А кто спасёт тебя?

Вера.       Не зная куда деться, я села на кушетку, ожидая вынужденного, но, всё же, необходимого осмотра.       В нашем медпункте врача постоянного не было уже лет пять, как и медсестры. В экстренных ситуациях медицинскую помощь оказывала завуч, если случай был серьёзным — вызывали скорую помощь. На моей памяти второе происходило лишь раз.       Скинув пиджак, Андрей Игоревич закатал рукава своей идеально выглаженной рубашки — его педантичность в условиях этой школы меня удивляла — и принялся тщательно мыть руки. То было обычное действие для врача, но мне на секунду показалось, что он собирался не запястье мне осматривать, а операцию проводить. Я машинально сглотнула, занервничав.       С одной стороны, его желание вызваться помочь было немного странным, а с другой, думая о биологе, как об опытном хирурге, я поняла, что мне, должно быть, повезло встретить его в нужный час в нужном месте.       Закончив с водными процедурами, Андрей Игоревич обернулся и обвёл кабинет взглядом, в котором я заметила лёгкое замешательство. Он вздохнул, подперев руки в боки. Очевидно, ему сложно было поверить в то, что подобные совдеповские условия всё ещё существовали в двадцать первом веке.       — Итак, — произнёс Андрей Игоревич, — как получена была травма вы говорить не хотите.       Я промолчала. Что я могу сказать? Пожалуй, стоило только дать знать, что удара никакого не было, возможно, это облегчит постановку диагноза.       — Меня просто неудачно схватили за руку.       — Кто?       — Неважно.       Вздохнув от моего упрямства, биолог подошёл ближе. Я вздрогнула, когда холодные пальцы прикоснулись к моему запястью. Кожа покрылась мурашками. Пока он возился с повязкой, я старалась не поднимать глаза и не смотреть на него, держа взгляд на руках. Стоило отдать должное Машке: она утром помогла хорошенько зафиксировать запястье эластичным бинтом.       Я терпеливо сидела, с ужасом поймав себя на мысли, что от биолога приятно пахло. Даже слишком приятно. Но я никак не могла понять, чем именно. Виной тому, разумеется, была его туалетная вода, но ароматы различить у меня не получалось. Там точно был апельсин и морская нота. Но что ещё? Что-то пряное… А ещё, кажется, ваниль.       Стоп! Почему я вообще думаю об этом? Обычно меня воротило от мужчин за сорок, причём от любых. Да что уж там мелочиться — меня воротило от них всех. Мне были неприятны их лица и тела — ещё не совсем старые, но уже отжившие своё. Словно природа, наигравшись, начинала издеваться над ними, награждая их морщинами, свисающими животами и плохой эрекцией. Я боялась стареть. Боялась стать уродливой. Боялась обвисшей кожи и седых волос. Боялась, что стану похожей во многом на мать. Хотя, конечно, я понимала, что и алкоголь сыграл значительную роль в её скором старении.       Благодаря семейным альбомам я знала, что мать была самой настоящей красавицей в мои годы. Даже сейчас, в те два дня, когда она «превращалась в человека» и выходила на работу, она была способна сотворить из себя что-то невероятное с помощью косметики. Я не понимала, как ей это удавалось. Встреть её на улице, и даже в голову не придёт, что перед тобой запойная женщина. Пожалуй, выдавали её только глаза. Сравнивая себя с ней шестнадцатилетней, я удивлялась тому, насколько сильно мы различались, ведь красивой себя я не считала. У меня был довольно крупный нос с горбинкой — наследственность отца — и непропорциональные губы…       — Когда, говорите, вас неудачно схватили? — спросил Андрей Игоревич, прервав мой мыслительный процесс, который успел умчаться в какое-то постороннее русло.       — Позавчера вечером, — тихо произнесла я, всё ещё не решаясь поднять глаза. — Вчера было хуже. Был большой отёк и боль. Сегодня гораздо легче.       — Хорошо, — пробормотал он, — хорошо. Покрутите кистью. Сильно болит?       — Терпимо.       — Теперь покажите мне кулак. Больно?       — Не очень.       — Разогните. Пошевелите пальцами. Что чувствуете? Болит?       — Почти нет.       — Хорошо. Деформации кости я не вижу. И синяков нет, кроме этих, — Андрей Игоревич осторожно провёл подушечкой большого пальца по фиолетовым следам, оставленными другими, более грубыми и значительно неприятными пальцами.       — Мне было очевидно, что это не перелом.       — Это растяжение, — объявил биолог, вызвав у меня невольный вздох облегчения, — но я бы ещё сделал рентген.       — В другой раз.       — Но температуру всё равно промеряем, — отпустив мою руку, сказал Андрей Игоревич, — на всякий случай.       