1 апреля

      Мы сидим в крохотной приемной перед кабинетом директрисы. Я и раньше не любила это место, особенно учитывая, как часто меня вызывали сюда в первом классе, чтобы я успокоила маму словами: «Все хорошо, я добралась, сидела на уроке, пока ты не позвонила». Приемная с тех пор абсолютно не поменялась: те же грязно-серые стены, тот же расшатанный годами кожаный диванчик, тот же стол секретаря и та же миссис Гомез, сидящая за этим столом и подозрительно оглядывающая из-под своих очков-половинок всех нас — старшеклассников, готовых получать каждый свою порцию наказаний.       — Амори Лефлет, — холодно произносит директриса, показавшись буквально на секунду из своего кабинета, — за мной.       — Удачи, — едва слышимый шепот проносится по приёмной, и все вновь затихают, погруженные в свои мысли.       «Нет причин переживать, нас же не могут отчислить», — сказала мне Эш перед тем, как мы зашли в приёмную. Я прокручиваю её слова снова и снова в надежде, что она права. Ведь нас не могут отчислить из-за какой-то плохой первоапрельской шутки да еще и в мой День рождения или могут?       Стены комнаты с каждой секундой сжимаются вокруг нас словно тиски. Становится все меньше и меньше воздуха. Все переглядываются друг с другом в попытках негласно о чем-то договориться. Я чувствую, как все мое тело горит. Всего за один день моя жизнь скатилась из комедии в какую-то дешёвую драму, хорошо, что до разбитых сердец и мелодрамы еще не дошло, но кто знает, чем обернётся этот вечер.       Проходит целая вечность, прежде чем Амори на дрожащих ногах выходит из кабинета директрисы, её лицо белое как мел. Она смотрит перед собой, не обращая ни на кого внимание. Мы с Эшли обмениваемся многозначительными взглядами. На Амори надавили, и она не справилась. И мы с Эш это понимаем. Вот только, что она рассказала? Мои руки дрожат, если узнают, что…       — Кристина Хенинг, — раздаётся моё имя, от чего я вздрагиваю. Больше не существует ни комнаты вокруг, ни людей, чьё тяжелое дыхание словно заставляло время течь еще медленнее чем обычно, теперь была только я и директриса, которая жестом руки приглашала меня войти.       На секунду я почувствовала, как Эш легонько коснулась моей ладони, словно пытаясь придать мне уверенности. Хочется верить, что это поможет. На подкашивающихся ногах я захожу в кабинет директрисы, закрывая за собой дверь, разделяя наши поступки и грядущие последствия.       Захожу в её просторный кабинет, обставленный так, словно ремонта здесь не было последние 50 лет точно. Массивный дубовый стол и стулья под стать, повсюду шкафы, тяжелые пыльные шторы желтого цвета, словно чья-то неудачная попытка сделать комнату светлей и мягче. Директриса жестом руки приглашает меня сесть вместе с ней за стол, на котором аккуратными стопками лежат личные дела учеников и еще какие-то определенно важные документы.       Воздух в кабинете директрисы как будто еще плотнее и еще больше давит по сравнению с приемной. Дышать становится все сложнее и сложнее. Слышу тиканье часов. Пытаюсь подстроить свое дыхание под их навязчивое тик-так. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.       — Итак, мисс Хенинг, — начинает директриса, внимательно глядя на меня своими маленькими глазками. — Что же вас привело сегодня в мой кабинет? — забрасывает она свой первый вопрос и выжидающе смотрит на меня.       — Неудачный первоапрельский розыгрыш, — как можно более спокойно отвечаю я.       — Вы знаете, что политикой школы запрещены подобного рода несогласованные мероприятия? — спрашивает она и что-то в её взгляде меняется, как будто пантера готовится к смертельному прыжку, так директриса готовится объявить мне наказание без каких-либо разбирательств и послаблений.       — Но это же всего лишь шутка, мы не хотели никого обидеть, — слабым голосом пытаюсь оправдаться я.       — Мисс Хенинг, это неважно, — говорит она, выдавливая из себя улыбку, словно разговаривает с ребёнком. — По правилам школы нарушители порядка особенно в таком масштабе могут быть немедленно отчислены без права восстановления, — в её голосе звучит сталь, отчего по моей коже бегут мурашки, — но мне очень не хочется отчислять весь ваш класс, поэтому я предоставляю вам выбор: назвать мне всего одно имя или подыскивать себе новую школу.       Мой мир рушится на глазах. Оба варианта мне противны. Я знаю, какое имя она хочет услышать, но это несправедливо. И директриса это понимает, но похоже справедливость её мало волнует. Она лишь хочет избавиться от причины её постоянных хлопот.       «Да, я настоящая заноза в заднице, но разве это не главная причина, почему меня все любят?» — подмигивала мне Эш после каждого вызова в кабинет директрисы. Срыв уроков, курение на территории школы, порча имущества, неподобающее поведение, протест против использования одноразовых стаканчиков и это далеко не весь список в личном деле моей подруги, но моё любимое — парковка в коридоре школы, когда администрация и родительский совет решили, что большую часть парковки перед входом можно использовать для других целей. К слову, дерзость Эшли тогда сделала своё дело и решение отменили.       — Мисс Хенинг, — директриса вырывает меня из раздумий, — я жду.       «Как и я», — думаю я про себя. Только вот она ждёт моего решения, а я, наверное, чуда, которое не произойдет. Делаю глубокий вдох.       — Я не могу назвать вам имя, потому что винова…       — Стоп, — прерывает меня директриса, — мне не нужны ваши рассуждения о коллективной ответственности. Я в точности знаю, как всё должно было пройти, кто всех организовал, кто всё придумал и кто должен понести наказание, — она делает паузу и внимательно смотрит на меня, из-за чего моё сердце начинает биться чаще и мне становится по-настоящему страшно, — и вы есть в этом списке.       Я чувствую, как земля уходит из-под ног. Так вот, что рассказала Амори. Всё. Мне хочется кричать, обвинить её в том, что она не может держать язык за зубами. Я сжимаю руки в кулаки, ногти больно впиваются в кожу.       — Мисс Хенинг, — мягко обращается ко мне директриса, — не надо так злиться, ваша одноклассница поступила правильно, рассказав мне всё от и до, ведь ей есть что терять, как и вам. Вы всегда хотели поступить в университет, стать врачом, неужели вы не хотите сделать всё ради вашей мечты? — она замолкает всего на секунду, давая мне возможность представить в красках свою мечту, и добавляет, — если вас сейчас отчислить из школы, то с этой мечтой вы можете навсегда попрощаться. Максимум вы станете медсестрой или сиделкой, но это ведь не то, чего вы хотите? Сейчас я протягиваю вам руку помощи: назовите мне имя.       Она определенно очень хороший манипулятор. Она точно знала, кого надо вызвать в свой кабинет и как надавить. Мне хочется дать ей то, что она просит. Имя. Всего одно имя и моя мечта не останется просто мечтой. Я смогу, я должна отсюда уехать, я должна поступить в университет.       — Эшли Смит, — шепчу я и вижу, как на лице директрисы расплывается торжествующая улыбка, а я уже ненавижу себя.       — Прекрасно! — восклицает она, вставая со своего кресла. — Это все, что я хотела услышать.       Сейчас я понимаю, как чувствовала себя Амори, выходя из этого злосчастного кабинета, она была разбита. «Слабая, ну какая же я слабая», — думаю я про себя и пытаюсь сдержать слёзы. Сейчас не время себя жалеть. Может они меня поймут. Она точно должна меня понять.       