А кто спасёт тебя?

Андрей.       Стены госучреждений всегда пахли особенно, уж мне ли не знать. Помню свою первую практику в больнице на втором курсе. Нас, небольшой группой из десяти человек, привели в приёмный покой и тогда я впервые заметил этот странный запах — лекарств и гуаши. Его ни с чем не спутать. Позже я понял, что так пахнет фенол. Я ненавидел этот запах. Тогда, в свои дежурства, я старался меньше дышать. Когда я работал в сельской больнице, там пахло иначе. Запахи всегда смешивались, но самыми сильными были: хлорка, йод и формалин. Сейчас в больнице руки обрабатывали специальным щадящим жидким мылом, но первые годы своей практики я пользовался хозяйственным высоко щелочным мылом, что повлияло на кожу рук. Первые месяцы я мучился от раздражения. Руки не успевали заживать между операциями. Никакие крема не спасали. Из-за этого на моих руках осталось несколько небольших шрамов. Запах хозяйственного мыла стал самым ненавистным среди прочих.       В этих стенах мылом не пахло, как и фенолом. Не ударял в нос и запах гуаши. В этих стенах стоял стойкий аромат кофе, напоминающим собой старую кофейню на юге Испании, и я не шучу. Меня забавлял этот запах. Он чётко показывал местным посетителям, на что им стоит рассчитывать — на нерасторопность и на холод, смешанный с ароматом кофе.       Пройдя небольшой лабиринт из светлых, свежеотремонтированных коридоров, я нашёл нужный кабинет. На мой стук никто не ответил. Дёрнул ручку — закрыто. Вздохнув, я сел на кресло и поднял глаза, передо мной висели два плаката: «Расскажи подростку о своей семье» и «Никогда не поздно стать родителями». Всё, что было написано под заголовками, я не разглядел, поэтому отвёл взгляд, посмотрев на часы. Маленькая стрелка почти подошла к двенадцати. Был самый разгар рабочего дня, а на месте никого нет.       Просидев минут пять, я не выдержал, встал и подошёл к окну. Вид открывался прямо на курилку. Попытавшись разглядеть лица сотрудников, знакомого я не увидел и, снова вздохнув, поднял руку с часами. Следующие десять минут я ходил по пустому коридору взад и вперёд. Снова сел, закинул ногу на ногу и достал телефон. На экране высветилось сообщение от Веры: «После уроков поеду за вещами. Нам на замену дали англичанку, смотрим видос про королеву. Скукотищаааааа». Улыбнувшись, я ответил: «Подожди меня после уроков, поедем вместе. Мне нужно поговорить с твоими бабушкой и дедушкой».       «Окей», — ответила Вера, и я убрал телефон.       — Андрей? — услышав своё имя, я поднял голову. — Дёмин? Ты?       Рядом со мной стоял коренастый мужчина в костюме и пуховике, держа подмышкой кожаную папку.       — Привет, — улыбнулся я, двинувшись на встречу старому другу.       — Ну ты совсем потерялся, — говорил Дима, хлопнув меня по плечу. — Сколько мы с тобой не виделись? Лет пять?       — Поменьше.       — Случилось что-то?       — Почему сразу случилось?       — Ну не просто же так ты ко мне пришёл спустя почти пять лет.       — Справедливо. Давай к тебе в кабинет зайдём.       Дима был моим школьным другом. Кроме него у меня в те годы никого не было, с ним мы пережили первые прыщи, отбивались от местной гопоты, делились рассказами о неловких поцелуях с одноклассницами в парке и о планах на будущее. Дружили даже после выпуска, но, когда он женился и обзавёлся семьей, наше общение быстро сошло на нет.       — Давно ждёшь? — спросил Дима, снимая пуховик.       Его рука сразу же, машинально, потянулась к чайнику, который он включил ещё до того, как полностью снял верхнюю одежду.       — Около получаса.       — Извини, на слушание был, задержали немного.       — Бывает.       — Давай, садись, сейчас кофе сделаю, поедим. У меня с утра крошки во рту не было.       — Да я не особо есть хочу, — ответил я, вешая пальто на стул.       — Мне жена с собой пирожков завернула, — продолжил Дима, не обращая внимания на мой ответ. — Язык проглотишь.       — Как она, кстати? Как дети?       — Отлично. Мы третьего вот ждём.       — Поздравляю, — я опустился на стул.       — Ты не женился ещё?       — Пока нет, — ответил я, сам не поняв, почему добавил: «пока».       