А кто спасёт тебя?

Вера.       Я ненавижу тишину. Мне всегда нужно что-то ставить фоном. Будь то музыка, бубнящий бред телевизор, видео на Ютубе, что угодно. Тишина у меня ассоциируется с детством, когда ты просыпаешься от дневного сна, с помятой щекой и пересохшим ртом, не понимая какой сейчас день и как тебя зовут. В ушах давящая тишина. Мне шесть лет. В комнате завешаны шторы. Дверца шкафа приоткрыта. Мне кажется, в эту маленькую щель кто-то за мной наблюдает. У меня учащается дыхание. Я скидываю одеяло и бегу в коридор.       — Мам! — кричу я, вбегая в спальню.       Никого нет. Бегу в гостиную — пусто. И на кухне её нет. В горле сжимается ком. Слёзы ручьем бегут. Вдруг в ушах раздаётся щелчок. Захлопывается дверь. Выбегаю в коридор и вижу на пороге маму. Не помня себя, бегу к ней и обнимаю её, обвивая руками за талию. Её шуба холодная и немного мокрая от снега. Пахнет она улицей и цветочными духами.       — Ты чего, Вер? — спрашивает мама и, присев передо мной, берёт холодными руками в кожаных перчатках меня за щёки.       — Я проснулась, а тебя нет, — бормочу я сквозь слёзы.       — Я на минутку выбежала в магазин за молоком, — отвечает мама и, сняв перчатки, принимается вытирать мои заплаканные щёки. — Смотри что ещё тебе купила, — уже шёпотом произносит мама и извлекает из кармана своей шубы шоколадное яйцо.       В эту секунду я забываю все беды. На лице появляется улыбка до ушей. Я быстро срываю обёртку, отдав её маме, разламываю шоколадную «скорлупу», без церемоний закидываю в рот половинку и, наконец, добираюсь до самого важного. В пластиковом «желтке» нахожу улыбающегося неандертальца с плюшевым медвежонком в руках. Такого у меня нет. Мама забирает у меня «желток», с которым на следующий день я иду в детский сад. Он висит на красной верёвочке на шее, а из маленьких дырочек, проделанных иглой, до носа доносится стойкий аромат чеснока.       Смахнув со щеки слезинку, я захлопываю крышку ноутбука и в комнате повисает та самая давящая уши тишина. Я закрываю глаза, стараясь выискать в голове другие воспоминания из детства. Найти в голове образ мамы. Передо мной всплыла картинка: я сижу на коленях на подоконнике в детском саду, прижавшись лбом к ледяному оконному стеклу, на котором наклеены бумажные снежинки. За спиной крики: бегают дети, но я не спешу к ним присоединиться, ведь у меня важная миссия. Жду пару минут и вот она — маленькая фигура в жёлтом свете фонаря, удаляющаяся от здания садика. Фигура проходит ещё немного, затем останавливается и оборачивается. Я улыбаюсь. Её лица я не вижу, но знаю, она тоже улыбается мне. Начинаю махать рукой. Она делает то же самое. Жду, пока фигура окончательно не исчезнет. Она проходит ещё немного и сворачивает за пятиэтажное здание. Миссия завершена. Спрыгиваю с подоконника и бегу к Машке, которая сидит за столом в окружении кукол.       Мои мысли прерывает Андрей, зайдя в комнату. Я открываю глаза, он стоит в спортивном костюме и на секунду я не понимаю, куда он собрался.       — Ты в порядке? — спрашивает он.       — Да, — вру я.       — Я сейчас отнесу пакеты в машину и можем выезжать.       — Окей.       Я совсем забыла про майские, которые мы собирались провести на даче отца Андрея. До сих пор я не была знакома ни с кем из его семьи. Да, я встречалась мимолётно с его братом, но эта встреча оставила неприятный осадок. Но и не поехать я тоже не могла. Не могла обидеть Андрея, тем более после всего, что он для меня сделал.       Вздохнув, подхожу к шкафу. Надо надеть что-то удобное, чтобы не жалко было провонять дымом. В недрах откапываю джинсовый комбинезон и старую футболку. На улице солнечно, на градуснике двадцать градусов тепла. Накидываю рубашку, на всякий случай. В рюкзак кидаю сменное бельё, пижаму и зарядку от телефона.       