***
foretime Часы на ноутбуке Идзуми показывают 21:59. За окном — немного сероватое небо, дождь, крыши соседних домов и кроны старых деревьев. Тишина. Молчание она любила куда больше, чем все слова в мире. В нём она находила покой и ясность. Но не по вечерам, когда беспорядочные мысли не давали покоя, будто тысяча голосов в её сознании вдруг принимались говорить наперебой. На улице практически никого нет, за исключением припозднившихся прохожих или собачников. На столе — чашка крепкого чёрного кофе с корицей и молоком. Кофе помогает не уснуть, приоткрытая балконная дверь пропускает в комнату свежий воздух и ветер, которые помогают взбодриться. Громкие и ритмичные басы из динамиков ноутбука — Neffex — настраивают на то, что спать еще рано, надо бодрствовать. И вот через несколько мгновений послышался скрежет ключа в замочной скважине, звонко щелкнул второй замок, тоненько и тревожно проскрипели слегка заржавевшие дверные петли. Отношения с родителями у девушки были довольно натянутыми, а общение ассоциировалось с бесконечной руганью. Казалось, единственной и верной альтернативой являлось обиженное молчание. И опять назревал очередной неприятный разговор. Наверное, большинство людей ссорится, потому что пытается убедить друг друга, что их позиция правильна. Будем честны, одной правильной позиции для всех не существует. — О чем вы хотели поговорить? — она уже хорошо знала это отвратительное состояние, странную смесь бессилия и апатии с панической тревогой. Время тянулось мучительно медленно. Взгляд метался по снимающим верхнюю одежду родителям, она требовала ответа. — Идзуми, — тяжело вздохнула мать, — нам с отцом предложили высокооплачиваемую работу. Мы вынуждены на месяц, а то и два, уехать в Гуанчжоу. Он известен своей лёгкой промышленностью по всему миру. Ты представить не сможешь, как долго мы с отцом этого добивались! — Я понимаю. Мне не впервой, — прохрипела девушка, облокачиваясь на стену. Бывает, в жизни наступает момент, когда всё вокруг кажется тесным. Все решения приняты, и принимают их обычно за неё. Остается только плестись дальше. Идзуми, казалось, может предсказать любую свою реакцию. Жизнь словно застыла в цементе, вся в ремнях и подушках безопасности. И становится до одури скучно. — Я позову Хиёри. — Исключено, — грубо бросила женщина проходя в гостиную. Хиёри была завсегдатаем тусовок и светских раутов, взбалмошная и неконтролируемая девчонка. Нужна ли матери вся эта маета? Определённо нет. Хиёри — последний человек, на кого она оставит своего ребенка. Небольшие вечеринки в их монашески скромном особняке обычно заканчивались плачевно. Неизменным законом всех тусовок в большой компании — самый противный гость всегда уходит последним. Самые безнадежные зануды и идиоты никогда не посмотрят на часы в одиннадцать и не скажут: «Все уже поняли, что я патологически не способен к нормальному общению, так что я еду домой». Нет, они будут сидеть до трех, четырех, пяти утра, пока в доме не закончатся выпивка и сигареты. Хотя, может быть, они правы. Все самое странное и интересное происходит всегда под конец. Правда, бывали фрагменты жизни, которые после вечеринки девушка не могла самостоятельно вспомнить. Но потом приходили друзья и помогали восстановить цепь событий прошедшей тусовки. И вот это восстановление чаще всего бывает приятнее и интереснее самого происходящего в тот день и момент. — За тобой присмотрит моя хорошая знакомая, и, будь добра, не устраивай вновь истерик. — Ты серьезно? — возмутилась девушка, недовольно складывая руки на груди, после прикрывая глаза и тяжело вздыхая, будто заставляя себя очнуться от печального наваждения. Она уже не ребенок, к чему это все, зачем ей сиделка? — Вполне. Тишина в доме стала гнетущей. Стоило кому-нибудь из них заговорить, как мгновенно вспыхивала ссора. Мать продолжала обвинять дочь в легкомысленности и глупости, она всегда любила ставить точку в разговоре, но теперь Идзуми убежала в свою комнату, не дослушав ее, громко хлопнув дверью. Девушка начинала ненавидеть своих родителей, они никак не хотели ее понять. Меня все время душат слезы. И чувство безысходности. Все должно быть не так.***
