Город-Одиночество

      В этот день Солитьюд выглядел по-праздничному: только что отгремел Второй сев. Город был украшен пёстрыми флагами, начищенные до блеска вывески цепляли взгляд, а на рыночной площади продавали вино прямо из бочек. Элисиф хотелось подольше побродить по нарядным улочкам, послушать, о чём говорят люди, раствориться в толпе.       Последнее, к сожалению, было невозможно: её сопровождал целый отряд стражников, а за плечом шагал хурскарл, Болгейр Медвежий Коготь. Она успела по-своему привязаться к Болгейру: вечно хмурый и немногословный, с Элисиф он был исключительно приветлив, а широта его души ни в чём не уступала широте его могучих плеч. Она была рада переброситься с ним парой словечек по пути во дворец.       — Болгейр, мне показалось, что военное время никак не сказалось на городе. Он всё так же богат и прекрасен.       — Может быть, ваша светлость. Но подумайте, сколько жен не дождутся своих мужей с войны.       Элисиф с тяжелым сердцем посмотрела в сторону, где возвышался мрачный особняк с башенкой и узкими оконцами. Здание выглядело нежилым, прилегающий к нему участок порос пасленом, зато тропинка, ведущая к катакомбам, была вытоптана до голой земли. «У жрецов Аркея нынче много работы». В то время, как на рыночной площади открывались новые лавки и магазины, множилось и число надгробий во внутреннем дворике Зала Мёртвых.       — Простите, ваша светлость, — смутился Болгейр. — Не хотел вас печалить. Видят боги, я не лучший собеседник.       Элисиф покачала головой:       — Если уж говорить правду, то всю, какой бы горькой она ни была.       — Слова короля Торуга, — с грустной улыбкой отозвался хускарл.       — Верно… — Элисиф тяжело вздохнула, вспоминая тот страшный день, когда погиб её муж. — А я вот что скажу: это Ульфрик убил их. Всех тех, кого сегодня оплакивают в Солитьюде и Виндхельме. Пусть не своей рукой, но своим приказом. И однажды он ответит за это перед Восьмерыми.       — Несомненно, но мне бы хотелось, чтобы он ответил не только перед богами. На этом свете тоже есть, кому… постойте… что там такое?       Элисиф оглянулась. В рядах стражи произошло смятение: кто-то остановился, а кто-то даже схватился за оружие.       — Ой! Мамочки! — послышался звонкий голосок.       — Поди прочь! — стражник грубо оттолкнул девочку лет восьми, и она упала на камни мостовой.       — Что ты делаешь!? — возмутилась Элисиф. — Это же ребенок!       — Простите, ваша светлость, она бежала мне под ноги. Я не мог нарушить стой.       Не дослушав, Элисиф направилась к перепуганной девочке, когда Медвежий Коготь положил руку ей на плечо:       — Мой ярл, прошу вас: не нарушайте разумной дистанции. Это может быть опасно.       Хотя на лице Болгейра читалась нескрываемая забота, Элисиф решительно стряхнула руку с плеча. Порой его опека становилась слишком навязчивой.       Тем временем девочка поднялась на ноги и неловко, но очень трогательно сделала реверанс:       — Ярл Прекрасная! Извините, мы просто играли в салочки. Кейд сказал, что проигравший должен будет подойти к Дервенину и спеть ему «Век произвола», а я не хочу.       Элисиф ласково коснулась её щеки:       — Заигралась, да? Ничего, всё в порядке. Но больше на мою доблестную стражу не нападай, договорились?       — Не буду. Мой дядя тоже служит в страже. То есть, мой дядя… он…       Внезапно подбородок девочки дрогнул, а глаза заволокло слезами. Она исподлобья посмотрела на Элисиф и обиженно спросила:       — За что ты казнила моего дядю!?       В душистом весеннем воздухе повисла неловкая тишина. Стражники переминались с ноги на ногу, а Болгейр с беспокойством смотрел на ярла. Элисиф же с ужасом поняла, что даже не знает, о какой казни идет речь. Разве в Солитьюде кого-то казнили?       «Не нарушайте разумной дистанции» — первое, что пришло ей в голову. Она выпрямилась и твёрдо сказала:       — Мне жаль, дитя. Это было необходимо. На такие преступления нельзя закрывать глаза.       — Но он хороший, я скучаю по нему… — девочка шмыгнула носом.       Элисиф чувствовала, что должна сказать что-то ещё, только слова никак не шли на ум. Она пыталась понять, что же ей делать, когда с другой стороны улицы кто-то окликнул:       — Сварри! Сварри, иди ко мне!       Девочка протиснулась между стражниками и побежала в объятия матери. Погладив дочь по голове, женщина обратилась к ярлу:       — Простите её, ваша светлость. Маленькая ещё.       Сварри тоже пробормотала слова извинения, но Элисиф не увидела в её глазах раскаяния — только немой вопрос. И у неё не было на него ответа.       — Ваша светлость, пора возвращаться во дворец, — напомнил Медвежий Коготь.       Мать девочки, бледная и истощенная горем женщина, всё смотрела на ярла и словно чего-то ждала. Элисиф захотелось подойти и утешить её, но вместо этого она изящным жестом пригладила своё шелковое платье и обронила:       — Ты прав, Болгейр. Больше не о чём говорить.

