Скелеты в шкафу

Он опять стоял у окна. Всю ту неделю, которую Франкенштейн проторчал в этом странном, полузаброшенном особняке. Приходишь утром — он уже там. Сквозняк ли треплет батист его блузы, моросящие капли летят ли на подоконник — не шелохнётся. Первые дни Франкенштейн пытался быть услужлив, изображая настоящего дворецкого, но скоро понял: хозяину дома наплевать, лежит ли пыль на дубовых перилах лестниц, выстираны ли занавески. Некому было посещать бальный зал на втором этаже, гостевые постели стояли затхлыми, нетронутыми. Франкенштейн каждый раз менял комнаты для ночёвки на случай, если какой-нибудь благородный задумает покушение на него, на врага. Он убедился, что спальнями не пользовались очень, очень давно. Мир полон сволочей, это понятно. Задача лишь в том, чтобы выявлять у каждого встреченного скелет в шкафу — прежде, чем костяная рука этого скелета ляжет на твоё горло. И вот Кадис Этрама ди Рейзел, к сожалению, не поддавался ни малейшему анализу. Юноша не делал ровным счётом ничего — а благородные опасались его гнева настолько, что оставили преследование, по крайней мере в явном виде. Конечно, главы кланов ещё попытаются свести счёты за погубленных подчинённых. Что им до шалостей этих самых подчинённых среди людей? Однако сейчас Франкенштейна беспокоило совсем другое. Как бы не оказалось, что в руках ди Рейзела его судьба будет ещё худшей. Очень скоро Франкенштейн отобрал для себя несколько занятий, которые должны были показать ди Рейзелу его прилежность в роли слуги. Он то полотёрил участок коридора около укромной гостинной, избранной хозяином для созерцаний, то заходил смахнуть пыль с одной-двух книжных полок. Ди Рейзел не оборачивался, но ведь слышал же? В особняке имелась кухня — в таком же запустении. Хозяин, похоже, не нуждался в еде для поддержки сил, но должен же был новый дворецкий проявить себя? И он проявил, откопав в одном из бесчисленных шкафчиков короб чёрного чая. Листья оказались почти безвкусными, время не пощадило их, но были ещё крошечные стеклянные флаконы с гвоздикой и шафраном. Они-то и спасли положение. — Франкенштейн… Что это? — Чай, господин Кадис Этрама ди Рейзел. Даже тон юного благородного сбивал с толку. Речь не была равнодушной, но охарактеризовать её Франкенштейн не мог. Что-то ему напоминали эти нотки, но вспомнить он не мог, да и не хотелось почему-то. Очень сильно не хотелось. Цокнул фарфор по блюдечку. — Франкенштейн… — Да, господин? — не забыть склониться, пониже, пониже. — Горькое. Ни гнева, ни каприза. Только… Удивление? Запасы сахара, как ни странно, нашлись в кладовой при кухне, а ещё — мука, много муки, то есть продукта почти не портящегося. Мышей и вредителей из Лукедонии, по-видимому, изгнали, так что мука оказалась годной и теперь Франкенштейн питался простым хлебом на воде и самодельной закваске из того же сахара. Не худшее, что бывало с ним с тех пор, как он стал изгнанником. Всё шло слишком хорошо, он это понимал. А понимая — готовился к тому, когда скелет наконец выпрыгнет из шкафа. Ведь не всегда же в доме царила безжизненность. Кто-то доставил чай, муку и специи, хоть их не использовали. Кто-то установил свечи в светильниках. Когда-то, в обозримом для благородных прошлом, привычки ди Рейзела были иными — или же иной хозяин владел огромным особняком, где нашлось место и бальному залу, и залу для рояльного концерта, и множеству спален, и… — Франкенштейн… — Да, господин? — Ещё чаю. Звучало не приказом, а чем-то самим собой разумеющимся. Чай должен быть здесь, точка. Чай — это правильно. Ничего подобного этой ровной уверенности Франкенштейн точно ещё не слышал. Из-за всей этой возни Франкенштейн успел полностью осмотреть только второй этаж. Десятки комнат, комнатушек, уголков и альковов. Не так просто, как может показаться — некоторые были связаны между собой переходами, в некоторые можно было попасть лишь по особой лестнице из нижнего холла. Лестницы очень занимали Франкенштейна, потому что располагались без явной системы. Будто их несколько раз перестраивали. Зарисовывать план здания он не смел, полагаясь лишь на свою память. Увидит кто чертёж — с пребыванием в доме можно будет распрощаться. — Франкенштейн… — Да, господин? — Всё ещё горькое. — Прошу прощения. Я положу ложку сахара к этим трём. — Три. — Господин? — Три ложки сахара. «Возможно, он так издевается», — перебирал варианты Франкенштейн, размешивая сахар. — «Играет, как кошка с мышью… А зачем? Удовольствие, наслаждение своей властью? Или же…» Или же ему нужны знания Франкенштейна. Как и всем прочим, кто не бросался сразу убить доктора-изгоя, избавить мир от нечистой твари, предателя и соперника.