. — Надеюсь, ты осознаешь, что подвергла опасности не только свою жизнь, но и абсолютно каждого присутствующего в поместье, а это, на минуточку, свыше пятидесяти человек, и все из-за твоего неследования четким инструкциям. Ты хоть понимаешь, сколько специалистов пришлось поднять на уши, чтобы стереть тем людям воспоминания и при этом никого не упустить? А что мне теперь объяснительную писать по этому делу бог знает на сколько страниц? Вам с Кианом тоже, — Коналл сделал паузу, в течение которой несколько раз вздохнул, а потом заговорил с меньшим запалом: — Я понимаю, что в твоих глазах, как, впрочем, и многих, Киан не выглядит авторитетным лицом, но у него большой опыт, а ты — младший сотрудник. Учитывай хотя бы то, что ему три с половиной сотни лет. Он явно многое повидал. Нарушение протокола — это раз. Подвергание опасности людей — это два. И самое главное, использование магии. Все задание могло в одночасье провалиться из-за любого из трех пунктов, благо Киан успел все чисто сделать (чего я сам от него особо не ожидал, признаюсь), пока ты шастала по закоулкам поместья, выискивая скелетов в шкафах хозяев. Я не говорю, что нужно было все оставить как есть, нет, но вы отправились на конкретное задание с конкретной целью, остальное не входило в план. Самодеятельности не место в работе в команде. — Мне очень жаль, все случилось неожиданно, вышло из-под контроля, я испугалась и действовала инстинктивно, — Мэри опустила голову, поджав губы. Коналл, кажется, чуть смягчился, поняв, что ведьма искренне признает вину, однако факта случившегося это не отменяло. — Так или иначе мне придется сделать тебе выговор за подобного рода грубые нарушения: жалование в ближайшие два месяца будет урезано. Надеюсь, в дальнейшем такого не повторится. И да, Мэри, возьми свою магию под контроль, как и эмоции. Иначе так работать нельзя. Теперь можешь быть свободна. Мэри, даже если бы очень хотела что-то добавить, вряд ли смогла бы это сделать. В горле стоял такой ком, что она боялась приоткрыть рот. Еще не хватало перед начальством нюни распустить, чтобы потерять всякий авторитет в глазах Вуда. Он и так теперь сомневается в ее шатком профессионализме. Она медленно поднялась. Ноги не слушались, а каблуки туфель будто приварили к полу. Ох как хотелось Мэри провалиться под землю, но вместо этого она собрала остатки мужества в кулак и последовала к выходу держа спину ровно. Облажалась по полной, называется. Это еще хуже, чем скинуть на Киана коробки с документацией, в миллион раз, наверное. А вообще надо в следующий раз запустить в него чем-нибудь потяжелее, например, утюгом! Неподалеку от кабинета стоял Киан и что-то смотрел в телефоне безучастным взглядом. Дверь тихонько приоткрылась. Из кабинета вышла Мэри, расстроенная и огорченная даже не тем, что ее отчитали, словно в начальной школе, а тем, что она пыталась помочь, сделать все правильно, что в итоге обернулось против нее же. На ватных ногах она пошла дальше, поджимая губы. Конечно, Киан лично не присутствовал в кабинете, где Коналл в течение четверти часа отчитывал Мэри, но он очень ясно и чисто слышал каждое слово, в том числе редкие шмыганья носом, принадлежавшие, очевидно, ведьмочке. «Нарушение протокола», «подвергание опасности людей», «использование магии» и прочие заслуги были приписаны ей в конце разговора и, в качестве вишни на торте, сокращение жалования на ближайшие два месяца. Джек-пот прям сорвала, ничего не скажешь. Она прошла мимо Киана и принялась собирать со стола вещи: сумочку Сьюзи, телефон, ключи… И вот теперь, когда цель была наконец достигнута и Мэри получила долгожданный выговор, Киану, наблюдавшему за сборами, почему-то не было весело. Природу расстройства он понять не мог, его реакция казалась ему самому противоестественной, ведь, казалось, он