Ехать нам около двух часов. Я скидываю кеды, одну ногу поднимаю на сиденье. В наушниках играет какой-то сумасшедший микс: «Не трогай осень» сменяется «Мулен Ружем». Не выдерживаю, достаю телефон, пока листаю плейлист не понимаю, под какими веществами я была, когда составляла эту подборку. Включаю Адель, но и минуты от песни не проходит — пропадает сеть. Раздражённая, выдыхаю через рот и выдёргиваю наушники из ушей. Андрей поворачивает голову.       — Тут вообще нигде не ловит? — спрашиваю я.       — В каких-то точках ловит, но в основном нет.       — Шикарно.       Следующие полчаса едем в скуке. За окном, после бесконечных полей и лесов, начинают появляться дома. Большинство из них старые, построенные в послевоенное время. Есть и новые здания. Какие-то дома маленькие и неказистые. Другие из разряда «Деньги есть, вкуса не дали». Дом отца Андрея внешне довольно милый: двухэтажная постройка из тёмного бруса. На первом этаже терраса. Перед домом лужайка.       Андрей подъезжает к гаражу, из дома выходит высокий мужчина с копной седых волнистых волос в старых брюках и рубашке. За ним выбегает девочка лет пяти и машет нам рукой. Я не понимаю, как себя вести. Из машины Андрей вылезает первым, я за ним. Он вручает мне пакет, сам берёт остальные, и мы двигаемся к дому. Я иду позади.       — Как доехали? — спрашивает отец Андрея, обняв того за плечо.       — Хорошо, — отвечает Андрей и, поставив пакеты на пол, берёт на руки девочку. — Это Вера, — говорит он, я киваю и улыбаюсь.       — Очень приятно, — выдавливаю я.       — Ещё одна внучка, — говорит отец Андрея и дальше делает то, чего я никак не ожидала: обнимает меня. — Я Игорь Валентинович, но ты называй меня дедом.       Я не смею спорить, хотя и чувствую себя крайне странно. В доме я знакомлюсь со всеми остальными: с братом Андрея — Борей, который на удивление был дружелюбен. Жену Бори звали Надей, она была миниатюрной брюнеткой с каре и выразительными карими глазами. Их общих детей — пятилетних двойняшек — звали Таня и Миша, пока второй во дворе катался на велосипеде, первая носилась по кухне и кидала по сторонам мяч. Чуть позже в дом приехали старшие дети Бориса: двадцатичетырёхлетний Витя и Алиса — моя ровесница. Наличие молодёжи в доме меня успокоило, и пока Надя с Игорем Валентиновичем занимались столом, а Андрей с братом жарили мясо, мы с ребятами ушли в дом. Достали с чердака старую Sega, которая когда-то принадлежала Вите, и принялись играть в «Назад в будущее» по очереди.       Я впервые за две недели расслабилась: не думала про суд и мать. К обеду мы все сидели за столом в беседке. Небо затянуло тучами, заморосил дождь, но под навесом нам не было до него никакого дела. Я сидела между Андреем и Алисой, наслаждаясь вкусным шашлыком и маринованным луком. Игорь Валентинович стал разливать домашнее вино по бокалам, когда дошла очередь до нас с Алисой, он даже ни на секунду не задумался: налил нам ровно столько же, сколько остальным. Андрей слегка покосился на отца, а Борис сказал:       — Только матери не говори.       Алиса, улыбнувшись, подняла бокал в воздух и сделала глоток. Я тоже не стала теряться. Под пытливым взглядом Андрея я поднесла бокал к губам, в нос ударил сладкий запах смородины. На вкус напиток был похож скорее на сок, чем на вино. Я сделала пару глотков и снова вернулась к шашлыку.       За столом мне было скучно: пока взрослая часть этих посиделок разговаривала о мало интересных для меня вещах — быте и воспоминаниях семейных моментов — я только и могла развлекать себя едой. Алиса удалилась разговаривать с парнем. Витя пошёл играть с Мишей и Таней в бадминтон, как только закончился дождь.       