***

      — Вы повели себя правильно, — решительно заявил Фолк Огнебород. — Роггвир открыл ворота и позволил Ульфрику сбежать. Он не заслужил сочувствия.       День подходил к концу. Последние лучи заходящего солнца с трудом пробивались сквозь витражи и бледными полосами стекали по стенам. В отсутствии придворных тронный зал казался несуразно большим для всего лишь двух человек — ярла и управителя. Их голоса раздавались в вечерней тишине особенно громко, поднимались под своды дворца и там разбивались о купол, отзываясь вкрадчивым эхом, словно давно почивший безумный император задумал над ними шутить.       — Я спрашивала не об этом, Фолк, — Элисиф гневно свела брови. — Почему вы казните человека от моего имени, не поставив меня в известность? Или вы забыли, что законный ярл Солитьюда — я, а не вы?       Управитель лишь поджал губы. Он никогда не позволял себе открыто выражать недовольство.       — Мой ярл, вы были убиты горем, я не посмел вас тревожить. Кроме того, война требует, чтобы мы сосредоточились на более важных вещах. Правосудие совершено, больше не о чем беспокоиться.       — И о чём ещё вы предпочитаете молчать? Похоже, торговки с рыночной площади знают больше, чем я. Может, мне стоит завести прилавок? Как считаете, торговка из меня выйдет лучше, чем ярл?       — Ваша светлость, не говорите так. Солитьюд нуждается в вас.       Элисиф долго изучала спокойное лицо Огнеборода, а затем сказала:       — Фолк, у меня к вам просьба.       — Всё, что пожелаете.       — Больше никогда не говорите мне то, во что сами не верите.       Управитель терпеливо склонил голову:       — Как прикажете, ваша светлость. Тогда что бы вы хотели услышать?       Элисиф задумалась.       — Советы. Мне нужны ваши советы, Фолк.       — Это то, что я делаю, мой ярл.       Элисиф досадливо прикусила губу. Нет, она нуждалась не в этом. Все советы Фолка — это лишь «Да, ваша светлость» или «Нет, ваша светлость». Видя её неопытность, Фолк предпочитал действовать самостоятельно.       «Неужели Эрикур был прав?»       Она посмотрела на Огнеборода. Он стоял перед ней, сложив руки за спиной и чуть наклонив голову набок, изображая интерес. Безукоризненная поза придворного, вынужденного терпеть своего господина. Элисиф знала: он будет играть свою роль до конца.       Хоть в этом она ему не уступит.       — Благодарю вас, Фолк. Вы многое делаете для моего народа, и я ценю это. Что касается казни… — Элисиф вспомнились чистые, как небо, глаза девочки. — …вы правильно распорядились. В первые дни после кончины мужа я была излишне сентиментальна. Моё сердце могло бы дрогнуть. Но приказ был столь же суров, сколь необходим.       — Я рад служить вам и Солитьюду, — дежурно откланялся управитель.       «Он даже не захотел меня выслушать, — разочарованно подумала Элисиф. — Есть ли в этом проклятом дворце хоть кто-нибудь, кто увидит во мне человека, а не куклу на троне? Разве что Болгейр, но едва ли он знает, как править».       — Это всё, Фолк. Вы свободны.       Огнебород пожелал спокойной ночи и ушёл. Его шаги ещё долго раздавались в коридорах Синего Дворца, прежде чем растворились в тишине. Вместе с ними стих весь мир, оставив Элисиф в одиночестве.       В полутьме тронного зала всё ещё было видно красно-чёрные флаги в человеческий рост. С них на Элисиф смотрели длинные волчьи морды. Их голодные глаза холодили кожу, царапали душу, прорывались внутрь.       Длинные волчьи морды совсем отощали, ведь там, внутри, оказалось пусто. От этого Элисиф хотелось завыть.       Вскоре дворец погрузился в сон. Коридоры патрулировал одинокий стражник, стараясь не бренчать оружием. Он пересёк зал и удалился в залитые лунным светом галереи, так и не заметив человека на троне.