так мечтал увидеть, как все ожидания Мэри в треск разобьются о реальность, в том числе о непробиваемого Коналла, который путь и был добросердечен, но с тем же успехом всегда был щедр на разного рода замечания. Казалось, ее тонкая натура должна была сломаться после такого и писать заявление по собственному не отходя от кассы, но реальность шла вразрез с его представлениями. Пора бы уже определиться, Киан, чего ты хочешь! А то никаких нервов и самообладания не хватит. Что в конце концов должна думать бедная ведьма, которую ты тиранил четвертый месяц? — Только не говори, что ты расстроилась, Поппинс, — он хотел коснуться ее плеча, чтобы приободрить, но она дернулась в несвойственно резкой для себя манере. — Думаешь, я полная дура, да? — она посмотрела на него ожесточенно-расстроенным взглядом покрасневших глаз. — Думаешь, я совсем ничего не понимаю? Если я ни слова не говорила, это вовсе не значит, что не замечала. Я честно пыталась работать добросовестно и быть хорошей коллегой, а ты все эти месяцы только этого и добивался что все делал наперекор, лишь бы у нас ничего не получалось, так что не делай сейчас вид, что тебе хоть сколько-нибудь жаль. Уверена, ты сейчас счастлив. Честно говоря, я удивлена, как ты еще не обмыл мой выговор пакетом крови, а стоишь здесь передо мной и смотришь жалостливым взглядом. Тебе не хватило того, что уже есть? — Поппинс… — Не надо, — отрезала она, сняв пиджак и вручив ему, стукнув ладошкой о его грудь так, что он едва не пошатнулся от удивления. — Ты уже сделал для меня все, что мог, напарник. На этой ноте Мэри зашагала в сторону выхода. Киан не пытался ее остановить.

***

Домой Мэри добралась только в одиннадцатом часу, вернее, добралась-то она часа на пол раньше, просто все это время сидела на ступеньках перед домом и изучала холодный сухой асфальт под уставшими от каблуков ногами. Она долго думала, что могла бы сделать иначе, и начала даже сомневаться, подходит ли ей выбранный ею путь. Взлеты и падения бывают в любой профессии, но Мэри казалось, что с тех пор как она пришла в СБСП, у нее были бы одни падения, если бы не Киан, как ни странно. Он хоть и выделывался, но именно он и разруливал ситуацию, когда все заходило слишком далеко. Именно он защищал ее в опасный, рискованный момент. Именно он справлялся, а она — нет. И сегодня все прошло как нельзя хуже. Конечно, мысль о спасенных жизнях согревала душу, но не удовлетворяла профессиональные потребности. Спасла-то она их по чистой случайности, и, если уж говорить совсем грубо, то это сделал как раз Киан, который вовремя нашел ее. А так бы ее там грохнули, и никто никогда бы не узнал, куда пропала Мэри Эдельвейс. С другой стороны, четыре месяца не такой уж и плохой срок, если учитывать, что Мэри и на это не рассчитывала, когда пришла на собеседование в конце августа. Пришла только, чтобы испытать удачу и остаться честной с самой собой, если бы ее все же не взяли. Но ее взяли. И это что-то должно значить. Должно же? «Нет уж, — подумала ведьма, тяжело вставая с холодных ступеней. — Если уж держаться, то до последнего. Заднюю нужно было давать раньше, когда я поняла, что из себя представляет Киан, но, видимо, одного этого недостаточно, чтобы запугать меня. Впрочем, у него есть еще много времени», — невесело хмыкнула она, но решение приняла: идти до конца. Несмотря ни на что, не сдаваясь и не сомневаясь. Она многое выдержала, чтобы попасть в СБСП и остаться там, и добровольно уходить не собирается, даже когда так паршиво. Когда Мэри аккуратно открыла ключом дверь и перешагнула на порог, намеренно минуя скрипучую половицу, то рассчитывала, что в доме все уже спят. Поэтому она еще и сидела на улице, чтобы уж точно никто не заметил ее появления. Как правило, бабушка укладывалась в районе