Дима, выложив на тарелку приличную гору пирожков, поставил её на стол вместе с двумя кружками. Из чайника с шипением вырвалась струя кипятка, наполняя пустые чашки. В помещении сразу запахло кофе и выпечкой. Я невольно сглотнул.       — Сахар будешь?       — Не надо.       Сделав маленький глоток обжигающего кофе, я мысленно готовил к себя к теме визита. Не зная, как начать, я решил зайти из далека.       — Тебя повысили, я смотрю, — произнёс я, обведя взглядом большой кабинет.       — Уже год как, — Дима откусил большой кусок яблочного пирожка, — теперь начальник отдела.       — Поздравляю. Я к тебе как раз по рабочему вопросу.       — Слушаю.       — Мне нужно оформить опеку.       — Так, — Дима взялся за второй пирожок.       — Опеку мне нужно оформить над подростком. Девочка. Семнадцать лет.       Едва не подавившись, Дима поставил на стол кружку.       — Семнадцать? Ты с ней что…       — С ума сошёл?! — крикнул я, не сдержавшись. — Она моя ученица.       — Ученица?       — Долгая история.       — Ну опека над подростком сложное дело. Тем более если опекун одинокий мужчина.       — Но шансы есть?       — Шансы всегда есть.       — Ты же сможешь сделать так, чтобы мне одобрили опеку?       — Технически могу. Но практически…       — Я в долгу не останусь.       — Ты точно с ней не того? А то может годик потерпеть и…       — Дим, ты меня знаешь.       — Ладно, — вздохнув, Дима положил передо мной чистый лист и ручку, — записывай документы, которые надо будет принести, — кивнув, я взял ручку и принялся писать под диктовку, — краткая автобиография – набросай как-нибудь, я потом подправлю. Дальше: копия всех страниц паспорта, справку с места работы и справку о доходе за двенадцать месяцев. Справку об отсутствии судимости. Надо будет пройти медосмотр и курсы подготовительные. По курсам я тебе помогу и со справкой о судимости, всё остальное сам. Если завтра принесёшь доки, я к вечеру подам заявление и через пятнадцать дней придёт ответ. У девочки что с родителями?       — Отец погиб давно. Мать сидит за убийство. Временная опека пока у бабушки с дедушкой.       — Пусть они отказ пишут тогда в твою пользу. Это нам всё упростит.       — А если они не захотят?       — Тогда я выйду в суд с лишением и уже потом мы будем переоформлять опеку на тебя. В лучшем случае затянется на пару месяцев, но в худшем — на год, а там девочке уже восемнадцать исполнится. Поэтому лучше, если бабушка с дедушкой сами откажутся, тогда через две недели ты станешь официальным опекуном. Вера.       Бедная несчастная я. В последнее время я слишком часто себя жалею. Бабка с дедом буйствуют — бедная я. В школе учителя занудствуют — несчастная Вера. Мать посадили за убийство — бедная-бедная Вера. Друзья не понимают — держись, Вера! Сегодня не лучше. Место действия — школа, урок химии. Марина Евгеньевна явно за что-то меня ненавидела, ибо второй урок подряд я получала тройки — бедная Вера.       — Розанова, бери сборник и к доске. Уравнение пятьдесят два.       — Но Марина Евгеньевна, — отозвалась Машка рядом со мной, — мы эту тему ещё не проходили.       — А это эксклюзивно для Веры, она же у нас ЕГЭ по химии собирается сдавать, а такие уравнения как раз встречаются в тридцать первом задании.       Не став спорить, я встала и принялась переписывать уравнение на доску. После минуты стараний, я кашлянула, привлекая внимание химички.       — Так, — взяв мел, та сразу же начала перечёркивать моё решение. — Во-первых не вижу полную ионную форму, а во-вторых, вот тут потеряла атомы.       — Они на месте.       — Что?       — Я говорю, там всё правильно.       — Ты спорить со мной будешь? — химичка бросила мел на полку у доски. — Садись. Три.       Не ответив, я стряхнула с рук мел и села на место.       — Дневник почему до конца недели не заполнен?       — Я не успела ещё.       — Андрей Игоревич вообще не следит за этим?       — Причём тут он?       Резко подняв голову, химичка одарила меня настолько странным взглядом, смешанным с ненавистью и презрением, что я тут же пожалела о своём вопросе.       — Выйди из класса, — холодно бросила она.       На меня тут же покосились все двадцать пар глаз. Я молча смахнула со стола учебник с тетрадью в сумку и, с грохотом задвинув стул, вышла из кабинета. Бедная я.