Директриса выводит меня из своего кабинета в приёмную, аккуратно придерживая за плечи. Я прикладываю все усилия, чтобы не смотреть на подругу. Мне стыдно, ведь Эшли виновата ровно в той же степени, что и каждый из нас, но именно она понесёт наказание. И это уже моя вина.       — Амори Лефлет и Кристина Хенинг помогли мне во всём разобраться, — начинает директриса приторно сладким голосом, все вокруг понимают, что она намеренно назвала наши имена, чтобы вся школа знала, кто легко поддаётся давлению, и это наше главное наказание, — все, кто участвовал в данном массовом несогласованном мероприятии, должны в течение двух следующих месяцев каждый день оставаться после уроков для выполнения общественно полезной работы, — по приёмной проносится всеобщий вздох облегчения, кто-то улыбается, — Миссис Гомез вас распределит. И не думайте, что ваши спортивные секции, научные клубы и прочее будут поводом не являться на отработку. Она просто растянется на более долгий срок, — женщина делает паузу, оглядывая всех присутствующих и останавливает свой взгляд на моей подруге, — Эшли Смит, пройдите со мной в кабинет, остальные свободны. Можете идти домой, учителей все равно нет. Директриса мягко отталкивает меня, освобождая проход для Эшли. Я стою неподвижно, глядя перед собой.       — Что же я наделала, — шепчу я.       Резко поднимаю голову и оборачиваюсь в сторону директорского кабинета, как будто могу что-то исправить, но все, что я вижу, — закрывающуюся за Эшли дверь. И в этот момент я понимаю — это конец. Я разрушила отношения с самым дорогим человеком в моей жизни. С человеком, который как никто другой верил в меня и мои силы, который защищал меня перед моей семьей и никогда не давал в обиду. С человеком, которому я могла позвонить среди ночи и просто помолчать, зная, что она поймёт без слов. И ради чего? Ради глупой мечты стать врачом. «Она не глупая», — говорила мне Эшли каждый раз, когда я вновь и вновь получала двойки на биологии и разражалась тирадой, что мне никогда не стать онкологом и это всё глупо. Она единственная верила, даже Амори и Кэт советовали присмотреть мне какой-то запасной план, но не Эшли.       Она никогда не была идеальной подругой или идеальным человеком, но она определенно изменила меня в лучшую сторону. И моей благодарностью стало её отчисление из школы.       Я медленно опускаюсь на кресло в опустевшей приемной, не обращая внимания на недовольный взгляд миссис Гомез. Я знаю, что она поскорее хочет включить очередную бразильскую мыльную оперу, которые она так любит. «Не сейчас», — думаю я про себя и вновь погружаюсь в самобичевание.       — Миссис Гомез, — спустя время обращаюсь я к секретарю, — как вы думаете, она меня простит?       Тишина. Она даже не поднимает на меня взгляд, словно меня не существует. По ощущениям проходит много часов прежде, чем дверь в кабинет директрисы вновь распахивается и из неё вылетает Эшли, она резко останавливается напротив моего кресла, усмехается и качает головой.       — Если ты надеешься, что после этого я отвезу тебя домой, то ты еще наивнее, чем я думала, — бросает она горько и выходит из приёмной, а я так и остаюсь сидеть не в силах даже шевельнуться.       — Вы всё правильно сделали, — обращается ко мне директриса, стоя в дверном проёме своего кабинета, — а теперь идите домой, проведите свой день рождения с семьей: задуйте свечи, съешьте кусочек торта, отдохните в конце концов. С завтрашнего дня начнется отработка наказания.       Её слова гулом разносятся в моей голове. Моё наказание уже началось и это далеко не общественно полезные работы.