десяти, в это же время мама включала телевизор, чтобы посмотреть новую серию ромкома. Хэдлей, вероятно, уже спал. Утром все-таки рано вставать. Поэтому Мэри надеялась незаметно проникнуть в квартиру и тоже завалиться спать, делая вид, что она давным-давно в кровати. Но сегодня был особенный день, когда все шло наперекосяк больше обычного. Стоило ей миновать комнату, в которой все было тихо, как вдруг в коридоре, словно по волшебству, загорелся верхний свет. Хотя это и было чистое волшебство. По глазам неприятно резануло. — Signorina! — раздался позади грозный голос матери. — Потрудись мне объяснить, где ты была в таком виде и почему возвращаешься домой бог знает когда? Мэри глубоко вздохнула и развернулась чуть боком. Перед ней стояла Орнелла, скрестив руки на груди, темные волосы, собранные в косу, покоились на плече и на фоне светлой сорочки казались почти черными, позади женщины, в проеме комнаты, стояла бабушка тоже в спальной сорочке и так же с интересом наблюдала, хотя было видно, что ей пришлось через силу проснуться ради этого. Ведьма не сомневалась, что под дверью их комнаты стоит Хэдлей, вскочивший от переполоха, и греет уши — есть за их семьей такой грешок. От грозных взглядов в ее сторону становилось не по себе, да и вообще ничего хорошего это сборище не сулило, но сил не было даже на то, чтобы стыдиться. — Я была на задании. Под прикрытием, — коротко объяснилась. — А еще я очень устала, поэтому давай поговорим завтра утром. Да и ты правильно заметила, что время позднее. Мэри успешно капитулировала и отпустила ручку двери, открывая ее и надеясь завершить распрю так и не начав ее. — Это не тебе решать, юная леди! — Дверь под натиском магии разгневанной женщины резко захлопнулась перед носом ведьмы, чуть не задев ее. Она только успела чуть отскочить назад, балансируя на каблуках. Казалось, мать была бы менее недовольна, если бы Мэри сказала, что провела эти часы где-нибудь в клубе, где пила без остановки и отжигала под музыку с незнакомцами, а после заигрывала с каким-нибудь магом. Она прекрасно знала, что в ее семье все против того, чтобы она шла работать в СБСП (никто этого и не скрывал), но что-то подсказывало, что недовольство было бы во всех случаях, кроме, конечно же, тех обстоятельств, когда Мэри безропотно согласилась бы на предложенную ей работу или в принципе на что угодно, что предложит ей клан. Она всегда стойко выдерживала косые и жалостливые взгляды, упреки и насмешки родственников, но сейчас у нее не было никаких моральных сил на это, особенно после всего случившегося ранее, да и в принципе после последних трех минувших месяцев. — Нет, как раз-таки мне. Мне решать, что делать с собственной жизнью, — ведьма сверкнула глазами, хотя голос ее оставался спокойным. — Я сегодня чуть не умерла во всех смыслах этого слова и уже наслушалась сполна, что я должна делать, а что нет, так что, пожалуйста, оставь свои неутешительные речи при себе, mamma, если тебе больше нечего мне сказать, кроме обычного «ты меня разочаровываешь», потому что я не заслуживаю этого. Я делала и делаю все, о чем ты меня просишь, я никогда не перечила тебе: читала те книги, которые ты просила, поступала туда, куда хочешь ты, общалась с теми, кто тебя устраивал, я даже смирилась с тем, что я бездарная ведьма, потому что так решили вы! (Может, так оно и есть, но это не значит, что я ни на что не гожусь). Поэтому я вправе сама принять хотя бы одно-единственное решение в своей жизни, на которое не повлияет никто: ни ты, ни клан, ни кто либо еще, — тяжело дыша, Мэри замолчала. Орнелла опешила. Во-первых, от такой наглости, во-вторых, оттого, что дочь никогда не повышала на нее голос и не говорила таким тоном, и в-третьих, от поразительно пугающего сходства Мэри с ее отцом в эту минуту. Именно этот