А кто спасёт тебя?

Женя. 2013 год.       Я просыпаюсь рано утром, резко открыв глаза. Словно что-то или кто-то выдернул меня из сна, хотя в комнате было пусто. За окном ещё темно, но с кухни доносится слабый шум телевизора: Лера, наверняка, уже встала и собирается на пары.       Проведя ладонями по лицу, я села в кровати и взяла телефон. Я всегда надеялась увидеть сообщения, но ждать их мне было почти не от кого: большинство подруг забыли про меня, вышли замуж, занялись карьерами, кто-то даже успел обзавестись детьми. Бросив телефон обратно на прикроватный столик, я закуталась в свой махровый халат и вышла из комнаты. В глаза сразу же ударил резкий свет, и я сощурилась.       — Доброе утро, — бодрым голосом произнесла Лера.       Она, взяв десяток яиц из холодильника, вальсировала по отрытой кухне, словно на часах было двенадцать дня, а не шесть утра. Её бодрость всегда меня поражала. Она могла проспать пару часов и чувствовать себя прекрасно. Так было с самого детства. Я же нуждалась как минимум в семи часах сна, чтобы день прошёл хоть сколько-нибудь хорошо.       — На меня приготовишь? — спрашиваю я, плетясь к ванной.       — Нет, умрёшь с голода.       Усмехнувшись, я запираю за собой дверь. В зеркало на меня смотрит помятое ото сна лицо. Глаза слегка прищурены, во рту сухо и невкусно, словно я вчера на ночь наелась солёной рыбы. Решаю залезть в душ, чтобы хоть как-то взбодриться. Сначала стою под тёплой водой, потом выкручиваю кран, делая воду постепенно холодной, но не ледяной. Чищу зубы и уже бодрой выхожу обратно на кухню.       На кофейном столике валяется куча бумажек, я ищу пульт, чтобы сделать телевизор потише, но то и дело спотыкаюсь об Лерину макулатуру.       — В кого ты такая неряха?       — В тебя, — смеётся Лера, раскладывая яичницу по тарелкам.       В этом есть доля правды. Я не была эталонной старшей сестрой, хотя и воспитание Леры полностью легло на мои плечи после смерти матери. Я пыталась быть для неё примером, пыталась воспитать из неё лучшую версию себя, но Лера была слишком упряма, а мне было слишком некогда.       — Как там твой врач? — спрашивает Лера, набив полный рот яичницы вперемешку с бутербродом.       — Он не мой, — отвечаю я, и звучит это очень обиженно.       — Значит, надо сделать так, чтобы был твой.       — Лер, ешь молча.       — Что сразу: «Лер»? У нас с тобой разница семь лет, но моя личная жизнь значительно интереснее, чем у тебя.       Я закатываю глаза, решив не отвечать. Вместо этого делаю глоток кофе и поворачиваю голову к телевизору.       — «Овнов в феврале ждет шикарное предложение, — говорит миловидная девушка из телевизора, пока за ней мелькают картинки, соответствующие её предсказаниями, — от которого они не смогут отказаться. Оно поможет представителям этого знака выйти на новый социальный уровень и реализовать способности…»       — Я же вижу, что он тебе нравится, — никак не унимается сестра, и я, вздохнув, выключаю телевизор: в гороскопы я всё равно не верю.       — Как у тебя дела в университете? — решаю перескочить с темы, но сестра не позволяет этого сделать.       — Пригласи его сегодня к нам домой.       — А повод?       — Я слышала, у нас в районе завёлся маньяк. Вчера на девушку в соседнем дворе напал. Скажи, мол, что тебе страшно одной добираться до дома.       — У меня машина есть.       — Жень, не будь дурой, ты в подъезд на машине не заедешь. Слушай лучше дальше. Он согласится тебя проводить, ты его, якобы в качестве благодарности, пригласишь в квартиру. Ну а дальше импровизируй. Я останусь у Ярика на ночь.       — Ага, то есть это ты не для того, чтобы сестре помочь придумала, а чтобы у Ярика переночевать? Кто тебя отпустит?       — Вообще-то мне почти двадцать лет, — парирует Лера, и тут я с ней спорить не могу. — И кто я такая, чтобы лишать сестру возможности заняться сексом впервые за два года.       — Всё, я пошла переодеваться, — не выдерживаю я, хоть и понимаю, что сестра в чём-то права.       Натягивая узкие джинсы, я каждой клеточкой тела чувствую их и от этого мне некомфортно. Странно, но я вела довольно энергичный образ жизни. Старалась есть полезную еду, мало пила алкоголь, делала зарядку дома, но в последние месяцы мои бёдра слегка округлились и почти все мои брюки буквально кричали, что я набрала вес. Встав перед зеркалом, я всматриваюсь: сначала провожу взглядом по рукам, затем осматриваю грудь и живот, и в последнюю очередь ноги. Сначала это кажется незаметным, но чем дольше я смотрю, тем больше ненавижу себя за съеденную только что яичницу и бутерброды. Я меняюсь, перестаю быть похожей на привычную себя. Из-за недосыпов синяки стали моей постоянностью. А от отёка лица по утрам мне тошно, и я стараюсь не смотреться подолгу в зеркала.       Сейчас мне кажется, что я перестала быть привлекательной. За последние два года я только три раза сходила на свидание и практически моментально жалела о том, что вообще пошла.       Возможно, я всё это себе надумала. И люди видят во мне привычную меня: жизнерадостную, постоянно всем улыбающуюся Женю. Но мне кажется, что стороны заметно, как я стала выгорать внутренне.       На работу я добираюсь быстро, в городе совсем нет пробок и дороги расчищены. На входе в больницу встречаю кастеляншу, которая частенько подкармливает местных врачей своими пирогами. Я обмениваюсь с ней любезностями и спешу на свой седьмой этаж, который стал для меня вторым домом. В ординаторской пусто, на столе замечаю два торта и бутылку шампанского — у кого-то день рождения. Вспомнить бы ещё у кого. Успеваю надеть хирургичку до прихода толпы врачей.       — А я говорила, что он не протянет, — говорит Зоя Павловна медсестре и, заметив меня, останавливается. — Ой, Женя, ты тут уже?       — Что случилось? — сразу спрашиваю я.       — Дмитриев ушёл. Сегодня ночью.       Не слушая дальше, я вылетаю из ординаторской, едва не сбив в дверях Андрея Игоревича. Ноги сами меня несут в его палату, но прибежав, обнаруживаю пустую кровать. Тумбочка рядом настежь открыта, все личные вещи уже успели убрать. Не выдерживая, выбегаю из палаты, сама не зная, куда.       В голове голос то и дело говорит: «Ты не смогла ему помочь». Глубоко в душе я знаю, что моей вины в его смерти нет. За всё время практики у меня были разные пациенты. Было сложно. Но ни один из них не умер.       Вылетаю на служебную лестничную площадку. Здесь тихо. Врачи редко пользуются этой лестницей. Сажусь на подоконник и смотрю в окно, которое ведёт во внутренний двор. Белоснежный снег слепит, но глаза слезятся не из-за этого. На улице гуляют пациенты. Кто-то с семьями, кого-то под руку водят медсёстры. Я смахиваю со щёк слёзы. Когда дверь на лестницу со скрипом открывается, я не оборачиваюсь. И даже напротив, стараюсь сильнее отвернуться к окну, чтобы спрятать глаза.       — Тебя сложно найти, — говорит Андрей Игоревич, и я, шмыгнув носом, вытираю глаза насухо.       — В больнице особо не спрячешься, — отвечаю я, повернувшись.       — Ну не скажи, — смеётся Андрей, очевидно от вида моего заплаканного лица.       Спустившись, он садится рядом со мной, и наши колени соприкасаются. На секунду у меня пробегают мурашки по спине от этого прикосновения, и я отстраняюсь.       — С первой смертью всегда так, — говорит он успокаивающим голосом, который я готова слушать вечно. — У меня в первый год практики ушла пациентка.       — От чего?       — Не поверишь, — усмехается Андрей. — От апендицита. Я тогда впервые напился. А потом, ты знаешь, привык. Ты тоже привыкнешь.       — Я не смогла ему помочь, — говорю я, шмыгнув носом. — А должна была.       — Ты сделала для него даже больше, чем должна была. Поверь мне. Его смерть не на твоей совести, просто так сложилось. Я тебе уже говорил, что пациенты уходят и это нормально.       Я не отвечаю, лишь снова шмыгаю носом и вытираю слёзы, которые больше не в силах контролировать. Андрей кладёт руку на моё плечо, и я невольно вздрагиваю от тяжести и неожиданности этого действия. Невольно вспоминаю, когда последний раз меня кто-то обнимал. От этого становится ещё более нестерпимее. Сердце сжимается.       Не выдерживая, я подаюсь вперёд и кладу голову на плечо Андрея. Он не отстраняется, берёт меня за плечи и прижимает ближе. Я вдыхаю его запах и мне сразу становится легче. Легче не от произошедшего, а вообще от всего. Словно в одночасье все проблемы в мире исчезли.       В действительность меня вернул очередной скрип двери. Я отстраняюсь, Андрей встаёт. Медсестра, явно в замешательстве, говорит:       — Андрей Игоревич, там все в ординаторской уже собрались, только вас с Евгенией Олеговной ждут.       В ординаторской мне окончательно становится хорошо, я съедаю немного торта и отказываюсь от шампанского. Андрей сидит рядом, и я всё ещё ощущаю на себе тяжесть его рук и аромат его парфюма. Мне хочется вернуться обратно на лестницу и остановить время. Вспоминаю слова Леры и мне кажется, она права, мне стоит попробовать прикинуться беспомощной дурочкой и хоть как-то сдвинуть ситуацию с мёртвой точки.       Весь оставшийся день проходит спокойно. Я ассистирую две операции, делаю вечерний обход вместе с Андреем и ближе к семи уже не чувствую ног. Мне хочется скорее упасть в кровать и закутаться в тёплое одеяло. Завтра выходной, который я планирую провести дома на диване перед телевизором, хотя, конечно, мне бы хотелось чего-то другого.       Переодевшись, я снова оказываюсь в путах своих узких джинс, которые, из-за отёка ног, стали ещё плотнее сидеть.       — Ты на машине? — спрашивает Андрей, зайдя в ординаторскую.       — Нет, — вру я, повязывая шарф.       — Тогда подожди меня, — отвечает он, — я переоденусь и подвезу тебя.       — Хорошо, — отвечаю я, выражая абсолютное безразличие, хотя внутри меня всё пляшет от радости.       Пока жду Андрея, хвалю себя за то, что припарковалась утром у соседнего здания, в то время как его машина стояла прямо напротив входа.       До моего дома ехать не так уж и далеко, минут пятнадцать, если без пробок. Надо было снять квартиру на окраине.       — Тебе полегчало? — спрашивает Андрей, пока мы плетёмся за автобусом.       — Да, — отвечаю я и тут меня осеняет, что его предложение подвезти могло быть банальной жалостью, хотя…       — Хочешь, заедем куда-нибудь перекусить?       — Давайте.       — Прекращай уже выкать мне.       — Хорошо, — улыбаюсь я.       Может, это и не было жалостью.       За ужином, перебрав с вином, я начинаю откровенничать. Рассказываю про свою сестру и про тяготы жизни с ней, хотя тут же говорю, что люблю её безумно. Выясняется, что у Андрея тоже есть брат, только старший. Весь вечер мы делимся историями из детства. И шутим, делясь сплетнями из больницы. У Андрея на этот счёт не так уж и много историй, у меня — куча. Я была дружна абсолютно со всеми, а Андрея считали нелюдимым.       В какой-то момент я перестаю закусывать, упиваясь красным полусухим. Это не идёт мне на пользу, в голове начинают расплываться картинки. Андрей, очевидно наученный из опыта, сидит абсолютно трезвым, хотя выпил столько же, сколько и я. Дальше я уже не помню, как оказалась дома, но я прекрасно помню прикосновения Андрея, пока он вёл меня до квартиры. Помню, как еле открыла дверь, и едва не упала. Помню, как он укладывал меня на диван, а я умоляла его остаться.       — Я не могу, а тебе нужно поспать, — еле слышно сказал Андрей, и я провалилась в сон.

