А кто спасёт тебя?

Вера.       В нашем городе было всего два следственных изолятора: один недалеко от центра, второй в самой глуши, в районе дачного поселения, куда нужно добираться с двумя пересадками. Во втором был перелимит (условия, в которых заключённых больше, чем спальных мест). Те, кто только сел, спали на полу: в лучшем случае на матрасе, в худшем — на байковом одеяле. «Старосиды» занимали всегда самые лучшие места: у окна или у стены.       Сначала мать держали во втором СИЗО, но как только Александр взялся за дело, её быстро перевели в центральное и условия пребывания сильно улучшились. По словам Александра мать проживала в камере с пятнадцатью заключёнными-женщинами — везение. Камера была светлой, с обоями в цветочек, дощатым полом, выкрашенным в бордовый цвет и двумя рядами двухъярусных кроватей. В камере была вторая комната — душевая и туалеты. Раз в неделю менялось постельное бельё, что, также, было своеобразным везением. После обеда камеры выводили на прогулку в крытый дворик, что располагался на верхнем этаже режимного корпуса. Питание было трёхразовым, но довольно скудным, состоящим, в основном, из перловой каши и супов. По праздникам давали салаты, а перловку заменяли на гречку, особо везучим доставались котлеты. Передачи существенно облегчали жизнь заключённым. Их количество не ограничивалось, но в месяц нельзя было передавать больше тридцати килограммов. Свиданий в месяц выделялось два.       Последний раз я видела мать в январе, в кабинете следователя. Потом её увезли и о ней я слышала только из рассказов Александра. По моей просьбе Катя ездила к ней раз в месяц, чтобы передать посылку. На свидания она не ходила. Они никогда не были особо дружны, но и ненависти Катя к ней не питала, только жалость.       Андрей порой уговаривал меня навестить мать, но я не могла. Я просто не вынесу встречи с ней. Я не смогу посмотреть ей в глаза. Мне будет стыдно и больно увидеть её по ту сторону пуленепробиваемого окна с казённой трубкой в руке и иссохшим лицом из-за отсутствия алкоголя и нормального питания. Не могу даже представить её спящей на неудобной шконке или принимающей душ в общей комнате под наблюдением надзирателя.       На уроке биологии, пока я записываю конспект, меня отвлекает телефонный звонок. На экране высвечивается короткое и ясное: «Адвокат». Я поднимаю глаза на Андрея: он смотрит в центр класса, не замечая меня. Тогда я поднимаю сначала руку, затем, без слов, показываю телефон, и Андрей кивает, тем самым разрешая мне выйти.       — Добрый день, — говорю я, оказавшись в пустом коридоре.       — Здравствуйте, Вера, это Олег, помните меня?       С Олегом мы виделись пару раз на допросах со следователем. Он был государственным адвокатом, которого следователь вызвал за неимением частного. Олегу на вид было не больше тридцати. Наверняка он совсем недавно закончил юрфак и теперь набирался опыта, ведя самые неперспективные дела по хулиганке или бытовухе, на слушаниях по которым присутствие адвоката было формальностью. Дело моей матери, возможно, было интереснее прочих, ведь куда занятнее защищать человека, вина которого была предметом сомнительным и не так уж просто доказуемым. Во многих других странах люди непременно бы вышли на улицы с митингами, если бы государство решило осудить мать, убившую ради собственного ребёнка. В нашей стране если есть тело, значит и уголовному делу быть. А уж за что ты убил, и убивал ли вообще, это не так и важно.       — Вашу мать будут судить в итоге по сто пятой статье, — объявляет Олег.       — Это что?       — Убийство.       — А самооборона?       — Следователь квалифицировал дело по сто пятой.       — Но сам же следователь мне сказал, что дело будут рассматривать по сто восьмой.       — Ну этого я уже не знаю. У меня квалификация по сто пятой.       — Ясно, — вздыхаю я, подходя к окну.       — Судебное слушание назначено на завтра на двенадцать. Вашей матери нужно обязательно привезти какую-нибудь приличную одежду.       Закрыв глаза, я прислоняюсь лбом к холодному стеклу, адвокат продолжает:       — Надо будет как-то её внешне привести в порядок, понимаете?       — Да, конечно, — бормочу я, стараясь проглотить тугой ком в горле.       Договорив с адвокатом, не спешу возвращаться в класс. До конца урока остаётся семь минут. Спускаюсь на первый этаж, прохожу длинный коридор. В окна проникают яркие лучи солнца. Апрельская погода в этом году радовала теплом и отсутствием дождя. Оказавшись в туалете, прислушиваюсь: порой и на уроках тут кучковались одиннадцатиклассницы. Тишина. Да и запаха приторных духов нет, только пропитанные никотином стены. Встаю напротив зеркала, крепко сжимая керамическую раковину. В отражении на меня смотрит бледное лицо.       У меня горят глаза, как если бы я плакала несколько часов, но слёз нет. Горло дерёт от боли. Я не хочу никуда ехать. Не хочу сидеть в зале суда и видеть мать за решёткой. А уж от мысли, что мне придётся встречаться с ней где-то наедине, помогать переодеваться и краситься, мне хочется провалиться куда-нибудь глубоко под землю, чтобы никто не смог найти меня.       Когда звенит звонок я прихожу в себя, умываюсь холодной водой и на выходе сталкиваюсь с парочкой семиклассниц, которые при виде меня закатывают глаза. Оказавшись в кабинете биологии, ловлю на себе вопросительный взгляд Андрея, но не решаюсь разговаривать с ним в присутствии посторонних ушей. Маша с Валерой предлагают пойти в магазин, я отказываюсь и отправляю их одних. Когда из класса, наконец, выползает Танюха, звонко смеясь по телефону, я рассказываю Андрею о звонке и в моменте не выдерживаю: слёзы начинают катиться из глаз. Я ничего не вижу, на ощупь опускаюсь на край стола. Андрей расплывается передо мной. Проходит секунда, я слышу, как захлопывается дверь. Потом он подходит, берёт моё лицо в ладони, стирая большими пальцами слёзы.       — Я поеду с тобой, — говорит он, я отрицательно качаю головой. — Я помогу, тебе не придётся быть одной.       Я пытаюсь что-то сказать, но из-за слёз и тугого кома в горле слова застревают. Андрей обвивает меня руками за плечи и прижимает ближе. Теперь я плачу, закопавшись лицом в его рубашку.       Оставаться на следующих трёх уроках я не хочу: вызываю такси и еду домой. Скидываю одежду прямо в коридоре и залезаю под горячий душ. Из-за пара едва вижу свои ноги, но делать воду холоднее не спешу. Кожа быстро краснеет, голова становится тяжёлой. Закручиваю кран с водой до упора и ещё пару минут стою в душевой кабине, наблюдая за каплями, стекающими вниз по стеклянной дверце.       В коридоре собираю в охапку свои вещи и уношу в комнату, но там не спешу их прибирать в шкаф: бросаю на стул. Едва тело соприкасается с матрасом, я засыпаю. Мне ничего не снится, вокруг мрак. Когда я открываю глаза в комнате темно. Я переворачиваюсь на другой бок и вижу полоску света между полом и дверью: уже пришёл Андрей. Не хочу выходить. Вынимаю из ящика пачку солёных крекеров, с полки беру «Мизери» и провожу так ещё пару часов в кровати. Ближе к полночи меня настигает голод: крекеров словно и не было. Натягиваю свои домашние велюровые штаны и выползаю на кухню. Андрей сидит за столом напротив двери перед открытым ноутбуком. Рядом с ним чашка кофе и нетронутое пирожное.       Опускаюсь на стул рядом и придвигаю к себе тарелку с пирожным. Сначала съедаю засахаренные вишни, потом перехожу к крему, который оказывается чересчур приторным. Беру чашку Андрея и делаю глоток. Кофе почти остыл, но я всё равно допиваю его. Андрей продолжает что-то печатать, я заглядываю за монитор и вижу открытую страницу почты, но читать мне слишком лень. Доедаю пирожное, затем направляюсь к холодильнику. Не притрагиваюсь к вчерашним остаткам рагу, беру питьевой йогурт и, пожелав Андрею спокойной ночи, ухожу к себе.