Я просидела минут тридцать и дальше, не выдержав, извинилась и ушла на террасу. Там стояла удобная скамейка с мягким сиденьем и подушками. Я взяла в гостиной плед и разместилась на террасе. В воздухе стояла приятная прохлада. В ушах трещали сверчки. На улице темнело. У меня не было с собой книги и вообще ничего кроме телефона и сменной одежды. Интернет здесь не ловил, мне даже в ВК не удалось зайти, чтобы скрасить скучный вечер хотя бы новостями из пабликов. Решила воспользоваться этим временем и почистить фотографии. Удалила штук сорок. Устала. Мимо меня по дороге проехали дети на велосипеде, один из них помахал мне рукой. Улыбнувшись, махнула в ответ. Когда я уже начала подумывать уйти в дом, на террасе появился Андрей, неся в руках две дымящиеся чашки.       — Лавандовый, — произнёс Андрей, передавая мне одну из чашек. — С мёдом.       — Спасибо.       Андрей сел рядом. Первые пару минут мы сидели молча, поочерёдно поднося ко рту чашку с горячим чаем. Кажется, я ни разу в жизни не пила лавандовый.       — Готова к последнему заседанию? — вдруг спросил он, я пожала плечами.       В понедельник должны были вынести приговор. Сначала мне казалось, я была готова к любому решению. Хотя, чем ближе был этот день, тем страшнее было только от одной мысли, что мать я увижу скорее всего теперь нескоро. Не то чтобы она активно участвовала в моей жизни последние семь лет, но первые десять лет моей жизни она была самым важным для меня человеком.       — Меня больше не будут допрашивать, — наконец ответила я. — А всё остальное уже поскорее бы закончилось.       Андрей кивнул. По дороге прошли трое мужчин с вёдрами в руках и удочками. Они махнули нам рукой, мы ответили.       — Что летом делать будем? — спросила я. — Здесь без интернета я не выдержу.       Улыбнувшись, Андрей допил остатки чая.       — Можем съездить куда-нибудь.       — Куда?       — Куда хочешь.       — Серьёзно? — обернулась я, заинтересовавшись этим предложением.       — Ну да.       — Хочу в Англию, — выдала я. — Или нет, в Италию. И во Францию. И в Испанию хочу! Не знаю куда хочу больше. Ты куда хотел бы?       — Я везде был, — ответил Андрей, и меня почему-то кольнуло от зависти.       Ещё бы он не был! Я за свои семнадцать лет ни разу моря не видела. Даже не бывала на отечественном курорте, что уж говорить о Европе.       — Можем сделать так, — начал Андрей и развернулся на скамейке, я, поставив чашку на пол, сделала то же самое, теперь мы сидели лицом друг к другу. — Можем сначала поехать в Турцию, в Стамбул, на пару дней. Оттуда в Италию на неделю, там съездим в Рим и в Болонью, а ещё обязательно в Венецию. Потом полетим в Париж…       — В Лион, — улыбнулась я, вспомнив манящие пейзажи незнакомцев в «Инстаграме».       — И туда обязательно, — согласился Андрей и от его горящих глаз я уже могла представить себя сидящей в самолёте. — Купим билеты на автобус и поедем до Испании. Побудем немного на севере. Заедем в Мадрид, а потом на юг. Можем заехать в Португалию.       — Сколько же денег на всё это надо, — произнесла я, вернувшись с небес на землю.       — Не так уж и много, если честно, — ответил Андрей. — Самое основное это визы и перелёт из России, а поездки по Европе неприлично дешёвые, ты удивишься.       — А жильё?       — На улице не останемся.       — Ты правда можешь всё это организовать? Сразу всё? И Италию и Францию?       — Сделаем тебе паспорт, визы и полетим, что тут сложного?       — Ну для тебя уж, конечно, ничего сложного нет, а я дальше области ни разу никуда не выезжала.       Улыбнувшись, Андрей обвил меня рукой за плечо, я поддалась вперёд и прижалась к его руке. Мне вдруг стало так хорошо, как если бы родной отец сидел рядом. Как если бы не было этих лет без него. Как если бы я была самым обычным ребёнком, до которого было дело.       — Можно я кое-что у тебя спрошу? — неуверенно произнесла я, подняв голову.       