Воспоминания, подобно раскаленной игле, болезненно впечатались в её едва бьющееся сердце. Они казались почти реальными, словно только вчера она ещё имела возможность спорить с ними, пытаясь доказать свою неправдивую правоту. Стоит ли возвращаться раз за разом обратно? Проживать день поминутно, раз за разом пытаясь предотвратить непоправимое? Прошло совсем мало времени, но оглянувшись назад, она понимает, что с каждым шагом теряет связь с прошлым, теряет ту себя, которой была раньше. Она уже многое забыла, забыла то, что ещё пару лет назад хранила и берегла под сердцем. То что интересовало раньше – превратилось в пустоту, которая мгновенно заполнилась новыми впечатлениями, людьми, историями, да и вообще новой жизнью. Исчез интерес, который ранее связывал ее с одноклассниками, друзьями, знакомыми. Каждый выбрал свой путь. И как бы раньше не клялись, что «мы всегда будем вместе», невозможно пронести все те же эмоции, чувства, заключённые в этих фразах, через всю жизнь. С чистого листа всегда трудно начинать, но это необходимо. Особенно, когда осознаешь и четко понимаешь, что все зашло в тупик, развития дальше нет никакого, и неважно, о какой сфере идёт речь. Когда-нибудь всё наладится, но пока жизнь напоминает творение Рубика — куб, который она никак не может собрать. Стоит сложить одну сторону — другая обязательно запутается, расклеится и развалится.***
Маленькая Идзуми нигде не забывала свои игрушки, не разбирала розетку, не капризничала, выпрашивая какую-то убогую, дорогую куклу. Она не засыпала в обнимку с родителями, когда пугают ночные призраки, не боялась темноты, и того, что она могла там скрывать. Девочка не видела шумных дней рождения, когда мама разрезала большой торт, а взрослые пытаются перекричать друг друга в желании поделится своим, пока маленькие и оттого ещё более шумные ползают на четвереньках под столом, играя прятки. Не было любимой сказки, книги. Все как-то мимо. Самое светлое началось в её жизни, когда появился он. Они гуляли под летними дождями, засыпали в тени высокого, старого эвкалипта сплетая пальцы, и в тот миг прежнее одиночество казалось вполне оправданным – стоило так долго мечтать о нем, чтобы спустя годы его встретить. Но счастье было капризно и непредсказуемо, подобно бабочке: когда ты пытаешься его поймать, оно ускользает от тебя. Трепетно держась за руки, и нежно обнимая друг друга, влюбленные прятались в создании ими самими мыльном пузыре счастья, пока тот не разорвался, а мыльная пыль тотчас не осела на землю. Туманный день, промозглая погода, ладони немеют от холода. Девушка куталась в рукавах толстовки цвета миндаля. Запах сырости исходил из открытого окна смешиваясь с запахом гречишного чая, нотками ванили, орехов и сдобного печенья. Разговор стал намного короче, девушка обрушилась на пол громко рыдая, продолжая хвататься за подолы его пальто. — Не уходи, прошу.. Он медленно сел на корточки, все так же нежно и заботливо погладил по затылку,а после ушел. И вновь девушка одна и продолжает строить свои игрушечные вавилоны, прокладывать железные дороги и рыть глубокие каналы, прекрасно зная, что все всегда могла и без него. Снова научится сдерживать внезапно забившейся сердце, когда на улице за поворотом померещится знакомый силуэт. Соберёт себя по обрывкам. Он обрезал крылья надежд, усыпил бабочек и разбил сердце.***
Занятия закончились. День всё тянулся и тянулся. Словно жевательная резинка, которая уже вообще безо всякого вкуса, но ты её почему-то всё ещё жуёшь. Небосвод приобретал светящиеся оттенки тёмно-синего, сохраняя нотки индиго. Ласточки чертили в небе незамысловатые узоры, глубокая синева постепенно меркла, остывая. Чудесная пора. Солнце скрылось за домами, но легкие багряные отблески всё ещё бегали по крышам и отражались в окнах верхних этажей. Толпа на улицах постепенно редела. Абсолютная тишина была разрушена тихими шагами позади. Оглянувшись, девушка увидела симпатичного брюнета европейской внешности с пугающими глазами. Он вроде бы выглядел по-деловому, сановито и респектабельно, но эти глаза — будто в них плясали бесы и всё объято ядовитым пламенем. Возможно, от усиливающейся паники у неё разыгралось воображение, но она видела что-то необъяснимое в этих глазах цвета пунца. Он бес? Или всё это игра её глупого разума? — Почему одна, в столь позднее время? Промолчав, она ускорила шаг. Страх оказаться жертвой чьих-то проступков и решений продолжал гнать вперед, заставляя игнорировать едкую брань и всякого рода вопросы незнакомца позади. Но все оказалось тщетно, когда бедра обдало жаром. Чужие руки ощущались словно тиски, доведенные до белого каления колючие проволоки. Сквозь блузу чувствовался каждый его палец, а сквозь юбку — детородный орган. Девичьи руки тут же попытались освободиться из чужих, но потерпели поражение. Силы были не равны. Не успела девушка опомниться, как парень развернул её к себе, пошло впиваясь в губы. Таких поцелуев не увидеть в кинокартинах — это не романтическое или страстное прикосновение, не желанное, не приятное. Это грубое, зверское нападение, когда чужой язык, без её на то согласия, насилует рот и омерзительно ползает по губам, подбородку, шее. Руки были больно заломлены за спину, от чего паника продолжала нарастать, словно в кулак, сжимая всё тело изнутри. Он смеялся, тяжело дышал, облизывал её. Девушке было больно, когда он прикасался. Было ощущение, что в любую секунду она с громким, отвратительным звуком разрываемой плоти лопнет на куски. Чувствовала себя слабой, грязной, оскверненной, развратной. Всё, что Идзуми могла сделать, — это… ничего? Никто не заслуживает того, чтобы стать жертвой такого мерзкого поступка, никто. Всё же есть чудовища пострашнее демонов, разгуливающих по земле, — это те, чей палец лежит на пусковых кнопках ядерных ракет в шести странах, а так же те, кто занимается массовым уничтожением людей; те, кто насилуют женщин и детей; те, кто без доли сомнения может убить ни в чем неповинного человека. То, что сейчас стоит перед ней — это уродливая тварь, не человек. Он движется, но как паразит в прокаженном. Его создал не Господь, а невежество, порождение самого ада. Происходившее буквально только вчера стало нелепым подобием того, что происходит сейчас, в этот момент. Его губы были жесткими, не допускающими возражения, зубы слегка покусывали и терзали столь нежные уста девушки, а язык, словно змеиное жало, тонко и изощренно изучал рот. Что-то противно затрещало, осыпалось на холодный бетон, а небольшая аккуратная грудь в белоснежном бюстгальтере предстала перед оголодавшим парнем. — Пожалуйста, остановись! Неизвестность в данный момент пугала. Страх приходил с глубин разума, пуская мерзкие ростки из воспоминаний о родителях, ушедших слишком рано из её жизни. Терзал душу сомнениями из-за её отторжения всего, что жизнь так старательно иногда преподносит. К горлу вновь поступали обильные слезы. Ей их никак не сдержать. Она знает: это слезы жалости к самой себе. Отвратительнейшее из чувств, но в подобные моменты это было необходимостью. Хотелось плакать, совсем по-детски, свернувшись в калачик, громко всхлипывая, причитать, надеяться, что в скором времени кто-то приласкает теплой ладонью, скажет, что всё закончилось и вытащит с этой чертовой ямы, в которой она барахтается столь длительное время. В какой-то момент парень застыл, точно статуя, не выражая больше ни одной эмоции. Руки расслабились, отпуская девушку. Противно обдало гумозным холодом. Тело незнакомца, словно в агонии, содрогнулось, а после отлетело метра на полтора, ударяясь об холодную, кирпичную стену. Все происходило точно в тумане. Взгляд упал на темный силуэт, стоявший возле насильника. Дивный и такой знакомый. Непослушные черные, как вороново крыло, пряди спадали на мертвенно-бледное лицо, скрывая алые очи. Они манили, открывали и затягивали в тартары тех, кто рискнет только взглянуть. Но ведь никто не должен видеть мир глазами другого человека? Только бог, или сам дьявол способен на подобное. Парень бился в агонии, тщетно пытаясь вырваться из мимолетных видений, навязывающих, что прошла вот уже мучительная вечность, несущих всё, что способен породить безумный страх. Он погрузился в принадлежащий исключительно ему ад — в вечную отчужденность. Чтобы хоть как-то прочувствовать эти муки, надо было пробыть здесь не меньше часа, но ведь у него нет столько времени, верно? По щекам побежали кровавые ручьи, а режущий по ушам голос, оттесняющий глухую тишину, смолк. Пальцы демона на мужской широкой шее разомкнулись, позволяя парню упасть на холодный бетон. Остекленевшие глаза всё ещё смотрели вдаль, заставляя поверить девушку в то, что это не иллюзия, не обман, не сон; это правда — он мёртв. А могут ли измениться монстры? В особенности те, в кого вера была утрачена ещё давно? Или все-таки нет? Горячая кожа его рук опалила девичьи плечи. Дыхание повисло в воздухе, будто клочок сахарной ваты. Никакому воображению не придумать такого множества противоречивых чувств, какие сейчас уживались в её хрупком сердце. Они выворачивали все ткани на изнанку и подбивали девушку на необдуманные поступки. Вновь вернулись силы, и она забилась в его