***

      — Кристина Амалия Хенинг, — слышу я недовольный голос матери, даже не успев закрыть за собой входную дверь, — Что всё это значит? — спрашивает она, выходя ко мне в прихожую.       Ей явно звонили из школы и уж точно не с целью рассказать о том, какая я прилежная ученица. В руках она держит кухонное полотенце, навевающее неприятные воспоминания из детства. По моей коже бегут мурашки. Стараюсь отогнать навязчивые мысли. Вдох. Выдох.       — Почему даже в свой день рождения ты не можешь без происшествий? — угрожающе говорит она, в её глазах сверкают молнии. — Почему я должна выслушивать нотации директора о том, как мы плохо тебя воспитали? Это недопустимо, — в её голосе сталь, — И, Боже мой, что на тебе надето! Разве так одеваются девочки из приличных семей? Быстро переоденься, пока отец тебя в этом не увидел!       Я стою на пороге, тупо уставившись перед собой. Мне нечего ответить. Я снова маленькая девочка, которую отчитывают за то, что она слишком много бегала и разбила себе коленки. Он сейчас выйдет из-за угла и мне снова будет больно. Я съеживаюсь по ощущениям до размеров молекулы в ожидании удара, и я его получаю. Кухонное полотенце больно ударяет по моим голым ногам.       — Ты совсем ничего не понимаешь? — повышает она на меня голос. — Иди к себе и переоденься!       На ватных непослушных ногах я бреду к себе в комнату, пытаясь абстрагироваться от этого дома, от этой семьи. Ощущение одиночества и собственной ненужности накатывает на меня, как только за мной закрывается дверь. Я падаю на кровать не в силах больше себя сдерживать и начинаю рыдать. Зарываю лицо в подушки, стараясь приглушить хлюпающие звуки, вырывающиеся у меня из груди, лишь бы никто не услышал. Проходит вечность, прежде чем слёзы высыхают на моих щеках, а рыдания сменяются прерывистым дыханием. Я обхватываю себя руками, пытаясь унять дрожь во всем теле и хоть как-то себя приободрить. Сегодня, к своим 17 годам, я поняла одну важную вещь — только я сама могу себе помочь. Хотя последние несколько лет я была уверена, что могу рассчитывать на Эш, но сегодня я подорвала её доверие, разрушила то дорогое, что у нас было.       Медленно переодеваюсь в домашнюю одежду, стираю с себя всю косметику, собираю волосы в детские косички — словно пытаясь придать себе как можно более невинный вид. Впереди ужин с родителями и другими родственниками, а значит нельзя давать лишние поводы для неуместных высказываний в мою сторону, но их всё равно не избежать, как бы мне этого ни хотелось. Эшли много предлагала пожить у неё с отцом в их миролюбивой обстановке, но моя семья никогда бы мне этого не позволила. Даже если бы я просто сбежала из дома, они бы меня нашли и заперли до пенсии.       Смотрю на себя в зеркало. Опухшие от слёз глаза, горящие щёки, торчащие отовсюду волосы, дрожащие губы. «Так вот ты какая…», — думаю я про себя, но не хочу заканчивать мысль. Мне больно осознавать, что я слабая, что я готова поставить на кон жизнь своих друзей, лишь бы сохранить свой неустойчивый жизненный баланс.       «Предательница», — звучит в голове едкий голос Эш, пропитанный ненавистью. Они никогда этого не говорила, но я прекрасно могу себе представить, как именно она это говорит, её интонацию, её чувства в этот момент. Мне снова хочется плакать.       — Кристина! — слышу голос матери за своей спиной, которая бесцеремонно вошла в мою комнату.       Она никогда не утруждала себя попытками постучаться, никогда не уважала мои личные границы, а говорить с ней об этом было бесполезно. «У нас в посёлке все жили в одной комнате, так что цени то, что имеешь», — всегда говорила она мне на мои любые попытки хоть как-то на неё повлиять. Моя мать воспитывалась в «спартанских условиях» (её слова), но при этом выросла «достойным человеком» (снова её слова). Она никогда не позволяла себе вольностей, не ела сладкое, не смотрела «сопливые мелодрамы» и вечерние ток-шоу, которые «направлены на нравственное разложение молодёжи». Её темные волосы всегда собраны в высокую прическу, из которой никогда не выбивается и пряди. Одежда на ней изо дня в день выглядит так, словно её только-только постирали и погладили, даже если мать ходит в ней весь день. Понятия не имею, как ей это удаётся.       — Ты мне нужна на кухне, — заявляет она, кладя руку мне на плечо, словно пытаясь загладить сцену в прихожей.       — Хорошо, мама, — отвечаю я слабым голосом, не глядя в её сторону.       Она сжимает моё плечо так, что я удивляюсь, откуда в этой маленькой женщине столько силы. Я никогда не видела от неё нежности, не слышала слов любви, но я знала маму Эшли, знала, как бывает в других семьях и хотела, чтобы у меня тоже однажды это было, но пока только холодные взгляды, обжигающие кожу удары и невероятная усталость от этого дома. Я никогда не любила возвращаться сюда из школы. Будь моя воля, я бы предпочла ночевать в спортзале или хотя бы за партой, но любое отклонение от правил семьи влекло за собой определенные последствия.       — Сейчас, — бросает она и выходит из комнаты, даже не потрудившись прикрыть за собой дверь.       — Вдох-выдох, Крис, — говорю я сама себе, — ты справишься. А потом наладишь отношения с девочками. Ты сможешь.       Легко сказать, но очень тяжело поверить. Сейчас мне бы не помешала речь какого-нибудь мотивационного оратора, который одним своим взглядом может внушить публике веру в успех и любую чушь, в которую он верит сам. Собираюсь с мыслями и иду за матерью.       Вечер проходит как в тумане. Мы с мамой готовим ужин, убираем каждый уголок нашего дома, ведь «что могут подумать родственники, если увидят пыльные полки». Несколько раз я получаю колкие замечания о своей неуклюжести, небрежности и неопрятности, но каждый раз делаю вид, что ничего не слышу, что ещё больше раззадоривает мою мать. «Ты справишься», — вместо этого думаю я про себя и продолжаю делать то, чего она от меня ждёт — создаю видимость послушной дочери.       К моменту, когда приходят гости я чувствую себя выжатой как лимон. «Неужели сегодня мой день рождения?» — проносится у меня в голове и мне хочется себя пожалеть, ведь я была на чужих праздниках и это отнюдь не вечер уборки, готовки и едких замечаний со стороны, а абсолютно противоположное: поздравления, комплименты, подарки и улыбки. Каждый раз, когда в моей голове возникает подобная картина, мне хочется плакать, но это ещё больше рассердит мою мать. «Я не так тебя воспитывала, эти современные ценности не для тебя», — говорила она мне, когда я просила хотя бы задуть свечи.       Мне не дарят абсолютно ничего, не говорят ни одного хорошего слова, зато я получаю невероятное количество упреков по поводу моего внешнего вида и поведения. «Ты не так сидишь, не так смотришь, не так дышишь», — слышу я в свою сторону от маминой сестры. У меня нет сил на неё злиться. Я просто хочу, чтобы это поскорее закончилось, но проходит ещё несколько часов прежде, чем все мои тетки и их мужья нас покидают, оставляя за собой гору грязной посуды и неприятное чувство собственной никчемности. Естественно, родители отправляются их провожать, а я остаюсь убирать последствия бурного праздника, который даже и не ощущался таковым. Я не думаю о сегодняшнем дне, о вечере, о своих подругах, все, на чем я способна сосредоточиться, — остатки еды на тарелках и крошки на обеденном столе.       Я успеваю управиться и прошмыгнуть в свою комнату до прихода родителей, чему несказанно радуюсь, словно это лучший подарок, о котором я только могла мечтать. Как только я ложусь на кровать, на меня вновь накатывают события сегодняшнего дня. Наверное, у каждого хоть раз был такой вечер, когда жизнь ощущалась так, словно всё закончилось. Когда не остаётся ничего хорошего и ничего плохого. Словно всё, что могло произойти, уже произошло. И ты просто лежишь и не можешь ничего. Тебе не хочется даже плакать, внутри чувство опустошения и такое странное желание смотреть в одну точку и лишь бы больше не вспоминать ни о ком и ни о чем.       «Жду тебя завтра после 11 вечера у себя, ты же сможешь сбежать? У меня для тебя сюрприз», — вспоминаю слова Эшли из её записки, которую она мне передала на занятии по химии. Я не была уверена, что у меня получится сбежать из дома в такой час, но я точно хотела хотя бы попробовать это сделать. Конечно, это всё было до того, как произошло то, что произошло. Сейчас она точно не захочет меня видеть, и уж точно не будет устраивать мне никакие сюрпризы. Очень больно осознавать, что я сама всё разрушила. Теперь я не только плохая дочь, но ещё и отвратительная подруга.