Андрей нахмурился.       — Спрашивай.       — Что случилось с Женей? Андрей. 2014 год.       Схватив крепко Женю за руку, мы бежим по перрону, рискуя опоздать на поезд. За нами с шумом катится чемодан, колёсики которого «спотыкаются» о неровности асфальтированного перрона. Наш вагон был самым последним. Проводники стали подниматься, но при виде нас, остановились, гадая к кому мы подбежим.       — Ко мне? — крикнула издалека проводница в пальто и тёмно-синей пилотке.       — Да! — в один голос ответили мы, на ходу доставая паспорта.       — Ну что же вы так время не рассчитали? — бормотала женщина, осматривая билеты и паспорта. — Места двадцать один и двадцать два, середина вагона.       Едва не поскользнувшись на заледенелых металлических ступеньках, мы зашли в вагон, пытаясь одновременно отдышаться и найти места. Из багажа у нас было по рюкзаку и один единственный чемодан, который мы оставили на полках у входа, рюкзаки взяли с собой и закинули их на другую полку, что была над сиденьями. Женя разместилась в кресле у окна и пока я думал, куда деть нашу верхнюю одежду, она несколькими жадными глотками опустошила половину бутылки воды.       — Поспали подольше, — выдохнула она, протягивая мне бутылку.       — Поесть бы что-то, — ответил я, заглушая голод и жажду прохладной водой.       — Там автомат есть с едой. Хочешь пойду что-нибудь возьму?       — Давай, — ответил я, пропустив Женю.       Спустя минуту она вернулась с охапкой чего-то съестного. Когда она вывалила на раскладывающийся столик свои покупки, я увидел перед собой два шоколадных батончика, три маленьких булочки с маком и два сандвича с тунцом.       — Пойду ещё кофе возьму, — бросила она, возвращаясь к автоматам.       Позавтракав, мы включили на планшете заранее скачанный фильм. Минут через сорок после отправления по вагону стала ходить проводница и проверять билеты с паспортами.       Так как поезд был скоростной, вся дорога до дома занимала чуть больше шести часов. В поездке я порядком устал, да и вырваться с работы в феврале для меня было чем-то инородным, но Жене я не мог отказать. Ей важно было познакомить меня со своим отцом, а так как тот уже пять лет жил в Москве, ухаживая за больной матерью, поездка с нашей стороны имела смысл. Да и Москву я любил, хотя, осеняя Москва, усыпанная золотом опавшей листвы, меня волновала больше заснеженной и промёрзлой.       Главный ЖД вокзал нашего города встретил необычной для февраля толкучкой. Все куда-то бежали, кого-то искали, расталкивая прохожих и бросая ленивые извинения через плечо. Такси у вокзала разлеталось как горячие пирожки. Нам удалось поймать одну из последних машин. В салоне накурено, Женя рядом щурит нос, пока я звоню в больницу узнать новости.       — Завтра у тебя выходной? — уточняю я, Женя кивает.       — Мы завтра с Леркой поедем выбирать ей подарок на день рождения.       Последние несколько месяцев Женя работала независимо от меня и практически не ассистировала мне. Главврач настаивал на её переводе во второе хирургическое отделение, которое специализировалось на абдоминальной хирургии. Сначала мне казалось, что так будет лучше: меньше сплетен и больше свободы для Жени, но та наотрез отказалась от перевода, поэтому я пообещал главврачу по возможности ставить наши смены в разные дни и не пересекаться вообще в операционной. Второе обещание выполнялось легко: Женя больше не нуждалась в моей помощи, большинство проводимых ею операций были под её руководством. Отпускать в свободное плаванье молодого хирурга всегда рискованно, но на примере многих своих молодых коллег я знал, что эта мера необходимая.       