руках, умоляя отпустить, он же крепко прижимал к себе обмякшее и такое слабое человеческое тело. — Не испытывай мое терпение, — в момент Идзуми словно повисла на его руках, будто тряпочная кукла. Маленькая, беспомощная, в которую он может смело играть. А самое главное — пустая. Тело её было точно соблазнительный плод, в который так и хотелось вонзить зубы и наслаждаться его вкусом. — Еще одно движение, и закончишь свою жизнь в точности, как тот урод. Да что с ним? Разве не он вчера пытался её убить? Разве не он пытался навредить, сделать больно? Почему теперь он пытается помочь? Вскинув безумные от страха глаза она замерла, встречаясь взглядом с алыми, почти обжигающими глазами Чонгука. Казалось, сейчас он даст слабину и невольно позволит эмоциям снести и без того хлипкую плотину напускного спокойствия и невозмутимости, воздвигнутую с таким трудом. И, скорее всего, это очень сложно — в подобные минуты владеть собой, когда каждая клеточка в теле поднимает голоса инстинктов, заставляя наброситься на девушку, взять её прямо здесь и сейчас, без каких-либо колебаний. Идзуми послушно прекратила свои попытки вырваться, уставившись в немом изумлении на Гука. Он же вскинул голову, вслушиваясь в непроницаемую вокруг них тишину, а после поддался вперед, прижимаясь всем телом к девушке, чуть ли не впечатывая её в кирпичную стену. Ошарашенная, она пыталась было возразить — вытянула руки, упираясь ладонями парню в грудь, ощущая под пальцами потёртую кожаную куртку. Жар исходящий от его тела укутывал и расслаблял, а тяжелое, ритмичное дыхание, что едва касалось взлохмаченных волос и шеи вводило в некое смятение, возвращая некоторые фрагменты из воспоминания о вчерашнем дне. Идзуми судорожно вздохнула, когда Чон отступил от неё, остановившись на небольшом расстоянии. Алые прищуренные глаза с легким оценивающим интересом смотрели на нее, словно раздумывая, что с ней дальше делать. А та, с трудом сбрасывая оцепенение, тихо произнесла: — Почему? — Иди домой, — криво усмехнувшись, Гук отвел от нее свой пронизывающий взгляд и повернулся спиной, явно намереваясь уйти, оставив её один на один с миром, языка которого она уже не понимает. Девушка дёрнулась вперед, протягивая к удаляющейся фигуре руку. — Нет, прошу, не оставляй меня здесь одну! — прошептала девушка и, не отдавая себе отчета в своих действиях, схватила беса за запястье, вынуждая того остановиться. Его взгляд медленно опустился вниз, с немым изумлением рассматривая её тонкие, аккуратные пальчики на рукаве своей кожаной куртки. Девушка почувствовала необъяснимый страх, будто бы всунула руку в нору со змеями. В изобилие тварей с мерзкой, холодной чешуей и отсутствием каких-либо эмоций. Что скользят повсюду, ища добычу с помощью языка, и проглатывают тех, кто выглядит аппетитно. Пальцы разомкнулись, отпуская чужую руку, а душащие, обжигающие кожу слезы вновь скользнули мокрыми дорожками по щекам, застилая белой пеленой глаза. — Пожалуйста, — Идзуми ощущала себя глупо и жалко от того, что слышит в собственном голосе умоляющие нотки, просит помощи того, кого так боится. Алые глаза ядовито сверкнули, они словно смеялись над ней, но в них не было презрения или неприязни, вовсе нет. Парень развернулся, тяжело вздыхая. — Чем глубже и темнее дыра, тем опаснее проявлять любопытство к тому, что в ней прячется. Не испытывай моё терпение. Убирайся прочь. Её вновь бросают. Идзуми полыхала, было чувство, словно тысячи раскаленных игл разрывали её изнутри, царапали сердце, лёгкие, врезались в ткани и приносили режущую, непереносимую боль. А ему было абсолютно плевать. Шаг назад. Ноги подкосились, возникающая в воображении вага кукловода опустилась, ослабляя натяжение нитей при помощи пальцев, позволяя ей опуститься на холодное дорожное покрытие. Она чувствовала себя так, будто больше не понимает, что происходит. Запуталась вновь в своих чувствах, будучи не в состоянии объяснить их даже самой себе. Гнетущее чувство пустоты снова наступало на горло, чувство, словно никто больше не понимает её. Для него она — забава, игрушка, смешной и слишком слабый мечтатель, поставивший абсолютно все на кон. Пустой взгляд вновь устремился к бездыханному телу целочника. Казалось, что Идзуми могла бы взобраться на луну и кричать во весь голос — да так, чтоб связки затрещали — о том, что ей вновь одиноко и страшно, страшно от безысходности, которая её настигла в который раз… но он так и не услышит её. — Ненавижу…