А кто спасёт тебя?

Вера.       Четвёртый этаж, восемьдесят девятая квартира. С лестницы сразу направо. Этот маршрут я выучила ещё когда мать забирала меня из детского сада и мы, пыхтя, поднимались по ступенькам, ругая вечно ломавшийся лифт. Я знала в пять лет и улицу, и номер дома с квартирой, хотя тогда ещё едва могла считать до ста. Меня с первых шагов науськивали четырём истинам: не ходи никуда с незнакомцами, ничего у них не бери, сторонись цыган и, если потерялась, сразу называй свой адрес.       Эта дверь с кривыми восьмёркой и девяткой стояла здесь ещё задолго до моего рождения. Не меняли её и после. Иногда её красили, но на моей памяти она была всегда серой.       Стоя напротив, я не могла не возмутиться этому варварству — небрежно приклеенной белой бумаге с синей печатью поверх неказистой подписи следователя, даты и жирного «опечатано». Будь я ребёнком, непременно заплакала бы от таких перемен. Я ненавидела перемены. Ненавидела, если в моём привычном мире что-то менялось. Даже вещи в комнате я разбрасывала по определённому, сложившемуся в голове принципу: рюкзак у входа, одежда грудой у матраса, учебники только у изголовья.       Игоревич, стараясь не порвать бумагу, осторожно оторвал её с одной стороны от дверного косяка. Я, вставив ключ в замок, не сразу решилась открыть дверь — мысленно готовилась к ожидающему меня беспорядку и лужи крови в гостиной.       В нос ударил неприятный запах сырости и гнили, смешанный с кровью. Биолог слегка сощурил нос, но в целом выглядел уверенным и зашёл внутрь первый. Я сразу представила его в синем хирургическом костюме с окровавленными руками и вспотевшим лбом. Сколько людей он прооперировал за всю свою жизнь? Кровь его, наверное, удивляла так же, как меня вода во время дождя. Сама я крови не боялась, но прошёл не день и даже не два после произошедшего. Подумав об этом, я побоялась идти в гостиную. Игоревич, очевидно, это заметил.       — Где? — спросил он, и ему не нужно было уточнять это лаконичное: «где?».       — Там, — я указала пальцем налево, на самую дальнюю дверь.       — Есть тряпка? Ведро?       От запаха мне резко стало плохо. Я кивнула и, пошатнувшись, опустилась на пол. Ладони моментально вспотели, на лице проступил холодный пот.       — Прижмите лоб к коленям, дышите глубже, — сказал Игоревич, присев на корточки рядом.       Я сделала, как велели. Легче не стало. Я зажмурилась, крепко обвив колени руками. Пока биолог ходил по дому и открывал окна, я старалась успокоиться.       — Вот, выпейте, — говорил Игоревич, поставив в мою ладонь что-то холодное.       Открыв глаза, я увидела стакан с водой.       — Пейте, легче будет.       Опустошив стакан залпом, я выдохнула, почувствовав облегчение. С минуту я просидела, не шевелясь. Идея вернуться за вещами мне теперь казалась глупой. Но ещё глупее было звать Игоревича с собой. Мне было стыдно слышать, как шумит в ванной вода, пока биолог наполнял ведро. Вот он выжал тряпку. А теперь прошёл мимо меня к гостиной.       — Выйдете на балкон, — бросил он как бы между прочим, скрывшись в комнате.       Не став терять время, я пошла к себе — не хочу оставаться здесь ни на секунду дольше. Достав из нижнего ящика комода смятую дорожную сумку, я на ходу бросала внутрь вещи с вешалки, вытряхивала другие ящики, сгребала с полок и стола учебники. Ноутбук засунула в рюкзак. Я буквально летала по комнате и, остановившись, мой взгляд упал на матрас, а точнее на несколько небольших потемневших пятен крови.       Замерев, я прикрыла глаза, поняв, что Игоревич, зайдя открыть окно, увидел это. Наверняка он догадался. Я была уверена, что догадался.       Стиснув зубы, я набросила рюкзак на плечо, взяла сумку и вышла в коридор.       — Я подожду вас на улице, — крикнула я в сторону гостиной. — Ключи в двери.       — Хорошо, — ответил Игоревич, и его голос на мгновение показался мне уставшим.       Вылетев из подъезда, я сбросила весь свой багаж на заснеженную лавочку и закурила. Мимо прошла соседка с собакой, бросив на меня укоризненный взгляд.       — Здрасьте, — произнесла я, стараясь сделать тон насмешливо-язвительным.       Та лишь кивнула.       