Я не понимала, какая в этом была необходимость, но спорить с врачом не стала. В конце концов, я должна была быть благодарна за его понимание и помощь. Вручив мне градусник, биолог отошёл к шкафчику с медикаментами, где долго возился, отыскивая нужные лекарства. Вернулся он спустя минуту уже с упаковкой таблеток и с новым бинтом.       — Тридцать шесть и восемь. Хорошо, — снова пробормотал Андрей Игоревич, забирая у меня градусник. — Я сейчас наложу вам новую повязку, и желательно не менять её первые сутки. Душ можно принять с пакетом на руке, как бы абсурдно это ни звучало, — усмехнулся биолог, и я невольно усмехнулась вместе с ним. — С завтрашнего дня повязку на ночь снимать обязательно. А это анальгин, его принимать неделю только перед сном по одной таблетке. Если вдруг будут мучить боли, можно выпить ещё одну сверх нормы. Но больше двух таблеток в день не принимать.       — Хорошо, — твёрдо кивнула я, забирая протянутые таблетки.       — Если вдруг вам станет хуже, — говорил Андрей Игоревич и, отойдя к столу, он склонился над ним и принялся что-то писать, — то вот вам мой номер телефона, звоните в любое время дня и ночи.       Написав цифры корявым, не очень разборчивым почерком, он протянул мне обрывок бумаги. Это его действие меня напрягло, но номер я всё равно взяла, пусть и колеблясь немного.       — К тому же, — продолжил биолог, явно заметив мою растерянность, — у кого-то из класса должен быть номер классного руководителя.       Сомнительное оправдание, но пусть будет.

***

      Двадцать седьмого сентября каждого года, просыпаясь, я желала одного — только бы этот день поскорее закончился. Открывая глаза, я мечтала, чтобы этот день, как по волшебству, исчез из календаря, но годы шли, а магии в моём мире так и не случилось.       Утром меня разбудил звонок от Кати — моей тёти и единственного члена семьи со стороны отца, с которым я общалась чаще раза-двух в год и не при вынужденных обстоятельствах, вроде сегодняшнего. Катя всегда была добра и относилась ко мне с материнской заботой. Защищала перед родственниками-стервятниками, но жила в плену мужа-тирана. Порой, она заслуживала жалости даже больше, чем я. Но вот беда, в нашей стране было не принято лезть в чужие семьи. То, что происходило за закрытыми дверьми, там и оставалось. Сор из избы не выносили. Женщины жили под слоганом «Когда убьёт, тогда и приходите». Катя под этим слоганом жила двенадцать лет и боялась уйти от мужа с тремя детьми. Попросту ей даже некуда было идти. Её родители — мои бабушка и дедушка — слишком консервативные люди, чтобы принять её обратно домой. Они всю жизнь прожили в своём патриархальном мирке, и ничего плохого в иногда появляющихся синяках на дочери не видели.       — Привет, — хриплым ото сна голосом произнесла я, оглядываясь на рядом сопящую Машку.       — Привет, — голос Кати, в отличии от моего, был бодрым. — Спишь что ли?       — Действительно, чего это я?       — Десятый час уже. Вставай давай. Помнишь, какой сегодня день?       — С тобой забудешь, — вздохнула я, осторожно вылезая из тёплой постели.       Хорошо, что я легла вчера с краю, иначе пришлось бы мне перелезать через бедную Машку, которая до рассвета болтала со своим байкером.       — Гости собираются в пять, — говорила в динамике Катя, — но ты приезжай к трём. Поможешь нам готовить. Хорошо?       — Ладно, — вздохнула я.       И почему мне до сих пор было не плевать на всех моих родственников, которые буквально харкали на меня? Пожалуй, дело было в Кате. Другого объяснения я найти не могла. Мы спасали себя наличием друг друга на этих вечерах, где я была редким гостем, а она очень частым.       Пару раз в год, ради приличия и по старой памяти общей крови они звали меня на свои застолья. День рождения деда был особенным праздником — собиралось слишком много людей, и я обязана была там присутствовать. Мне наказывали хорошо одеваться, тихо вести себя весь вечер и улыбаться гостям, чтобы друзья семьи не смогли заподозрить неладное.       Подобные празднества проходили в доме родителей моего отца. Они жили в частном секторе на правом берегу, что гарантировано позволяло нам избегать случайных встреч, которых никто не хотел. Добираться до их дома всегда было приключением — сначала десять минут в душном транспорте, потом пятнадцать минут пешком по самому сектору.       