Оставшиеся часы нашего мини отпуска мы проводим сначала в горячей ванной: Женя сидит спиной ко мне, я наношу на её волосы шампунь с цитрусовым ароматом, который навсегда запомнился мне «её запахом». Бутылочка того шампуня до сих пор стояла в шкафчике в ванной, но пользоваться им я не смел.       Женя как-то рассказала мне о своём детстве, а точнее о тяжёлых 90-х, когда с полок магазинов исчезли продукты, а по талонам давали только муку, сахар и маргарин. Я это время всегда вспоминал с определённой долей романтики, ведь тогда я был уже вполне взрослым человеком, да и еда в нашей семье всегда водилась несмотря на любые трудности: кого-то только не оперировал отец в девяностые и чем только его не благодарили. Женя была в другой ситуации: во-первых, она была младше, а во-вторых, её отец был сварщиком на заводе, а в начале девяностых зарплаты заводские работники не видели. Устав от бесконечных макарон и редких консервов вроде «Завтрак туриста», её отец пошёл работать на рынок мясником. На рынке, в отличие от завода, зарплату платили исправно: каждый день. Платили тридцать рублей за смену — довольно неплохо для тех лет. Чтобы порадовать дочек вкусным ужином, он купил на рынке сало с хорошей мясной прожилкой, картошку и лука. Женя часто с улыбкой на лице рассказывала о той жареной картошке и том, что вкуснее она в жизни ничего не ела ни до, ни после.       Пока Женя в ванной сушила волосы, я решил порадовать её: в холодильнике как раз лежал хороший кусок сала, так вовремя переданный мне отцом. Я быстро начистил картошки, пока жарил, сам чуть язык не проглотил: никогда я не был особым почитателем данного блюда, но от аромата сложно было удержаться.       Тогда я не знал, что это наш последний вечер. Он был самым обычным, но всё равно для меня дорогим. Мы ели эту картошку, я понял для себя, что недооценивал её раньше в таком виде. Женя много смеялась, а я смотрел на неё словно чувствовал неизбежное. Мне тогда показалось, что я слишком редко говорил ей «я тебя люблю» и в тот вечер, кажется, произнёс эту фразу столько раз, что она потеряла смысл. И поцеловал её сотню раз, как раньше никогда не целовал.       Утром мы расстались: Женя отправилась к сестре на такси (её машина была в ремонте), а я поехал в больницу. День шёл также, как и другие. Перед обходом я провёл совещание, выслушал отчёт ночной смены и парочку претензий касаемо отопления в палатах: где-то пациенты обливались потом, а где-то кутались в тёплые вещи. Сразу после собрания вызвал сантехника. После обхода провёл резекцию кишечника. А на обед спустился в столовую, где, отказавшись от горохового супа, взял гречку с котлетой и чай. Женя обещала освободиться к двум и заехать. Шёл четвертый час, я позвонил ей три раза: монотонные гудки и автоответчик. Что-то кольнуло меня, но я не стал волноваться. Сел за компьютер, принялся заполнять истории болезни, иногда поглядывая на экран телефона: вдруг она позвонит. Следующие часы я помню смутно: в кабинет залетает медсестра и дрожащим голосом произносит:       — Там Женю привезли.       — Какую Женю? — произношу я, не отрывая глаз от монитора.       Даже на секунду я не мог подумать о своей Жене. Я словно забыл её имя, назвал в голове как-то иначе, как будто бы мог тем самым спасти.       — Евгению Олеговну, хирурга, — робко отвечает медсестра.       В этот момент я словно оказался в тёмной, ледяной комнате. От каждого вздоха лёгкие горели огнём. Когда я прибежал к операционной, меня не пустили. Медсестра усадила на скамейку, дала в руки стакан, от которого пахло валерьянкой. Я выпил залпом. Пять часов, которые я провёл у двери операционной были мукой. Медсестра ни на секунду не отходила от меня. Я не смел спросить о том, что случилось, да и не надо было. С каждым часом, что длилась операция, я понимал всю серьёзность ситуации.       