Игоревич появился после двух выкуренных сигарет и трёх как бы случайно проходивших соседок — сговорились. На улице уже начало темнеть. Фонари у подъезда окрасили снег и округу в приторно-жёлтый цвет.       — Замёрзли? — спросил биолог, забирая сумку и рюкзак со скамейки.       — Меня согрели сигареты.       — Вер, ну вы хотя бы ради приличия промолчали, — говоря это, Игоревич не злился, даже напротив, на его лице я заметила лёгкую улыбку.       — Я старшим не вру.       — Ну да, ну да.       После поездки к следователю Игоревич уговорил меня заехать в кафе и поесть. Хотя можно ли считать уговором его: «Пока не поем и лишнего метра не проеду»? Я и сама была не против перекусить — от утренней булки с маком и следа в желудке не осталось. Конечно, сидя за столом со старпером вроде Игоревича, я почувствовала себя Машкой. Иногда мне казалось, что посетители как-то странно смотрят на нас, но, оборачиваясь, понимала, что всё это только у меня в голове.       Себе я взяла грибной суп и рыбную запеканку с облепиховым чаем. Игоревич: борщ, лазанью и кофе. Первые минут десять я сидела, уткнувшись в телефон. Я задумалась: пожалуй, эта ситуация самая неловкая в моей жизни. Судя по тому, как напряжённо сидел Игоревич — скрестив руки и отведя взгляд в сторону, — я не одна за столом себя так чувствовала. Надо что-то сказать.       — Спасибо за помощь, — произнесла я, убрав телефон в карман. — Вы уже в четвёртый раз меня выручаете.       — Вы считаете? — улыбнулся биолог, опустив руки.       — Это несложно. Не сказали завучу про мою кисть, — подняв руку, я загнула первый палец. — Помогли нам с Машей, — теперь второй. — Забрали меня из милиции и вот теперь убрали кровавое месиво, — я загнула ещё два пальца.       — Сделаете презентацию, и мы в расчёте.       — Странный расчёт.       — Хорошо, помоете с Машей все модели у меня в кабинете и тогда точно всё.       Когда я усмехнулась, к нам подошла официантка с первыми блюдами. То ли с голодухи, то ли ещё из-за чего-то, но суп мне показался таким вкусным, что я едва ложку не проглотила. Запеканка была слегка пересолена, но в целом съедобна. Чай же я допила с трудом и даже мёд не спас горечь облепихи.       Пока мы с Игоревичем доедали дополнительно заказанный медовик, разговор резко перешёл в сторону моего возможного поступления в медицинский.       — Только не говорите мне, что хирург — это не женская профессия, — улыбнулась я в ответ на улыбку Игоревича.       — Даже не думал.       — Серьёзно?       — Ну да. Конечно, на практике женщину-хирурга встретишь не так часто, как мужчину, но это ещё не говорит о том, что женщин в этой профессии быть не должно. Да и в последние годы мне встречалось немало достойных практиканток.       — Вы учили студентов?       — Наставлял, если можно так выразиться.       — И как? Получились из них полноценные врачи?       — Разумеется. Многие приходили ко мне в хирургию и после интернатуры.       — Есть кто-то, кого вы воспитали с самых соплей, и кто стал настоящим профессионалом?       Игоревич засмеялся, кажется, впервые за всё время нашего знакомства так искренне, что я не смогла не улыбнуться в ответ.       — Есть один хирург, — задумчиво произнёс биолог, добавив: — Женщина, если быть точнее. Пожалуй, она единственная из всех коллег, на операционном столе которой я не побоялся бы оказаться.       — И где она сейчас? — спросила я, и лицо Игоревича помрачнело.       В этот момент к нашему столу подошёл подозрительно знакомый мужчина, и ответа на свой вопрос я так и не узнала.       — Ты как здесь? — спросил незнакомец у биолога, смерив меня надменным взглядом.       Расправив плечи, я сделала вид, что мне плевать на его резкую высокомерность, как и на его присутствие.       — Мимо проезжал, решил по старой памяти заехать. Это Вера, моя ученица, — Игоревич вытянул руку в мою сторону, и незнакомец, сжав губы, выдавил улыбку.       — Очень приятно. Можно тебя на минутку? — это было адресовано биологу, который не слишком обрадовался приглашению отойти, но явно выдохнул от перспективы не отвечать на мой вопрос.       — Я сейчас вернусь, — сказал Игоревич, и я кивнула.       