Скелеты в шкафу

Узкие мраморные ступеньки пробежали едва ли один пролёт, после чего Франкенштейн очутился в густом мраке, который с трудом развеивала его лампа. Окон в помещении не было. Он сделал несколько шагов вперёд, коснулся стены. Грубый камень. Да, комнатка-то явно не для приёма гостей. Как она вообще размещена? Похоже, некий промежуточный этаж… Доктор облизнул губы и поднял лампу над головой. Из мрака проступили очертания двух дверей. Франкенштейн приблизился, коснулся ручки. Та не поддалась. Интересно, очень интересно… до сих пор все прочие двери в особняке оставались незапертыми. Впрочем, для него это помехой не будет. Совсем чуть-чуть он отпустил на свободу ту силу, которой боялись даже бессмертные. Язычок тёмного пламени заплясал на кончиках пальцев. Игра становилась опасной. Что, если не только запертый замок охраняет проход? Какой-нибудь таинственный механизм мог предупредить хозяина дома о вторжении. Однако отступать Франкенштейн не собирался. Все опасения вдруг отошли на второй план. Ему нужно было сюда, вот и всё. Но которую же дверь испытать? Нечистое пламя жгло ему пальцы, норовя сожрать кожу. Определённо, оно тянулось к одной из дверей. «Нет!» — приказал Франкенштейн почти инстинктивно: он на уровне рефлексов знал об этой силе одно, если она чего-то хочет — нужно делать наоборот. Тёмная вспышка рассекла воздух со свистом, когда он одёрнул руку. Морщась, доктор протянул пальцы к замочной скважине другой двери, правой. Усилием воли искривил непослушное пламя, направил тонкой струйкой прямо в отверстие для ключа. «Тише, тише», — шептал он, будто сила могла слышать…а впрочем да, она могла и не такое. Замок щёлкнул. Когда лампа осветила то, что было в запертом помещении… — Глазам не верю, — прошептал Франкенштейн. Вдоль богато украшенных стен тянулись ряды и ряды… — Да что ж это такое? Зачем? …Ряды портновских болванок, обвешанных щегольской одеждой. Ещё только попав в особняк, Франкенштейн находил такую же гардеробную и даже воспользовался ею, но там он видел только рубахи да мужские блузы. Здесь красовались сюртуки и длиннополые жюстокоры, расшитые золотом чёрные камзолы — сплошь верхняя одежда для выхода в свет. По-видимому, вся она оказалась теперь ненужной, раз её запихнули так далеко. Или же второю гардеробной прикрыли секретный ход? Франкенштейн протиснулся вглубь комнаты, уходившей вправо. Попутно он простукивал стены — нет, ничего, даже в самом конце, где портновские болванки стояли кучнее. На них и одежда висела попроще. Возможно, для прислуги? Выделялась одна болванка, она стояла пустой между фраком и ливреей. Доктор тщательно осмотрел её на предмет скрытого рычага, даже подвигал. Ничего… Что же тут висело? Вдруг он понял. Отставив лампу на пол, Франкенштейн обеими руками дотронулся до плечей болванки, затем до своих, облачённых в чёрный костюм. Ширина почти одинаковая. Франкенштейн выскользнул из гардеробной быстрее змеи. Снаружи он снова выпустил лезвие тёмного пламени, чтобы запереть дверь, хотя понимал: бесполезно. Если у хозяина особняка сообщение со всем зданием, то он уже знает о визите своего нового дворецкого в запретную часть дома… Самовольное оружие трепыхнулось на пальцах, потянулось ко второй двери жадным языком. «Назад!» — усмирил его Франкенштейн. «На сегодня хватит искушать судьбу». С мрачными предчувствиями Франкенштейн покинул промежуточный этаж и отправился на кухню, как прилежный слуга. Недавняя рана разнылась от волнений, нужно было отвлечься и развлечься. — Эксперимент номер пятьдесят восемь. Добавочный элемент: душистый перец в количестве ноль целых, шесть десятых от целого. Заварочного материала — две целых, одна десятая мерной ёмкости, — объявил он стоящему перед ним заварнику, досыпая туда ложкой