***

      — И что на неё нашло? — говорил Валера, пока мы стояли в очереди в пятёрочке.       — Кстати, держи свой дневник, — Машка, покопавшись в сумке, достала мой скромный дневник в белой обложке, в который мне было тошно заглядывать последний месяц.       Мы расплатились за булочки с повидлом и энергетик, направившись в соседний двор, подальше от школы. На прошлой неделе снег кое-где подтаял, но за морозные ночи всё месиво успело превратиться в ледяные глыбы, по которым мы шли, выворачивая ноги. Машка — любительница сапог на каблуке — шла маленькими шагами, держась одной рукой за плечо Валеры.       — Давайте тут присядем, — Холодец указал рукой в перчатке на качели.       Летом нас отсюда гнали мамочки, а зимой эти наседки опасались сажать своих чад на ледяные советские качели, которые скрипели от холода и возраста.       — Кстати, куда Андрюша пропал? — сев на качели, спросила рыжуля, отпивая пену, которая так и норовила убежать на её колготки.       — Заболел, наверное, — ответил Валера, а я пожала плечами, сев на соседние качели справа от Машки.       Тайны хранить я умела лучше, чем язык за зубами. О ситуации с химичкой я жалела до сих пор, ведь, если бы я промолчала, то получила бы только тройку, без дополнительной двойки за поведение.       — Вер, ты чего такая задумчивая? — Машка толкнула меня в плечо. — Из-за Маринки паришься?       — Да нет, плевать на неё, — соврала я, съедаемая изнутри догадками.       — Рассказывай, — произнёс Валера, шурша упаковкой. — Это уже какая тройка по счету?       — Третья.       — Вот, если считаешь, значит переживаешь, — заключил Холодец.       — Я не понимаю, почему она Игоревича приплела.       — Ну он же типа наша классуха, — ответила Машка.       — Не в этом дело.       — А в чём тогда? — рыжуля передала мне банку с энергетиком.       — Просто она так посмотрела на меня, как будто я ей жизнь испортила.       — Ой, ты же знаешь Маринку, ей сложно угодить.       — Но она раньше на Веру молилась, — холодец встал на мою сторону.       — Вот именно, — подтвердила я, закурив.       — Ну а теперь она сменила религию, и отличницы её больше не возбуждают. Кстати, — Машка достала помаду из сумки и принялась подкрашивать губы, — по поводу возбуждения, — пробормотала она, старательно вырисовывая контур, — я слышала, Маринка к Андрюше не ровно дышит, чем не повод?       — Не начинай, — я закатила глаза.       — Я ничего плохого не хочу сказать, но химичка, как любая женщина, ревнивое и коварное создание, вот и нашла способ оторваться.       Я задумалась. Уж в чём в чём, а в любовных интригах Машке равных не было. Да и в словах её был смысл. И раз так, то Игоревич с опекой влипнет ещё в большие неприятности, о которых я даже представить не могла.       — Вер, посмотри, — Машка, встав, слегка наклонилась вперед и повернулась ко мне задом, — колготки не зацепила? — Нет, всё ок.       Сегодня нам оставалось перетерпеть физкультуру и математику, благодаря которой мы вообще ходили на физру. Математику никто не смел прогуливать. Наша математичка была одинокой женщиной с круглыми очками и без чувства юмора. Она ненавидела наш класс уже очень давно. Ещё бы! Ирина Михайловна была не только нашей математичкой, а ещё и классным руководителем эталонного девятого класса. Её ученики были местной грушей для битья, а уж парни из нашего класса не упускали момента устроить разборки прямо в коридоре с четырёхглазыми отличниками, которые свысока смотрели на нас. В десятом и одиннадцатом детей из благополучных семей можно было по пальцам пересчитать. Практически все мы были из неполных семей или из семей, в которых родители не гнушались ни алкоголя, ни местного самогона, который гнал Петушок — легенда, благодаря которой все районные бухарики концентрировались в нашем дворе. На физкультуру мы опоздали на десять минут, но это катастрофой не было: Фёдорович нам прощал всё, главное, что вообще приходили. В раздевалке, на удивление, никого не было, хотя обычно в женской толпились девчонки из нашего класса вместе с Кошкиным и его прислужниками.       — Где все? — удивился Валерка, увидев пустые раздевалки.       — Похоже, Фёдорович не в духе, — ответила Машка, повесив куртку на крючок.       Оставив сумки и верхнюю одежду, мы поплелись к спортзалу. Пока шла разминка, мы тихо прокрались к лавочкам, но, едва мы успели сесть, в помещении раздался пронзительный свист.       — Ваши фамилии?       Мы обернулись, но вместо привычного физрука в поношенной голубой спортивной форме, увидели молодого парня лет двадцати пяти, который стоял, держа в руках журнал.       — Розанова, Корнилова и Попов, — ответила я, замерев на месте.       — А ты кто такой? — произнесла смелая Машка и все тут же на неё покосились.       Кошкин, стоя за спиной нового физрука, покачал головой, проведя большим пальцем по шее.       — Фамилия?       — Корнилова.       — Форма где?       — А у меня месячные.       — У остальных тоже?       — Я забыла форму, — призналась я.       — И я, — сказал Валера.       — А где Виталий Фёдорович? — Машка всё не унималась.       — Если бы кое-кто не опоздал на десять минут, то узнал бы ответы на все свои вопросы.       — Извините, — ответила я.       — Обувь снимаем и пять штрафных кругов бежим.       Машка, усмехнувшись, села на скамейку. Мы с Валерой её смелости не разделяли. Скинув ботинки, мы неохотно побежали, пока остальные сдавали нормативы: девочки качали пресс, мальчики отжимались.       — В чём дело? — физрук подошёл к Машке, беззаботно восседающей в одиночестве на скамейке.       — Ни в чём. Я же сказала, у меня месячные, я бегать не буду. Тем более в юбке.       — Значит я буду вынужден поставить тебе два.       — Да пожалуйста, — фыркнула Машка.       После бега я пошла сдавать пресс, хватило меня на тридцать два раза. В середине урока нас разделили на команды, и мы принялись играть в волейбол. Я стояла на первой линии и приняла пять мячей, хотя и пропустила два. Машка всё это время сидела в телефоне.       — Да, это не на лайтах с Фёдоровичем на скакалке прыгать и в лапту играть, — сказала Танюха, когда мы вошли в раздевалку потные и уставшие.       — Где он вообще? — спросила я.       — С грыжей слёг. Вроде как надолго.       — Блять, — протянула Машка, — нам теперь этого карандаша терпеть?       — Да, попала ты, — засмеялись девчонки, а я ободряюще хлопнула Машку по плечу.       После урока Машка с Валерой поехали в торговый центр за шмотками, я кое-как отмазалась, соврав, что болит живот: говорить правду я была не готова.       Взяв два кофе в русаппе, я села на скамейку рядом, ожидая Игоревича. На улице начался снег, люди, попрятав носы за шарфами, кучковались на остановке. Приглядевшись, замечаю химичку. Та стояла около Роспечати в норковой шубе, ожидая свою маршрутку. Я молилась, чтобы она уехала раньше, чем заметила меня, садящуюся к Игоревичу в машину. И едва я подумала об этом, чёрный внедорожник биолога остановился в паре метров от остановки. Замотавшись покрепче шарфом, я поплелась к машине.       — Привет. Замёрзла? — спросил Андрей, когда я забралась в тёплый салон.       — Нет. Кофе тебе взяла, будешь?       — У меня сегодня передозировка кофеина будет, — усмехнулся Игоревич, забрав один бумажный стаканчик.       Когда машина тронулась с места, я невольно взглянула на остановку: химичка стояла на том же месте и, к моему большому сожалению, смотрела прямо мне в глаза.