По пути в больницу на пешеходном переходе Женю сбил пьяный водитель. Она отлетела на несколько метров. Сломала шею в двух местах и позвоночник, из-за чего спинной мозг оказался зажат. Мне не нужны были прогнозы врачей, я знал, что с такой травмой у неё нет шансов на прежнюю жизнь. После операции Женя впала в кому на двадцать дней. К ней в палату меня пустили всего три раза. Эти двадцать дней я прожил в больнице, я не мог появиться дома. Не мог увидеть её вещи. Не мог лечь в кровать, которая пахла ею. На кухне на столе до сих пор осталась её кружка с недопитым кофе. Ночами я ходил по реанимационному отделению как приведение. Я боялся упустить момент, когда она придёт в себя или когда перестанет биться её сердце. Даже в эту секунду я хотел быть рядом. Хотел поцеловать её ещё тёплое тело.       На двадцатый день, когда я сидел на полу у себя в кабинете, находясь на грани из-за отсутствия сна и нормального питания, ко мне снова залетела медсестра, но на этот раз её лицо украшала улыбка.       Женю я обнаружил в сознании: она лежала и смотрела в потолок, когда я зашёл, она медленно перевела взгляд на меня. Я улыбнулся, подошёл ближе и взял её за руку.       — Сколько я спала? — прохрипела Женя, лёжа в воротнике с трахеостомической трубкой. — Ты постарел.       Я улыбнулся, стерев со щёк слёзы.       — Андрей, ты знаешь, пять минут, не дольше, — оповестил меня коллега-хирург и вышел из палаты.       Прикатив из угла стул, я сел рядом с кроватью и взял её за руку. Мне так хотелось, чтобы она сжала мою руку в ответ. Я надеялся, что случится чудо, что её случай станет из ряда вон.       — Херовы мои дела, — произнесла Женя словно прочитала мои мысли.       — Всё будет хорошо.       — Ты же лучше меня знаешь, что нет.       Опустив голову, я поднёс её пальцы к губам и закрыл глаза. Я не мог её обнадёживать и правду сказать не мог.       На седьмой день меня стали пускать в палату чаще. Я кормил её, омывал мокрым полотенцем тело. Читал вслух. Рассказывал последние новости. Иногда мне удавалось развеселить её. После очередного прихода Леры, Женя наказала мне не пускать её больше: её убивало присутствие сестры из-за, как она говорила, своего никчёмного состояния. Я пытался её переубедить, но Женя стояла на своём. Отцу она тоже запретила появляться, и тот в тайне каждый день звонил мне, чтобы узнать о её самочувствии. Иногда я не мог ответить на эти звонки. Мне нечего было сказать. Из новостей: у Жени стали появляться пролежни. Не помогали даже массажи и гимнастика.       Спустя два месяца после комы я стал вывозить Женю на коляске во дворик. Это было тяжело во многом потому, что вместе с коляской приходилось тащить баллон с кислородом. В эти короткие «прогулки» Женя была особенно молчаливой. Наблюдала за птицами, просила меня брать из столовой хлеб и кормить их.       — Вот бы и я смогла также улететь, — прохрипела Женя, по правой щеке скатилась слеза, я осторожно смахнул её, развернув кресло к себе.       — Мы обязательно куда-нибудь слетаем, когда ты поправишься.       — Я никогда не поправлюсь.       — Поправишься, вот увидишь, — настаивал я.       — В нашу последнюю ночь ты сказал, что любишь меня, — начала она, — ты сможешь сделать кое-что для меня?       — Конечно, что угодно.       — Я не могу так жить, да и не жизнь это, — говорила она, и каждое слово ей давалось с большим трудом, — я хочу уйти сама, понимаешь, сама, а не захлебнувшись ночью своими же слюнями.       Вскочив с лавочки, я прошагал в сторону. Женя осталась смотреть мне в след. У меня не было сил ответить ей. Подняв голову к небу, я дышал ртом. Жадно глотал воздух, как будто бы до этого пробежал несколько километров.       — Ты хоть понимаешь, о чём просишь? — произнёс я, вернувшись к коляске.       — Мне некого больше просить. Я бы сама…       — Замолчи! — крикнул я, пациенты вокруг стали коситься на нас. — Не смей это говорить.       — Ты можешь просто отключить меня от кислорода…       Закрыв уши руками, я снова ушёл в сторону. Мне хотелось оставить её здесь и уйти, не видеть снова. Сделать ей больно в той же степени, в которой она делает это своими словами. Вернувшись снова, я молча развернул коляску и покатил её к корпусу. Следующие три дня Женя не проронила ни слова.       Однажды ночью, когда я сидел на кресле напротив её кровати и уже почти засыпал, Женя шёпотом окрикнула меня.       — Ты помнишь тот день, когда мы познакомились?       Потирая уставшие глаза, я подошёл к кровати.       — Четыре года назад в ординаторской, на первом собрании курса.       — Да, — улыбнулась Женя. — Ты мне сразу понравился. Я так сильно старалась привлечь твоё внимание, что вызвалась быть старостой, а ты в итоге посылал меня за кофе.       Теперь я улыбался ей в ответ.       — Когда ты первый раз поцеловал меня, я распланировала в своей голове всю нашу жизнь. Мысленно выбрала себе свадебное платье и имена наших будущих детей, — на последнем слове у неё задрожала нижняя губа.       Сделав паузу, она закрыла глаза, стараясь сдержать слёзы. У меня этого сделать не получилось.       — Я не смогу так, — шептала она, я не смел даже пошевелиться. — Не смогу лежать овощем. Быть для тебя обузой.       — Ты не обуза. Ты моя жизнь.       — Ты заслуживаешь другой жизни, Андрей, я прошу тебя. Я умоляю тебя. Ты можешь сделать это безболезненно. Так, что я даже не замечу. Я усну.       — Ты подумала о том, как я буду жить с этим?       — Ты ведь хирург, ты сам говорил, что пациенты уходят и это нормально.       — Ты не моя пациентка.       — Представь, что твоя.       После этой ночи я не появлялся в её палате несколько дней. Тогда я впервые за долгие месяцы напился. Напился до беспамятства. На утро встал и снова принялся пить. Так прошли дни: в забытье, без боли и сожаления.       В больнице я появился в девять вечера. По привычки надел хирургичку и направился в реанимационное отделение. Дежурные медсёстры сидели на посту, потягивая душистый чай с конфетами. Увидев меня, они улыбнулись, но в их улыбках, как всегда, была жалость.       Женя не спала. Когда я вошёл в её палату, она поняла всё без слов. Помедлив, я сел на край кровати, не находя смелости сделать это.       — Пообещай мне кое-что, — прохрипела Женя.       Я кивнул, не в силах произнести ни слова из-за кома в горле.       — Пообещай, что не будешь убиваться по мне. Что будешь жить, как раньше. Что заведёшь семью.       В груди закололо, я открыл рот, чтобы поймать воздух, но, кажется, в палате его больше не осталось. Горло загорелось ещё сильнее, но я взял себя в руки.       — Пообещай мне, — настаивала Женя.       — Я обещаю, — прошептал я и, наклонившись, поцеловал её в последний раз в губы.       Кода Женя кивнула, я отключил её от кислорода. Спустя несколько секунд она, одарив меня улыбкой, закрыла глаза. Я достал из кармана заготовленный шприц адреналина — двадцать миллиграмм — двойная смертельная доза, чтобы наверняка. Чтобы ей больше точно не пришлось страдать. Введя адреналин, я выждал ещё несколько секунд. Пульса не было. Я замер, смотря на её спящее лицо. В палату забежала медсестра: сработал пульт вызова на посту. Здесь я больше не мог находиться. Пока медсестра пыталась сделать реанимационные мероприятия, я вышел из палаты, и на ватных ногах кое-как дошёл до своего кабинета. Там у меня была припасена бутылка водки. Я выпил её за пару минут.       На следующий день главврач нашёл меня спящим на полу. Принёс свои соболезнования и отстранил от работы. Спустя неделю меня уволили. Никто не стал привлекать к этому делу прокуратуру и увольнять меня по статье. Причиной увольнения стала моя профнепригодность. И, в какой-то степени, так оно и было.