Auf Keinen Fall

Штерн обычно спал в кабинете и даже несмотря на то, что он был вынужден отказаться от дивана, он не собирался отказываться от единственной комнаты во всей фабрике, где была работающая печь. Хотя апрель был в полном разгаре, и каждый день сияли солнечные лучи, было трудно преодолеть холод из-за низких температур, которые преследовали фабрику всю зиму и даже больше. Потрескивание углей обычно служило хорошей колыбельной для его тревожных снов, но сегодня стоны и вздохи плашовского мясника очень мешали удовлетворительному сну. Бухгалтер сел и надел свои очки, устав ворочаться с боку на бок. Было еще рано, но свет огня из печи начал затмеваться светом рассвета, и отчётливо был виден силуэт дивана: капитан лежал на боку, свернувшись вокруг живота, глаза выглядели дикими от боли и волнения, как будто в поисках выхода, зная, что никого нет, и Хелен задремала, прижавшись к его спине, с рукой, переплетенной с его. — Штерн... — Голос коменданта был скрипучим и задыхающимся, выражение отчаяния, и еврей намеревался проигнорировать его и, возможно, вместо этого отправиться на ненужную утреннюю прогулку. — Ведро... Еврей оглянулся и увидел, как страждущий офицер пытается наклонить голову к краю с молчаливым кляпом во рту, в отчаянии сжимая живот жесткими пальцами. Штерн уже давно запретил себе лишние чувства во время испытаний войны и, таким образом, смог проигнорировать зрелище, от которого должен был получать удовольствие, но он не мог допустить, чтобы его кушетка, на которой он спал каждую вторую ночь, была покрыта отвратительной рвотой Гета. Он быстро придвинул к нему ведро с сажей, и нацист сделал всего несколько мучительных вдохов, прежде чем его вырвало чем-то коричневато-желтым и мерзким, что Штерн не собирался рассматривать, хотя и решил избавиться от этого из-за запаха. — Вы закончили? — Спросил он клиническим тоном. Гет дрожал, не в силах ответить, и был значительно бледнее, чем несколько мгновений назад, но его желудок, казалось, не отпускал. Он сжал живот пальцами сильнее, охваченный судорогой. — Амон! — Хелен вскочила в сидячее положение, ее мучительный сон был прерван, — Амон, — умоляла она его, чтобы привлечь его внимание. — Сейчас утро. Прошло много времени с тех пор, как он принимал последнюю дозу обезболивающего, — бесцветно прокомментировал Штерн в качестве объяснения. — Вы можете позвать доктора? — Хелен была полна надежд, воодушевленная этим взаимодействием. Ее рука потерла поясницу Гета, зная, что она не может коснуться его живота, не причинив ему еще большей боли. Штерн поднял брови, затем заметно покачал головой, вставая. Семья Штейна спала дальше по коридору, и это было не его дело — подвергать сомнению выбор Шиндлера, по крайней мере, на данный момент. Когда он вернулся спустя несколько минут, Хелен перевернула Гета на спину, и он казался намного спокойнее, когда они лежали, глядя друг другу в глаза и переплетя пальцы. — Штейн будет здесь через минуту, — объявил бухгалтер, настороженно наблюдая за ними. — Кольцо, Хелен. Ни при каких обстоятельствах тебя не должны принять за жену офицера, — Гет снял кольцо с пальца молодой женщины, — Штерн, — в этот момент нацист звучал совсем как властный полубог, которым он всегда был, — возьми это, — он протянул ювелирное изделие, — я уверен, что все еще есть люди, которых можно подкупить. — Для чего? — спросил бухгалтер, привыкший получать инструкции. — Мне все равно, — Гет, казалось, снова потерял терпение, но в тот момент, когда он пошел на попятную, внезапно проявил интерес, — Штерн. Пусть Хелен наденет какую-нибудь одежду бедной женщины и наденет желтый значок. — Амон... — Губы Хелен задрожали от волнения. Он никогда раньше не заставлял ее надевать его. — Так ты сможешь выжить на этот