А кто спасёт тебя?

Вера.       Сидя в машине Игоревича, я в какой-то момент поняла, что у меня потеют ладони. Сердце куда-то провалилось, щёки заледенели. Я боялась предстоящего диалога с бабкой и дедом. Судя по молчаливости биолога, он разделял мой настрой. Мы ехали под весёленькую музыку Дорожного Радио, но и это не спасало, как и шутки ведущего в паузах между песнями.       — Может, заехать купить тортика? — спросил Игоревич, когда мы стояли на красном.       — Можно, дед обожает сладкое.       С этим, съехав с моста, мы остановились около того самого магазина, где «нам всегда продавали». Кондитерский отдел был не богат на выбор: «Наполеон», «Пьяная вишня» и «Эстерхази». Взяли последний. До кучи Игоревич берёт две коробки конфет — решил играть по-крупному.       На подъезде к дому я замечаю машину Кати: хороший знак. С её поддержкой эта встреча имеет все шансы на положительный итог.       Открыв дверь во двор своим ключом, мы сразу же попали под удивлённый взгляд деда. Тот, ещё секунду назад чистящий дорожку к дому от льда, замер, посмотрев сначала на меня, потом на биолога.       — Добрый день, — улыбнулся Игоревич, протянув руку.       — Добрый, — ответил дед и, сняв перчатку, протянул руку в ответ. — Вера, что происходит?       — Это мой крестный — Андрей.       Биолог, кашлянув, бросил на меня осуждающий взгляд. Я лишь виновато сжала губы, как бы прося прощения за свою импровизацию.       Поменявшись в лице, дед подпёр лопатой металлический высокий забор, что ограждал нашу территорию от земли соседей.       — Очень приятно. Я — Владимир Петрович. Проходите скорее в дом. Мы как раз чай пить собирались.       Таким дружелюбным я деда не видела ни разу в жизни. Когда Игоревич прошёл вперёд, дед остановил меня, схватив за предплечье.       — Ты где была ночью? — прошипел он.       — У подруги ночевала.       — Иди быстро в дом, бабка вся на нервах.       Вырвавшись из рук деда, я поспешила за Игоревичем. Тот уже успел разуться и снять пальто. Наспех скинув ботинки, я бросила куртку на пол и глубоко вдохнула, готовя себя к худшему. В доме пахло блинами и мятой. С кухни слышались два женских голоса.       — Моя тётя здесь, — шепнула я Андрею, поправив свои спутанные волосы. — Если что, не говори ничего.       — «Если что»? — нахмурился Игоревич, но я уже успела уйти на кухню.       — Привет, — произнесла я, встав в дверях.       Прежде чем бабка успела что-то ответить, ко мне подошёл Игоревич.       — Помните Андрея? — выдала я, играя свою роль до последнего. — Моего крестного.       Вскочив со стула, бабка принялась суетиться, спеша усадить незваного гостя.       — Конечно, помним, — ответила бабка, которая никогда в жизни не видела этого человека. — Вы проходите скорее, — говорила она, ставя на стол дополнительные чашки и приборы. — Мы гостям всегда рады.       Сдержав усмешку, я ликовала своей победе, усаживаясь рядом с Катей.       — Это вы были женаты на Лене Орловой?       Игоревич, сев напротив, кивнул.       — Мы развелись, давно уже, — соврал он, поддержав мою импровизацию.       — Я — Екатерина, но вы вряд ли меня помните, — произнесла Катя, продвигая ко мне блюдо с блинчиками. — Сколько лет уже прошло.       — Да, — улыбался Игоревич, делая глоток мятного чая. — Чёрт, — вздохнул он, — мы забыли торт в машине. Я сбегаю.       — Не стоило, — улыбнулась бабка, ставя на стол чашку с мёдом.       — Я быстро.       Столкнувшись в дверях с дедом, биолог выбежал на улицу. Я, не обращая внимания ни на кого, уплетала блинчики с вишнёвым вареньем, которое своей лёгкой кислинкой великолепно сочеталось со слегка пресными блинами.       — Ты куда пропала вчера? — спрашивала бабка, поглядывая украдкой в окно, ведущее на лестницу к дому. — И зачем ты этого Андрея привела?       — Я у подруги ночевала, а Андрей здесь затем, чтобы избавить вас от меня.       — В каком смысле? — спросил дед, едва не поперхнувшись чаем.       — Он хочет взять опеку надо мной. Я не против. Нужно ваше разрешение.       — С чего это ему брать опеку над тобой? — вмешалась Катя. — Тебе здесь плохо живется?       — Дай-ка подумать, — вытерев рот салфеткой, я поднесла чашку с душистым чаем ко рту. — Почти как в тюрьме.       — Неблагодарная, — буквально прорычала бабка, отодвинув от меня варенье.       Я не успела ничего ответить — пришёл Андрей. Он поставил на стол торт и конфеты. Бабка принялась нарезать принесённое угощение, вернув свою слащаво натянутую улыбку на лицо. Дед съел три куска. Игоревич и Катя неохотно клевали торт, иногда бросая друг на другая изучающие взгляды.       — Вера сказала, что вы хотите её забрать, — спустя минут десять молчания заговорила бабка.       — Если вы не против.       — Вы тоже должны нас понять, — заговорил дед, удивив меня своей участливостью, — Вера наша внучка, мы переживаем за неё. Как мы можем отдать её, давайте будем честны, малознакомому человеку?       — Это для вас он малознакомый, — ответила я.       — Папа прав. Почему бы тебе не пожить здесь до совершеннолетия?       — Я понимаю вас, — произнес Игоревич, едва я успела начать говорить. — Я для вас малознакомый человек, но для Веры будет лучше пожить со мной. Хотя бы до восемнадцати. У меня больше места, я смогу возить её в школу, смогу оплатить ей учёбу в медицинском…       — Где? — удивились бабка с дедом одновременно.       — Вы разве не знаете, что Вера собирается поступать в медицинский институт?       — Нет.       — Как будто вы меня спрашивали.       Остаток ужина практически никто не проронил ни слова. Андрей попытался привести ещё несколько доводов в свою пользу и дед, кажется, принял позицию биолога, а бабка только рада была избавиться от меня, как бы она ни врала всем вокруг. Катя же весь вечер молча наблюдала за Игоревичем, словно силясь выудить воспоминания о нём из глубин мозга.       Правда была в том, что моего настоящего крёстного звали Алексей и, кажется, он переехал во Владивосток лет пять назад. Как и все члены семьи, Катя видела его молодым на моих крестинах. Даже сама я смутно помнила его лицо, пусть тот и был частым гостем у нас дома до смерти отца. Андрея с ним объединяли только тёмные вьющиеся волосы и заразительная улыбка — единственное воспоминание о моём настоящем крёстном.       Когда все мои вещи были собраны и загружены в багажник, только тогда я осознала, что всё происходит на самом деле. Что больше мне не придётся завтракать под наблюдающими взглядами, которые считали каждую съеденную мной ложку каши. Не придётся больше выслушивать рассказы о том, какая хуёвая моя мать и что тюрьма по ней давно плакала. Для меня она всё равно была матерью. Пусть и хуёвой, но другой у меня не было. И то, что она сделала ради меня, навсегда будет отзываться в моём сердце только благодарностью.       Пока я сидела в машине, Игоревич и Катя, освещаемые фарами, стояли передо мной и о чём-то болтали, улыбаясь друг другу. В какой-то момент биолог даже рассмеялся, а Катя, улыбнувшись ещё шире, стряхнула с его плеча снег. Шокированная увиденным, я молилась, чтобы Игоревич скорее сел в машину. Тот спустя пару минут наконец-то распрощался с Катей, мило помахав ей рукой на прощание.       — Катя пригласила нас на ужин, — объявил он, сев в машину.       — Нет! Мы не можем пойти.       — Почему нет?       — Потому что её благоверный ревнует её ко всему, что движется.       — Зачем она тогда нас пригласила? — спросил Игоревич, ожидая, когда Катина машина проедет вперёд.       — Она тебе не верит. Наверняка решила позвать в гости кого-нибудь из друзей отца, чтобы проверить свои сомнения на твой счёт.       — Зачем ты вообще назвала меня своим крёстным?       — Я паниковала.       — Мы ведь договорились говорить правду, — Андрей тронулся с места, под колёсами захрустел лёд вперемешку со снегом.       — Ещё не поздно вернуться и рассказать, — бросила я, отвернувшись к окну. Андрей не ответил, но я слышала, как тяжело он вздохнул.