Где только я видела этого типа? Перебирая в голове всевозможные варианты, я поняла, что вряд ли видела его вживую. На фото, но где? Может, когда мы копались по сайту больницы? Точно, он один из старых коллег Игоревича. Или нет? Осторожно обернувшись на стоявших в стороне биолога и его собеседника, я присмотрелась: высокий, не очень крупный, тёмные волосы с проседью. Со спины вылитый Игоревич. И овал лица похож. Точно — тот самый брат, который стал новой эротической фантазией Машки. И как я сразу не поняла.       Когда Игоревич вернулся, вид его заметно изменился. Он был теперь одновременно расстроенным и злым, отчего мне стал любопытен предмет их разговора. Глубоко в душе мне казалось, что это обо мне они говорили. И тема обсуждения, очевидно, была малоприятной. Андрей. 2013 год.       Каждый июнь в моей жизни появлялся один длинный хвост из десятка студентов-практикантов. Из плюсов — можно скинуть документальную часть, из минусов — лишняя головная боль на шесть недель.       В первую я проводил семинары. Знакомил с аппаратурой, показывал, как ставить желудочный зонд, давал узи на расшифровку. На второй неделе — моей любимой — практиканты переходили в руки анестезиологов. Следующие две недели, как правило, медсёстры брали ситуацию под свой контроль и нагружали практикантов самой грязной работой, на которую размениваться самостоятельно у них не было ни желания, ни времени. В этот период я получал жалоб от студентов больше, чем от больных.       Идя на практику, ребята строят иллюзии. Мечтают с первых дней заниматься тем, что априори невозможно без смердящих уток, мытья полов и ухода за пациентами. Любыми пациентами: будь то алкаши или бомжи, после которых многие пересматривают своё будущее в медицине.       На пятой неделе — самой сложной — студенты ассистировали мне на операциях, где и закрепляли полученные навыки. Эта неделя была не самой любимой у меня, но обожаемой у студентов.       Отвязавшись от очередной партии утконосов, я выдохнул. Сразу освободилось время и необходимость задерживаться допоздна сократилась вдвое.       Сидя на мягкой скамейке в санпропускнике, я лениво раздевался после шестичасовой операции на поджелудочной железе. Не самая долгая операция в моей жизни и не самая сложная. Обычно в операционной время идёт иначе. Там нет усталости. Нет лени или волнения. Чувства голода и жажды притупляются. Но сейчас, выйдя из операционной, на меня свалились все эти ощущения.       В душе я простоял минут десять, даже не шевельнувшись: просто смотрел на исчезающую воду в сливе. Кое-как помывшись, я надел чистую тёмно-синюю форму, которую кастелянша заблаговременно принесла и направился на осмотр ранее прооперированных пациентов. Сегодня мне повезло, кроме жалоб на слабость и температуру ничего серьёзного не было, но по дороге в кабинет мне позвонили из приёмного отделения, и я пошёл к лифту.       На первом этаже терапевтического крыла было людно. Обогнув регистратуру, я зашёл в процедурную.       — Доброе утро, — поприветствовал я всех присутствующих, подойдя к коричневой кушетке, где лежал мужчина лет пятидесяти. — Что у нас тут?       — Боли внизу живота, — начала медсестра, но мужчина её перебил:       — Как будто в спину отдаёт, доктор. Разогнуться не могу.       — Давайте посмотрим.       Вымыв руки, я надел перчатки, сел напротив кушетки и, дождавшись, когда пациент поднимет футболку, начал осмотр.       — Так больно? — спрашивал я, надавливая пальцами на живот ниже пупка.       — Нет.       — А так? — я надавил сильнее, опустив пальцы чуть ниже.       — Так больнее.       — Рези есть при мочеиспускании?       — Есть.       — Тошнота? Диарея?       — Нет. Только режет. Мне жена говорит, что это может быть грыжа пупочная.       — Не слушайте жену, нет у вас грыжи.       — Вы уверены?       — На девяносто девять процентов.       — Почему не на сто?       — Ну я же не Бог, — улыбнулся я, снимая перчатки. — Мария Дмитриевна, — обратился я к медсестре, которая стояла всё это время за спиной, — напишите направление на УЗИ мочевого и предстательной. А вы, — я снова развернулся к пациенту, — возьмите пока талончик к урологу, он как раз сейчас принимает, и после УЗИ со снимками к нему.       — Точно грыжи нет? — не унимался мужчина. — Операция не нужна?       — Точно.       На моём родном седьмом этаже было спокойнее. Реанимационное крыло дремало, в коридоре мне встретились только санитарки и медсёстры. В девять утра я сдал дежурство с мыслью об одном: бутылке виски, так удачно принесённой мне пациентом вчера в качестве благодарности.       Почти дойдя до кабинета, я едва не столкнулся с Женей — молодым хирургом, полгода назад окончившей ординатуру.       — Ой! — вскрикнула она, схватившись за бок. — Я как раз вас ищу.       — Жень, у меня закончилось дежурство. Все вопросы к Евгению Александровичу.       — Я к вам, как к завотделения.       — Ладно, — вздохнул я, — пошли ко мне в кабинет.       — Я быстро, — произнесла Женя, следуя за мной. — Я должна была сегодня делать перевязку Дмитриеву, но мне Зоя Павловна сказала, чтобы я экономила бинты и занялась другими пациентами.       Не ответив, я открыл кабинет и, толкнув дверь, пропустил Женю вперёд.       — Ты от меня что хочешь? — спросил я, опустившись на диван: от усталости я уже едва мог стоять.       — Ну вы же заведующий отделением. Сделайте что-нибудь, — Женя села на стул напротив. — Он же живой человек, разве так можно?       — Зоя Павловна его лечащий врач и ей решать, что с ним делать.       — У него вся рука гноится, — тон Жени сменился, теперь вместо учтивого тихого голоска, она едва ли не кричала от возмущения. — Температура сорок, а мне говорят бинты беречь! А антибиотики? Два через два? Мы что, на рынке?       — А ты как думала? — я усмехнулся, но не ситуации, а терпению Жени, точнее тому, как скоро оно закончилось. — Он здесь уже два месяца. Три врача сменил. Ни родственников, ни друзей. В сознание не приходит…       — Ну мы ведь врачи…       — Вот именно, — перебил я, сняв очки. — Врач не есть волшебник. Я не могу наколдовать ему богатырского здоровья. Если такая сердобольная, иди лечи его.       На мгновение повисло молчание. Ярость исчезла с лица Жени, теперь в её глазах было лёгкое замешательство.       — Но я не умею, — растерянно произнесла она, слегка съехав на стуле.       — Ты врач?       — Да.       — Хирург?       — Да, но…       — Никаких «но». Ты уже не практикантка. Ты здесь на полной ставке, иди и лечи. Я скажу Зое Павловне, что Дмитриев теперь твоя головная боль. Она обрадуется.       Не ответив, Женя посмотрела на меня так, что мне на мгновение стало стыдно из-за своих слов. Раньше она буквально в рот мне смотрела. Каждую свободную минуту прибегала и, что бы я ни делал, говорила: «А можно я с вами?». Теперь мне казалось, что я её подвёл. Что вся её вера в меня улетучилась.       — Я не знаю, как ему помочь, но вы… — замолчав, она пожала плечами. — Вы можете ему помочь, и вы должны.       — А мне? Кто мне поможет? — не выдержав от напряжения и усталости, спросил я.       Женя нахмурилась и, немного помедлив, робко ответила:       — Я.       Усмехнувшись, я подошёл к столу и достал заветную бутылку. После смены я теперь пил без угрызения совести. Женя, будучи моей ассистенткой и следующей за мной по пятам изо дня в день, конечно же, знала об этом грешке. Все знали. Осуждали? Нет. Каждый второй хирург был падок на алкоголь, иначе стресс не снять.       Опустошив первый бокал, следом я налил ещё немного:       — Будешь?       — Давайте.       Упав на диван второй раз, но уже под действием выпитого, мне было хорошо. Боль в ногах и спине теперь не тяготила, алкоголь приглушил все последствия шестичасовой операции.       — Пойми, — начал я, проведя рукой по волосам, — каким бы прекрасным специалистом ты ни был, бывают случаи, когда врачи бессильны. Пациенты уходят и это… — сделав паузу, я поднёс бокал к губам, — это нормально.       Женя, не поднимая головы, сверлила взглядом свои ноги.       — Как вы можете так жить?       — Легко.       — Неужели вам их не жалко?       — Жалко. Я, может, их жалею даже больше, чем ты, но сделать ничего не могу. Не могу прыгнуть на голову выше своих возможностей.       Не ответив, Женя, сощурившись, залпом выпила виски. Судя по её лицу, впервые в жизни.       — Иди домой, отдохни, поспи, а завтра я сам займусь Дмитриевым. Хорошо?       — Хорошо.