крупные листья. Заварник ответил ему облачком пара. Франкенштейн хмурился, руки чесались отвесить материал точнее, но кухонные весы для этого не годились. "Свиней тут взвешивали, что ли?". Эти весы близко не напоминали его тонкий инструментарий, оставленный в лаборатории. В ныне утраченной лаборатории. Он снова не смог защитить от более сильных всё то, что ценил и в чём находил покой: пергаменты с рецептами, бесчисленные хрустальные колбы, умевшие легко впитывать и отдавать тепло горелок, вивисекционный стол… ах, какие у него были скальпели на любой размер и вкус… Книги, конечно же, книги, которые он жёг собственноручно перед побегом. Чистейшую серебрянную проволоку для ковки артефактов. Тесаму. «Хватит», — приказал себе Франкенштейн. На часах, где он засекал время заваривания, прошло лишь две минуты. Доктор записал условия текущего «эксперимента» в столбик на обрывке местного невероятно тонкого пергамента… Если это был пергамент. Но воспоминания неумолимо лезли в голову. Дурные — потому что о хорошем. В них хранился потерянный и растоптанный кусочек времени, когда Франкенштейн позволил себе кому-то доверять. В них доверяли Франкенштейну. Кто знает, выкрутился ли Тесаму или поплатился за это. Как мальчишка всё рвался помочь ему, неловкий, но старательный! Как обрадовался, когда Франкенштейн впервые положил перед ним вертлявый корень мандрагоры! «Учитель… Что это?». Блестящие глазёнки, несмелая радость открытия. Доктор знал, что Тесаму следит за ним в пользу Союза — и всё равно допускал в лабораторию. Парнишкой двигало то же, что и им. Да, желание превзойти естественный порядок вещей, но возвысить не себя — других. Над страданием, несправедливостью, над самой смертью! «Наверное, его специально подобрали такого», — не раз корил себя Франкенштейн, а на следующий день снова принимал у себя маленького друга. Любую потребность доктор мог преодолеть волей, но не потребность в себе подобном. Тесаму был ребёнком, а уважения вызывал больше, чем любая сволочь из Союза. Если бы он мог уберечь мальчика в своих странствиях! Вдвоём они бы горы свернули! «Франкенштейн… Что это?» — всплыл в памяти ещё один голос. На лбу Франкенштейна выступила испарина. Он уставился на часы и заставлял себя смотреть на стрелку, пока та не отмерила десятиминутный промежуток. Видно, мало он заботился о ране, с ней что-то неладно, раз возникает такой бред. Подумать только! Померещилось, будто сильнейший благородный, принимая обыкновенную чашку чая, глядел на Франкенштейна детским взглядом Тесаму. Прошёл час, другой, а на дворецкого всё никак не обрушивалась кара за взлом. Подошло время вечернего чая. Франкенштейн заварил его по обычному рецепту: всё как всегда, господин, не извольте беспокоиться… Он почти уверился, что ему сошло с рук, но когда подошёл забрать пустую чашку, то Кадис Этрама ди Рейзел обратился к нему: — Требуется ли тебе другая одежда, Франкенштейн? Вот оно. Вопрос с подвохом, мол, сам признаешься или надавить на тебя? «Ну давай, надави», — усмехнулся про себя Франкенштейн. Ему до смерти надоело всё это притворство. Рано или поздно хозяин дома должен показать своё истинное лицо — так лучше уж рано, чем поздно. — Нет, господин Кадис Этрама ди Рейзел, не требуется. Он приготовился услышать нечто наподобие: «Тогда что же ты вынюхивал в запертой гардеробной, дворецкий? Или предпочтёшь, чтобы я выжал из тебя правду по капле?». Однако вместо этого юноша молча передал ему чашку с блюдцем, после чего отвернулся к окну. Франкенштейн так и застыл с посудой в руках. Неужели это всё? Благородный стоял у раскрытых створок. Казалось, он увлечён созерцанием, хотя за несколько недель в пейзаже не поменялось ровным счётом ничего. За окном чернел лес, едва различимый в сумерках. «Вот