***

      Моя новая комната катастрофически отличалась от старой. Во-первых, тут была кровать: большая, двуспальная, которую Андрей специально купил для меня. Во-вторых, раньше эта комната была чем-то вроде кабинета и домашней библиотеки, теперь же, она стала жилой. Стол из центра был передвинут к окну. Высокие стеллажи остались стоять на своих местах вдоль стен, только с одной стороны прямо под тяжёлыми полками стояла кровать. В этой комнате я себя чувствовала охранником библиотеки, но это не было чем-то плохим, и скорее даже напротив, я была очень даже рада жить в эпицентре книг.       Андрей подготовил свою квартиру основательно: в ванной повесил второй комплект полотенец, купил для меня фен, которым я пользовалась редко, зубную щётку, гель для душа и шампунь (те, которыми пользовался он, были из серии для мужчин). В шкафу для меня освободилась большая полка. По кухне Игоревич провёл для меня целую экскурсию, показал где что хранится и наказал брать всё, что хочу, не спрашивая его и не стесняясь.       Первые пару дней я не могла не чувствовать себя некомфортно. Ходить в туалет было своеобразной пыткой. Я словно съехалась с парнем и теперь мне приходилось делать вид, что девочки в туалет не ходят. Спустя неделю я привыкла. Теперь мне было даже как-то забавно встречать по утрам на кухне заспанного Игоревича в пижаме, который каждый раз на завтрак готовил что-то невообразимое. От его драников я до сих пор не отошла: ничего вкуснее в своей жизни я не ела.       Ездить в школу на машине три раза в неделю для меня теперь было самой обычной рутиной. Меня не смущало появление такого контроля и заботы, но дабы не быть раньше времени рассекреченной, я выходила на остановку раньше, шла за Машкой и Валерой, и так втроём мы плелись по утреннему морозу в школу.       — У меня ноги болят, — ныла Машка, пока мы курили у гаражей. — Ненавижу нового физрука.       — Больше не соскочишь с физры, — улыбнулась я, делая затяжку.       Мимо нас проходили первоклассники с родителями и одна мамаша, не выдержав, сказала:       — Вы бы хоть подальше отошли. Ни стыда ни совести.       — Тёть, — начал Валера, — тебе закурить дать или что?       Махнув рукой, та покрепче прижала своё чадо и повела его к школе.       — Я думаю справку себе достать, — говорила Машка, закидывая в рот жвачку. — Этот спорт мне на хуй не сдался.       На школьном крыльце мы столкнулись с химичкой. Та, холодно ответив на наше: «Здравствуйте», поспешила скорее зайти внутрь. Валера, придержав ей дверь, скорчил лицо вслед её удаляющейся спины.       — Вот ведь мегера.       — Мужик ей нужен, — Машка была в своём репертуаре.       На первом уроке русского мы писали сочинение по «Преступлению и наказанию», которое я прочла ещё в ноябре. Как всегда, моё мнение о бесконечном нравственном наказании Раскольникова растянулось на шесть страниц тетради, за что, впрочем, меня и уважала Людмила Григорьевна, хотя и просила порой быть лаконичнее. Следующие две математики я умирала от скуки, пусть и разок вышла к доске, получив очередную пятёрку. На биологии мне теперь было до ужаса странно. Каждый раз, когда Игоревич что-то спрашивал, я еле сдерживалась, чтобы не назвать его Андреем. Отвечать у доски я старалась реже и если делала это, то быстро и по делу. Получала свою оценку и спешила сесть на место.       Сегодня урок пошёл иначе. Мало того, что Игоревич опоздал на десять минут, так он ещё и сказал нам самостоятельно делать конспекты по учебнику, чего не было никогда. Его утренняя собранность и хорошее настроение куда-то улетучились. Теперь он, сведя брови, сидел за столом, погрузившись в телефон. Андрей.       Пробравшись в кабинет завуча, я сел на свободный стул у окна, в то время как некоторые из присутствующих учителей покосились на меня. Я пробормотал: «Здравствуйте» и сел, закинув ногу на ногу. Наш новый физрук, пожав мне руку, сел рядом.       — По какому случаю нас собрали, не знаешь? — спросил Егор, а я лишь пожал плечами. — Вроде бы педсовет на следующей неделе.       — Спасибо всем, что пришли, — объявила завуч, зайдя в кабинет, — я вас сильно не задержу. Все вы знаете, что у нас скоро «День защитника отечества» и по традиции нам нужно подготовить концерт. В этом году я хочу сделать ответственным вас, Андрей Игоревич.       — Почему меня?       — Ваш десятый класс сегодня уже вызвался вести концерт: Маша Корнилова и Валерий Попов. Вот я и подумала, что вам стоит тоже принять участие. За помощью со сценарием обратитесь к Вере Розановой, она у нас главная активистка.       — Да уж, — пробормотала химичка, усмехнувшись, — «активистка» это ещё скромно сказано.       — Что-то не так? — не выдержал я.       — Ну что может быть не так? Это же не я со школьницами развлекаюсь и на машине их катаю.       Перешёптываясь, все учителя без исключения обернулись на меня.       — В каком смысле? — вмешалась завуч. — Андрей Игоревич, объяснитесь.       — Я не буду объясняться за то, чего не делал, а причину, по которой я подвозил Веру, я озвучу вам позже и лично, Тамара Борисовна.       Химичку, очевидно, этот ответ не устроил.       — Нет никакой разумной причины, по которой взрослый мужчина подвозит несовершеннолетнюю школьницу.       — А я думаю, что Андрей Игоревич не совершал ничего противозаконного, — заступился за меня новый физрук.       — Поддерживаю, — вмешалась англичанка.       — Давайте лучше вернёмся к концерту, — Тамара Борисовна постучала ручкой по столу, словно успокаивая не учителей, а школьников, — а с Андреем Игоревичем мы позже всё обсудим.