***

      На следующий день я просыпаюсь с тяжёлой головой. Я в одежде на диване, прикрытая пледом: дело рук Андрея. Он накрыл меня, когда уходил, ведь Леры, судя по тишине, дома нет. Чтобы подняться, мне понадобилось минут пять. Я собиралась с силами. Встав, я замерла, ожидая, когда картинка в глазах стабилизируется. Не помню, чтобы когда-нибудь так напивалась. Хотя с годами похмелье переносится всё труднее. В студенчестве мы могли пить самогон полночи и на утро прийти бодрыми к первой паре.       Добравшись до кухни, бесцеремонно опустошаю графин с водой, даже не удосужившись налить воды в стакан. Пью до тошноты. На секунду мне становится хорошо, но окончательно спасает только аспирин. Закидываю две таблетки в рот и запиваю апельсиновым соком. Снова ложусь на диван и засыпаю.       Когда я просыпаюсь во второй раз мне становится легче, и я иду в душ. В телефоне обнаруживаю смс от Андрея, который интересуется моим самочувствием. Я извиняюсь за вчерашнее, хотя не помню, чтобы сделала что-то, за что следовало бы извиняться. Но мне было так стыдно за итог вечера, в котором Андрею пришлось меня пьяную везти домой, что я готова была извиняться бесконечно.       До прихода Леры я валяюсь на диване с чашкой зелёного чая, смотря одну из тех программ, где главные герои — пьющие родители, а ведущие и вся студия пытаются помочь их детям.       — Ну что, эротические подробности будут? — Лера падает в кресло напротив, выжидающе смотря на меня.       — Отстань, — отвечаю я, бросив в неё подушкой. — Я напилась, как дура, и он ушёл.       — Бросил тебя?       — Уложил спать и уехал к себе.       — Вот это джентльмен! Не воспользовался пьяной девушкой. Да ещё и спать уложил.       — Одеялом накрыл, — продолжаю я.       — Нет, такого точно нельзя упускать.       — И что я сделаю?       — Позови его на каток.       — Лер, нам не по шестнадцать.       — Можно подумать, в вашем возрасте люди на коньках не катаются, — отмахнулась Лера, забрав мой чай. — Сколько ему лет вообще?       — Тридцать восемь.       — Ну а тебе двадцать семь, тоже мне, два старых пердуна.       — Не буду я его на каток звать.       — Ну и страдай тут в одиночестве.       Я и страдаю. Весь оставшийся день провожу у себя в комнате, под одеялом, листая «ВКонтакте».       Может, я себе это только придумала, и Андрей не испытывает ко мне тех же чувств. Я мучаюсь этой мыслей час, а потом, не выдерживая, набираю ему сообщение:       «Не хочешь продолжить вчерашнее?» — печатаю я, но отправлять не спешу. Перечитываю, и слова кажутся абсурдными. «Продолжить что?» — может спросить он и будет прав.       Удаляю сообщение и кладу телефон в сторону. Закрываю лицо руками, но тихий голос в голове шепчет, что странно отправлять ему сообщение сейчас и стоило это сделать утром. Пока лежу, чувствую себя жалкой, отчаянной женщиной, которая так и ищет мужского внимания. Конечно, в какой-то степени, это было правдой. Но правда была ещё и в том, что Андрей уже слишком давно мне не безразличен и теперь, после наших объятий и ресторана, он это знает. Но вопрос в другом — нравлюсь ли я ему так же, или это только моя фантазия?