***

      Центральный районный суд находился буквально в десяти минутах ходьбы от дома Андрея, но мы всё равно поехали на машине. Сначала мы отправились в торговый центр, чтобы купить одежду матери. Я не знала, что адвокат подразумевал под «приличной одеждой». Андрей сказал, что брюки и рубашка отлично подойдут для заседания. Бродя по этажам, мы искали хоть сколько-нибудь подходящий нашим запросам магазин, но кругом был один масс-маркет. Заметив манекены, одетые в строгие костюмы, мы с Андреем, уже порядком уставшие, направились к цели. Долго выбирать нам не пришлось: не было ни времени, ни необходимости. Я взяла с вешалки первые попавшиеся брюки нужного размера, Андрей нашёл рубашку. На кассе мы вспомнили про обувь. Мой взгляд упал на чёрные туфли-лодочки — лучше не придумаешь. Прежде чем спуститься на парковку, мы зашли в «Лэтуаль», где я взяла тональный крем, бежевую помаду с лёгким розовым оттенком и тушь — с таким набором худо-бедно получится скрыть последствия пребывания в СИЗО.       В здании суда нас обыскивают с металлоискателем и записывают паспортные данные. После этой процедуры мы поднимаемся на второй этаж, где нас ждёт Олег. Он пожимает руку Андрею и мне, а затем вкратце рассказывает о том, как будет проходить заседание. Я ничего не запоминаю, лишь киваю, чувствуя, как у меня потеют ладони. Затем нас отводят в небольшую комнату. Тут есть диван и прямоугольный стол. В углу стоит кулер для воды. Олег уходит на пару минут, а когда возвращается, за его спиной появляется мать в компании конвоя. У неё, к моему большому удивлению, довольно здоровый вид. Синяки под глазами практически исчезли. Волосы собраны в хвост на затылке. Лицо свежее, глаза ясные. При виде меня на её губах появляется улыбка. Я, сама не зная почему, прячусь за спиной Андрея.       Конвоир снимает наручники и командует вести себя разумно и даже не пытаться сбежать. Я невольно оборачиваюсь на окна: решёток нет, но и ручка, с помощью которой можно открыть окно, отсутствует. Нам выделяют двадцать минут на все приготовления. Мы стараемся не терять драгоценные секунды. Пока Олег, отвернувшись спиной, зачитывает предстоящий ход процесса, я помогаю матери переодеться. Андрей тоже отворачивается и смотри в окно. Брюки оказываются немного свободными в талии, но, заправив рубашку, проблема решается.       — Как у тебя дела, дочь? — спрашивает мать, пока я наношу тональный крем на её лицо.       — Всё хорошо.       — Где ты живёшь?       Я не отвечаю, осторожно размазываю крем по щекам, стараясь скрыть все неровности. Рассказывать про Андрея я не успею, говорить про деда с бабкой тоже желания нет: я знаю, что это её расстроит.       — Я живу с Машей, — отвечаю я и замечаю краем глаза, как Андрей оборачивается.       — Прости меня, — шепчет она, и внутри меня всё сжимается. — Прости, что я не смогла его остановить.       Я выдыхаю через рот, стараюсь сохранять самообладание, но руки не слушаются. Из последних сил сдерживаю в себе слёзы, которые грозятся показаться наружу. Мать замечает моё состояние, забирает кисточку и принимается самостоятельно красить ресницы. Андрей смотрит на меня и только от его присутствия мне становится легче, я опускаюсь на стул, Олег садится рядом.       — В следующий вторник будет второе заседание, — говорит он. — Вам придётся дать показания, как потерпевшей.       Я киваю.       — Старайтесь не отступать от своего рассказа следователю. Прокурор может давить на вас. Может сказать, что вы с потерпевшим были любовниками…       В этот момент я резко оборачиваюсь и, не моргая, смотрю на Олега. Он замолкает, сочувственно сжимая губы.       — Что за бред? — произносит Андрей за меня.       — Такова процедура, — Олег поднимает глаза. — Задача прокурора доказать виновность подсудимой всеми возможными способами, — теперь его взгляд возвращается ко мне: — главное – не реагируйте на провокации.       Теперь мне становится ещё хуже: одно дело наблюдать за всем из зала, а другое дело давать показания. Вспоминать снова ужас, который я так старалась забыть. Когда проходит двадцать минут, в дверях появляется конвой. Мы все встаём, в комнате повисает неловкое молчание. Прежде, чем на мать успевают надеть наручники, она бросается на меня с объятиями. Я не отстраняюсь, зажмуриваю глаза и прижимаюсь к ней ближе, словно боюсь больше никогда не ощутить тепла её тела.       — Я тебя люблю, — шепчет она.       — Я тебя тоже. Я не злюсь на тебя, — говорю я. — Ты ни в чём не виновата.