К трём часам я уже почти была на месте. Проходя мимо очередного монастыря, а на моём маршруте по частному сектору их было три — три, мать его (правый берег, и почему ты такой верующий?) — я решила немного сменить траекторию и зашла за высокий белый забор, что огибал монастырь. На склоне за ним находилась небольшая смотровая площадка, заросшая сухими ветвями и травой, и длинная, крутая лестница вниз. Из-за многочисленных кустов и деревьев вокруг она словно уходила в никуда, и у меня голова кружилась только от одного взгляда на эту лестницу. С площадки вид открывался на водохранилище, что под пасмурным небом было тёмно-синего, почти чёрного цвета. Вдруг захотелось спуститься вниз, к набережной. Ни запах стоячей воды не спугнул моего желания, ни страх от крутой лестницы. Меня заманивали волны, а скрип деревьев под натиском ветра гипнотизировал. Но меня ждали к трём, и лучше было мне не опаздывать.       Выдохнув, я поправила рюкзак на плече и двинулась дальше. Пройдя ещё несколько домов, я, наконец, оказалась у нужного мне. Этот одноэтажный дом из красного кирпича никогда не ассоциировался у меня ни с чем хорошим. И сейчас, нажимая на звонок у забора, я переступала через себя и через желание убежать куда-нибудь подальше отсюда.       — Привет, — произнёс дед, появившийся на пороге практически моментально.       — Привет. С днём рождения, — произнесла я, решив соблюсти формальности.       — Спасибо, — бросил он с безразличием в голосе и глазах. — Заходи.       Дед, как всегда, себе не изменял. Сегодня был его день рождения, но он встретил меня в растянутых штанах, порванной рубахе и жилетке, на которой живого места не было из-за многочисленных заплаток. Я кинула взгляд на его руки — грязные, даже чёрные, запачканные в машинном масле или в чём-то вроде того.       — Бабка на кухне, — буркнул он, войдя во двор.       На этом наш диалог был закончен. Дед повернулся ко мне спиной и принялся чистить какие-то многочисленные железки, разложенные перед ним на бревенчатом столе. Последний раз мы виделись месяцев семь назад, и наш диалог был практически таким же. Я не стала навязывать ему свою компанию — не то чтобы я сама вообще хотела этого. Усмехнувшись абсурдности ситуации, я пошла к дому, мысленно готовя себя к встречи с более сложным человеком — с моей бабушкой.       Зайдя в маленькую пристройку, я сразу же скинула кеды, обратив внимание на стоящий на лавке холодец. С детства терпеть его не могла — фу, главное, сесть подальше от него за столом. Из пристройки дверь вела в крошечную прихожую, которую от кухни разделяла небольшая гипсокартонная стена с обоями под кирпич. Здесь я оставила рюкзак и джинсовку. Поправляя растрёпанные ветром волосы перед советским трельяжем, — почти вся мебель здесь была ровесницей моих родителей — я сморщила нос. В каждом доме пахло по-особенному. В доме родителей отца пахло отталкивающе странно. Не комфортно — нафталином и моющими средствами.       — Привет, — произнесла я, входя в небольшую кухню.       Все комнаты здесь были такими маленькими, а в детстве этот дом мне казался дворцом.       — Привет, — бабушкин постоянно усталый голос на мгновение вызвал у меня жалость.       Вид её, к слову, был аналогичным — очень измотанным. Бабушка была низкой женщиной в теле с голубыми глазами-бусинками. Щёки её впали, шея обвисла. Её волосы давно поседели, но она, не смирившись с этим, осветлялась в привычный платиновый блонд.       Стоя у обеденного стола, бабушка нарезала солёные огурцы для оливье и осматривала мою одежду. Я, дабы не раздражать её лишний раз, оделась скучно и невзрачно: чёрные джинсы скинни и свободный свитер.       — Есть хочешь?       Если мой внешний вид обсуждать не стала и сразу спросила про еду, значит, я не прогадала с выбором одежды на вечер.       — Я потерплю до пяти. Поем со всеми.       — Худющая, — негодовала бабушка, качая головой. — Мать совсем спилась и не кормит?       — Кормит, — вздохнув, я села на стул рядом и взяла с разделочной доски дольку огурца. — А я всегда такой была, если ты забыла.       — Ты мне характер свой не показывай, матери показывать будешь. Что люди подумают, увидев тебя? — продолжила возмущаться она, в упор не слыша моих слов. — Что скажут?       — А где Катя?       — В погреб за картошкой пошла. Ты давай пока яйца почисть, надо их паштетом из шпрот нафаршировать.       — Хорошо.       Смысла спорить и что-то объяснять этому человеку не было. Её невозможно было переубедить. Дожевав огурец, я начала делать то, что велели. Затем, по тому же приказу бабушки, вымыла посуду, а когда пришла Катя, мне было сказано чистить картошку.       — Что с рукой? — спросила тётя, и этот вопрос меня даже немного удивил.       