характер, эти взгляды и убеждения и свели его в могилу. — Сними свои розовые очки, ragazza ingenua! В жизни есть правила, которым надо подчиняться, хочешь ты того или нет. Чем дольше ты будешь обманывать себя, что в жизни все будет так, как хочешь ты, и наилучшим образом, тем хуже будет. Если хочешь закончить, как и твой отец, продолжай в том же духе! — Спасибо за беспокойство, мам. И спокойной ночи, — успокоившимся голосом сказала Мэри и скрылась за дверью комнаты. В груди болело. Мэри никогда не получала наслаждения от ссор и ругани, но сейчас у нее просто не было выбора. Рано или поздно она должна была обозначить свою позицию, и так вышло, что это случилось именно сегодня. Ей хотелось получить хоть какого-нибудь понимания, капельку сочувствия от окружающих, особенно от ближних и особенно от Орнеллы, что было невозможнее всего остального. Пусть она для них неблагодарная, пусть. Они и без того всю жизнь видели в Мэри кого угодно, но только не ее, и, если один раз она позволит себе показать характер, как-то защитить себя и отстоять собственные интересы и достоинство, мир точно не рухнет. Максимум на утро она будет чувствовать укор вины и мигрень. Ничего, таблетки в помощь. А уж со своей совестью она как-нибудь сама разберется. Мэри скинула с уставших ног туфли, сбросила пальто и тяжело села на край кровати, которая жалобно скрипнула под ней на короткое мгновение. С минуту она так сидела, потом опустила голову на руки, и плечи ее дрогнули, потом еще раз и еще, пока не послышался приглушенный всхлип. Это был предел. Край. Последняя капля. Да как угодно. Она больше не могла держать это в себе. Ей было страшно, больно, обидно, что с ней так обращаются, что она позволяет другим так обращаться с собой, так разговаривать, так вести — иногда под натиском обязательств, иногда из-за нежелания ранить, иногда повинуясь долгу или морали, но так или иначе она с некоторой периодичностью позволяла другим вытирать об себя ноги. Она устала убеждать себя, что все будет хорошо, что положительный настрой поможет ей все преодолеть, но это совершенно не значит, что неудачи не ранят ее. Она ведь тоже живая, тоже чувствует. Но почему-то всем все равно до ее чувств, до ее переживаний… У Мэри в комнате была еще одна дверь, ведущая в небольшую комнатку, еще более меньшую, чем у ведьмы. Вернее, это было естественное и архитектурно задуманное продолжение ее комнаты, которую решили при въезде разделить на два крошечных помещения. Эта комната принадлежала Хэдлею Эдельвейсу, младшему брату Мэри. Сейчас дверь была приоткрыта и из-за нее выглядывало озадаченное мальчишеское лицо, заспанное и усталое, но вместе с тем удивленное. Хэдлей был темноволосым, как мать, бабушка и тетя, но в противовес им зеленоглазым и имел редкие веснушки. Конечно, не такие выразительные, как у Мэри, но тоже довольно очаровательные. — Мэри? — позвал он ее шепотом. — Что такое, volpacchiotto? — Дрожь в голосе скрыть не удалось, да и улыбка вышла неубедительной, не говоря уже о слезах, которые нельзя было затолкать обратно в глазницы. Хэдлей встал рядом, потирая сонные глаза, а взъерошенные ото сна волосы растопырились и делали его похожим на ежика. — Ты поругалась с мамой, да? Это она тебя так расстроила? — Нет, что ты, мама всего лишь переживает. Просто на работе был тяжелый… день, — едва не оговорилась Мэри, сказав «месяц». Меньше всего она сейчас хотела, чтобы ее девятилетний брат нагружал себя ее же проблемами, которые относились к разряду «взрослых». Она постаралась одним движением стереть слезы с щек. — Сестренка, ты только не плачь, — Хэдлей нескрываемо растерялся, потому что прежде не видел слез сестры, особенно в таком количестве. И очень переживал. Она роднее ему всех на свете и понимает лучше любого другого человека. — Ну хочешь… хочешь