Скелеты в шкафу

Если бы не эта девушка, Франкенштейн начал бы терять счёт дням. Она появилась спустя две недели после посвящения его в дворецкие. Открыла входную дверь, проскользнула в тёмный холл. И ахнула, столкнувшись с высокой фигурой. Франкенштейн отскочил бесшумно, невзирая на боль в раненом боку, перехватил нелепую швабру, как посох… — Вы — тот самый дворецкий Кадис Этрама ди Рейзела? Он разглядел испуганное личико, наполовину закрытое прядями белёсых волос. Не просто благородная, судя по одежде. На всякий случай Франкенштейн от вопроса увернулся: — А вы — посетитель? Как сообщить о вас господину? — О, нет, нет! Не надо сообщать… Не стоит мешать ему, правда? Я не приглашена… Девушка всё поглядывала в сторону гостиной, вытянув шею. Выцветшие ресницы, мечущийся взгляд. Вот уж точно, у некоторых скелеты выходят из шкафа только для того, чтобы помучить своего же владельца. — Я, пожалуй, пойду… Франкенштейн не стал упускать единственный шанс по сообщению со внешним миром. К тому же, сахар уходил не по дням, а по часам. — Госпожа, у моего хозяина имеются некоторые запросы. Через три дня к чёрному ходу подвезли не просто поклажу, а небольшую повозку. Кухня оживала. Конечно, не то же самое, что смешивать тончайшие порошки, отмерять препарат пипеткой толщиной едва не с волос. А вот успокаивало всё-таки, как будто Франкенштейн здесь оказывался на своём месте. Лаборатория… Никаких исследовательских помещений в особняке он не нашёл. Пока что. Даже книги, в обилии заполнившие полки, затрагивали какие угодно темы, но не тайну живых существ и их способностей. Голодным чувствовал себя Франкенштейн тогда, хоть и должен был радоваться, что здесь нет одержимых запретным знанием. Иногда он брал лампу, забирался в одну из башен и пытался читать книги благородных — затянутые, бесконечные, как сама жизнь этих немыслимых существ. Он читал при масляной лампе до глубокой ночи, изнуряя себя, чтобы не видеть сновидений. Перед тем, как отправиться на ночлег в очередную спальню, он выглядывал в узкое окошко. Башня нависала сбоку здания, открывая вид в том числе на фасад. Еле заметный свет горел в одном-единственном окне первого этажа, где распахнуты были шторы. А на исходе следующей недели Франкенштейн заметил, наконец, что лестниц на первом этаже на одну больше, чем лестниц, ведущих со второго. Лестница находилась за поворотом дальнего коридора, поперечного к основному холлу. Кажется, наверху в этом месте стояла стена… План рождался в голове на ходу: «Торопиться не буду. Угощу его чаем около пяти часов вечера, как обычно. А потом… Он привык, что к наступлению темноты меня не видно и не слышно, пока не приходит пора ещё одного чаепития. Ха! Режим дня — отличная штука, власть над восприятием времени… — Тут радость Франкенштейна поутихла. — Восприятие времени, гм. Кто его знает, как вырабатываются привычки у этих почти бессмертных существ?» Вопрос заинтриговал его. Тут могла крыться опасность, а могло найтись преимущество. Ополаскивая заварник кипятком, беглый исследователь позволил мыслям вольный ход, дабы они, как охотничьи псы, навели его на след новых возможностей. «Иногда кажется, что он даже не успел ещё осознать моего присутствия — ведёт свой однокомпонентный образ жизни, будто меня нет… — думал он, открывая короб с сахаром. — А если нарушу какое-то негласное правило дома, то решит, что пора стереть меня с лица земли без сожалений. Как муху. Была и нет. Разве не так нас видят все благородные?» Гнев и азарт смешались в пляске, отчего рука Франкенштейна дрогнула. «Проклятье!» Он отшатнулся от стола. На безупречной поверхности лежала крупинка просыпанного сахара. «Я просто ещё не оправился от ран», — объяснял себе исследователь, смахивая отвратительную помеху в ладонь, но сам-то прекрасно понимал, что случилось. У всех есть скелеты в шкафу, подлый источник боли. Только что он ненароком затронул свой собственный. Навеки один-единственный страх в тайнике его подсознания: что сила, не поддающаяся пониманию и приручению, растопчет его, хрупкого человека… Нет, весь людской род! Страх беззащитности — умственной, энергетической, неважно. Сколько бы изменений ни вводил в себя Франкенштейн, а всё равно в его подсознании оставался этот страх, заставляя впутываться в рискованные истории, сломя голову. И доктор смеялся в лицо опасности, дразнил благородных, отнимал игрушки у Союза — всё, чтобы заглушить скребущийся звук костяной руки ужаса перед древнейшими неизведанными силами. Увы, даже собственным мыслям не всегда можно довериться в выборе направления. Только безупречная воля, этот поводок на шальных охотничьих псах мышления, позволяет смельчаку соваться в самые мрачные тайны бытия и выживать. Только усилие воли позволяет оставаться человеком, не глиной в руках других… бесчисленных руках, протянутых из тьмы, оставляющих на коже кровавые отпечатки… «Да что со мной!» Франкенштейн нёс в гостиную чай, а сам мечтал об одном: поскорее разделаться с обязанностью и осмотреть лестницу. Он был готов. Он снова держал себя в руках. Привычное движение — подать чашку, согнувшись в поклоне. Только бы не дрогнуть снова. Хозяин ничего не заметит. — Благодарю… Всё как и всегда. Сейчас юноша скользнёт по Франкенштейну взглядом, в которым не читается ни единого понятного человеку чувства: ни презрения, ни зависти, ни алчности. Он пригубит горячее питьё и отвернётся к окну. Дворецкий выпрямился, готовый уходить. — Франкенштейн, — проговорил господин Рейзел. «Заметил!» — Да, господин. — Ответить без заминки, будто ничего не случилось. Но как он понял? Почуял учащённый пульс? Усмотрел чуть расширенные зрачки? Нужно отовраться, выкрутиться… — Чай — весьма ароматный напиток, Франкенштейн. Дворецкий вскинул голову. — Прошу прощения?! «Это намёк? Это повод для какого-то приказания?» — метались варианты. Благородный молчал, глядя на своего слугу. — Благодарю, что познакомил меня с ним, — сказал он наконец. — Рад, что вам понравилось, господин Кадис Этрама ди Рейзел, — выдавил наконец Франкенштейн. Юноша кивнул, прижмурив веки — знак одобрения. Доктор почувствовал себя очень нелепо. Ещё бы он не был рад угодить благородному, от которого зависела теперь его жизнь и свобода! Но слова-то прозвучали… Как будто Франкенштейн взаправду влез в шкуру верного, заботливого слуги, всегда готового потешить молодого господина. Что ж, врать он умел, не отнимешь. Покидая гостиную, обескураженный исследователь всё ещё пытался понять, что же разглядел в лице ди Рейзела сегодня. Бред какой-то, чушь! Померещится же! Да, Франкенштейну действительно показалось, что в лице юноши, к которому сам Владыка посылает с весточкой глав кланов, отразилась… Робость? Скоро он отринул эту мысль. Заветный поворот приближался. Сейчас только это место занимало весь разум Франкенштейна. Он шёл с лампой в руке, покусывая губу от предвкушения. Давно уже не встречалось загадки, которая так влекла бы исследователя, пусть даже он понятия не имел, что отыщет. И лестница его не разочаровала.