бы все они были такими, как этот. Любовались бы природой, да не лезли бы в чужие дела, когда не просят», — неожиданно подумал Франкенштейн. — Я могу идти? — спросил он, всё ещё не веря, что будет отпущен просто так. — Если хочешь. Даже головы не повернул. Но когда доктор выходил из гостиной, Кадис Этрама ди Рейзел вдруг заговорил снова: — Помнишь ли ты, каким в первый раз предстал передо мной? — Да, господин, — наобум ответил Франкенштейн. На самом деле события той ночи беспорядочно скомкались: морская вода полощет рану, заброшенное по виду здание, топот нелюдей в холле. Главы кланов, очевидно, горели жаждой убийства того, кто истреблял их подчинённых. Вдруг всё переворачивается с ног на голову, преследователи — на коленях. Одежда дворецкого, возникшая на Франкенштейне по одному движению руки ди Рейзела. — Вы про этот костюм, господин? — уточнил он. Так и подмывало добавить: «Да видел я, где костюм хранился раньше! Я влез туда! Давайте же, Кадис Этрама ди Рейзел, не стесняйтесь. Проявите свою благородную сущность и попробуйте-ка растоптать человечишку. Если сумеете!». Сдержался. — Я о тех чувствах, что бушевали в тебе, Франкенштейн. Больше он не сказал ничего. Доктор подождал ещё, но благородный, по-видимому, считал разговор завершённым. Теперь Франкенштейн был окончательно сбит с толку. Что ж, по крайней мере, ещё один день он прожил свободнее, чем под присмотром Союза или во взаимной охоте на избалованных благородных, любителей человечьей крови. Ах да, приятная мелочь: сегодняшний эксперимент с перцем удался. Завтра нужно опробовать этот рецепт на хозяине особняка… а заодно и кое-что другое. Посмеиваясь своим замыслам, Франкенштейн повесил костюм на высокую спинку стула. Он осмотрел рану и убедился, что та заживает обычным для него образом — то есть вдвое быстрее, чем у нормального человека. После он отправился ко сну. Проснулся он посреди ночи, вскочив на постели. Растёр лицо, плечи. Крики ещё звенели в ушах, отпечатки множества рук горели на его коже, остывая по мере того, как Франкенштейн выкарабкивался в явь. Тянуло упасть на спину и забыться снова, но больше сегодня спать было нельзя. Франкенштейн запустил руку во взлохмаченные кудри и хорошенько дёрнул. Сон окончательно слетел. Так-то лучше. Теперь следовало занять себя чем-то до рассвета. Франкенштейн отправился бродить по комнатам. На днях он где-то здесь обнаружил будуар, настолько древний, что набор гребней в нём оказался из бронзы. «Это мы любим, это нам пригодится», — повторял он, уже не замечая угрожающего «мы». А может, будуар был на первом этаже? Неожиданно Франкенштейн обнаружил себя спускающимся по лестнице в холл. Бесшумно ступив на каменные плиты, он вдохнул воздух. Пахло ночной свежестью. Где-то недалеко отсюда в гостиной так и стоял у распахнутого окна хозяин особняка, не нуждаясь ни во сне, ни в пище. «Чувства, что бушевали в тебе, Франкенштейн» — почему он спросил? Почему Копьё упрямо лезло ко второй запертой двери? Причина могла быть только в одном. Копьё дурело, почуяв загубленные жизни. Там, за дверями, Франкенштейн увидел бы подлинное обличье особняка и его владельца… Доктор едва удержался от горького смешка. Копьё почуяло кровь, а кровавый благородный ощутил присутствие Копья. Наверняка пожелал такого оружия, а может, счёл угрозой. В любом случае, Франкенштейна взяли сюда не для чаепитий. Исследователь пробирался к цели в кромешной темноте, но шаг оставался уверенным. Путь до нужной лестницы вставал перед ним ясно, словно он годами ходил здесь, словно... что-то его вело. Тем лучше! Уж наконец-то он узнает, кто именно подцепил его на крючок! Да, сегодня он обличит тайны благородного и сделает ход первым. Ведь очевидно, что чем сильнее существо — тем грязнее его руки.