я сделаю так, что пятно на твоем платье пропадет? Нам сегодня рассказывали про обратное заклинание! Правда, я забыл, как оно звучит… Мэри горько улыбнулась и утерла глаза. Боль в груди немного утихла, а горечь начала отступать. — Quod erat, iterum erit. — Ты что! Не произноси вслух! — нешуточно перепугался мальчишка. — Вдруг сработает! Мэри улыбнулась и заключила брата в мягкие объятия. Он был ее единственным утешением в ту минуту, единственным светлым пятом в ее жизни, в которой у нее были одни обязательства и ни одной вольности. Иногда она вообще жалела, что родилась ведьмой, ведь у нее не было даже самых базовых привилегий, как у ей подобных, а были сплошные обязанности. — Я настолько слаба, что, даже если очень захочу, не факт, что получится, что уж говорить про «вдруг». — Ну и ладно! — возразил мальчишка. — Слабая или сильная, ты все равно будешь моей самой любимой сестрой! Будто бы у него были еще какие-то другие. В очередной раз очаровательная наивность Хэдлея грела душу. Мэри подуспокоилась, слушая, как под ее ухом ровно бьется сердце брата и как он размеренно дышит, водя небольшой ручкой по ее лохматой голове. Дыхание пришло в норму, и она уже могла практически полностью совладать с собой и эмоциями, хотя все еще хотелось плакать лицом в подушку. — Полежать с тобой? Как раньше ты со мной? — спрашивает шепотом. («Раньше» — это когда Хэдлею снились кошмары, и Мэри могла целую ночь корячиться на маленькой софе, которая не подразумевала двух, даже самых маленьких людей). — Буду благодарна, — ведьма слабо улыбнулась. — Ты ложись, а я пойду умоюсь, а то, поди, выгляжу хуже тех ведьм, которых люди описывают в своих книжках. Она сделала вид, что хочет наброситься на Хэдлея, и состроила жуткую гримасу, и он звонко рассмеялся, падая на подушки. В ванной Мэри избавилась от платья, глядя на него с тоской и сожалением, ведь винное пятно никуда с него не делось, даже наоборот, окончательно запятнало зеленую ткань, и теперь придется каким-то образом искупать вину перед Сьюзи. Что она там говорила про кофе? Потом сняла многочисленные сверкающие украшения, совершенно не в ее стиле, и смыла размазанный слезами макияж. Приняла самый горячий душ, на какой только был способен их кран, переоделась в светло-розовую мягкую пижаму. Убрала волосы в тугую косу до лопаток. Так значительно лучше. И внешне, и внутренне. Теперь из зеркала на нее смотрела обыкновенная Мэри Эдельвейс, с небольшими синяками под глазами, веснушками, не укрытыми тональным кремом, зелеными, немного печальными глазами беззащитной сбитой с толку ведьмы. Ей хотелось извиниться в первую очередь перед самой собой. За бездействие, за действие, за слабину характера, за незнание, как будет лучше. Все это привело ее к тому, что она имеет сейчас. «Все наладится, Мэри. Второй уровень — это не приговор. Люди живут же как-то без магии вовсе. Выговор тоже не приговор. Забудется через месяц-другой. Даже мама и Киан не приговор, что бы они про меня ни думали и ни говорили. Все зависит от того, как я к этому отношусь. Обидно, да. Больно, да. Но не приговор. Приговор — это смерть. Это уже не исправить. Остальное поправимо. Все-таки это моя жизнь, и мне жить с последствиями моих решений, а если я ничего не буду делать, то ничего не изменится, в лучшую сторону уж точно. Что уж теперь сетовать. Вот так. Привыкай, Мэри, это и есть всеми обожаемая и разлекламированная взрослая жизнь, — она слабо дернула щекой в подбадривающей полуулыбке. — Боже мой, понабралась сарказма от Киана. Надо завязывать». Погасив в ванной свет и вернувшись в комнату, ведьма обнаружила, что Хэдлей свернулся калачиком в углу ее кровати, собрав под щеку руки. Она осторожно пододвинула его, накрыла одеялом и легла рядом. Этой ночью она спала крепко и без сновидений. ㅤ