раз. Иди. А еще сожги свои фальшивые документы. — Нет никакой спешки, Амон, я не хочу оставлять тебя, когда тебе больно. — Это лучшее время, чтобы оставить меня, доктор здесь, — он кивнул в сторону прибывшего Штейна. Хелен вздрогнула, неуверенно отстраняясь. Она не могла доверять никому из заключенных, что тот не обернулся бы против них в любой момент. Все, что нужно было сделать доктору, — это слегка передозировать лекарство. Не говоря уже о том, что она понятия не имела, как любой из них отнесется к ней после того, как она прожила с убийцей евреев несколько месяцев. Они бы поняли, что у нее не было выбора, если она хотела выжить, но никто не одобрил бы ее странную привязанность к нему. — У меня есть несколько на складе, — услужливо произнес Штерн, ожидая, что она пойдет за ним, — сюда. Еврейка сбросила свою шерстяную, дорогую на вид шаль и накинула ее на спину своего так называемого мужа, укладывая ее таким образом, что это заняло у нее больше времени, чем это было необходимо. Будет ли он относиться к ней так же, когда она вернется со звездой? Кроме того, почему это имело значение? Он был расистом, почему ее должно волновать его мнение о ней? И все же в ней клокотало столько беспокойства, что ей захотелось сделать этот шаг. — Ich liebe dich¹, — Гет тоже неохотно отпускал ее. Это заставило Хелен еще больше заколебаться. Вопрос был не в том, чтобы произнести эти слова в ответ: она никогда этого не говорила, а он никогда бы не заставил ее, если бы она этого не хотела, но отчаяние в его глазах заставило ее задуматься о религиозных убеждениях врага. Хотя рейх не поощрял любую религию, нельзя отрицать, что большинство нацистов были воспитаны католиками, и семья Гета была в высшей степени католической. И, по признанию Амона, единственной причиной, по которой их не преследовали за это, было то, что он сумел это устроить. Она снова опустилась на колени рядом с ним и очень близко заглянула в его глаза. — Ты бы хотел священника? — Не было бы ничего необычного найти в этих лагерях всевозможных представителей оппозиции, помимо евреев. Офицеру потребовалось несколько секунд, чтобы переварить слова в том смятенном состоянии, в котором находился его разум, но как только он это сделал, его глаза стали дикими и наполнились маниакальным весельем, которое перешло в слышимое фырканье, а затем в безумное хихиканье, закончившееся болью, заставившей его закрыть глаза, напрячься и изо всех сил попытаться восстановить дыхание. — Если бы и существовал бог, который простил бы мои грехи, то этот бог по определению был бы злым, — заявил Гет слабым голосом настолько уверенно, насколько ему позволяла его болезнь. Определенно, слова истощили его, и он, казалось, погрузился в полузабытье, которое помогало ему пережить каждую минуту. — Вы можете помочь ему? — Хелен стояла и смотрела доктору в глаза. Это был первый раз, когда она открыто призналась в своих чувствах к австрийцу и своей разделенной преданности перед этими людьми, но в этот момент она больше не могла смотреть, как он страдает. — В какой-то степени могу, — осторожно согласился Штейн, его разум изо всех сил пытался разобраться в смятении от того, чему он стал свидетелем. — Вы любите его? — Штерн тоже хотел это знать. Во всей этой ситуации было явное противоречие. С учетом того, что видела Хелен, с учетом того, что они все видели, что делал Гет, это не должно было быть возможным, поэтому бухгалтер пришел к выводу, что он, должно быть, что-то упустил. — Я не знаю, — защищалась Хелен из принципа. Она тоже не думала, что это возможно, но невольно задалась вопросом, слышал ли ее Гет. — Что ж, пойдемте, — бухгалтер предпочел действовать, а не размышлять, как он всегда делал, — выбор одежды невелик, но я уверен, что мы сможем что-нибудь найти.