Кроме неё никто и не заметил мою перебинтованную руку. Бабушка, услышав наш разговор, обернулась.       — В волейбол на физкультуре неудачно сыграла, — соврала я.       — Ничего серьёзного?       — Всё хорошо.       Ближе к пяти меня отправили накрывать на стол, наказав быть предельно аккуратной с хрусталём и советским сервизом. Расставляя тарелки, я буквально не дышала над ними. Следом пошли блюда с салатами, бутербродами и прочими закусками, графин с вишнёвым компотом, плетёная корзинка хлеба. Алкоголь дед взял на себя: не доверил мне свои настойки и вино.       За все те два часа, что я пробыла в доме отца родителей, мне даже не позволили присесть. Сейчас, когда первые гости ещё не начали приходить, я смогла выгадать момент и уйти в комнату, в которой когда-то, детьми, жили мой отец и Катя. Там был телевизор, но самое главное — там была гитара. Сейчас играть я не могла: Андрей Игоревич строго-настрого запретил мне нагружать руку. Бросив мрачный от безвыходности взгляд на стену, где, на ковре, висела отцовская гитара вся в выцветших наклейках, я упала в кресло и принялась смотреть «СТС». Шёл показ «Гадкого я» — не самый лучший вариант, но выбор каналов тут был не особо богатым.       — Хватит тут прохлаждаться, — сердитым тоном бросила бабушка, заглянув в комнату. — Иди гостей встречай.       Сдержав в себе желание закатить глаза, я, как безвольная тряпка, повиновалась приказу бабушки. Всех приглашённых на этот праздник я знала: ближайшие родственники и старые друзья семьи. Всего пришло одиннадцать человек, и каждый из них посчитал своим долгом дать свой комментарий про мой «изнеможённый внешний вид», будто бы мне было дело до их мнения.       — Знаете, это мода сейчас такая у молодёжи, — говорила Дарья Павловна, что была свекровью Кати, — как это называется, — задумалась она. — Анорексия, вот! Девочки мучают себя голодом, вызывают насильно рвоту. Некоторые даже пьют слабительные. Я в журнале читала.       За этим последовал возглас удивления, смешанного с негодованием. Все покосились на меня, и я застыла с куриной ножкой у рта.       — А по-моему, у неё всё хорошо с аппетитом, — сказала Катя.       Спасибо тебе, спасительница! Я отблагодарила её взглядом и продолжила дальше молча есть свои салаты. Из-за стола мне выйти не позволили, — немаленькая уже, надо сидеть со всеми — поэтому до конца вечера я слушала такие «интересные» разговоры ни о чём и наблюдала пьяненькие танцы под Верку Сердючку и Игоря Николаева.       Когда на улице стемнело, а гости, уже совсем «готовые», доели все блюда со стола, мы с Катей начали убирать грязные тарелки.       — Подожди, — шёпотом остановила меня Катя на пути из кухни в зал.       Протерев руки полотенцем, она, опасливо оглядываясь, вышла в коридор к своей сумке. Секунда шуршания, и вот она возвращается и засовывает мне в кулак какие-то бумажки.       — Кать, — вздохнула я, увидев две пятитысячные купюры.       Катя была домохозяйкой. Она зависела от мужа и сама только подрабатывала пошивом бальных платьев. Я понимала, что эти деньги она заработала ночью, ведь шить в другое время ей не позволяли её дети и другие домашние обязанности.       — Бери, — твёрдо произнесла она, крепко сжав мою руку.       — Вы тут ещё долго?       Страх, который появился в глазах Кати едва этот голос, словно гром, прогремел на всю кухню, разбил мне сердце. Сразу же захотелось заслонить её собой. Как-нибудь защитить. Расцепив руки, она отвернулась от меня и двинулась в сторону Александра — его я называла только так и всегда обращалась на «вы».       — Ещё пять минут, — сказала Катя.       Когда рука мужа легла на её плечо, слегка надавив и оголив небольшой кусочек кожи под блузкой, я заметила несколько свежих синяков. И вот диссонанс, на её лице синяков никогда не было — бил только по телу, чтобы другие видели в них «идеальную пару». Смотря на них, я видела скалу и птицу с раненым крылом. Ещё бы! Катя — хрупкая женщина, Александр — майор ФСБ, прошедший вторую чеченскую войну. У неё даже не было шанса на шанс против него.       Кажется, не стоило мне так пристально смотреть на синяки на плече Кати, ибо этот мой интерес и задумчивость во взгляде заметил Александр.       — Как дела, Вер? — спросил он, как ни в чём не бывало. — Как школа? Ты ведь уже в одиннадцатом классе?       — Десятом, — кашлянув, поправила я и перевела взгляд на его лицо. — Всё отлично.       — Я рад, — улыбнулся подонок, демонстрируя верхний ряд белоснежных зубов. — Давно тебя у нас не было. Заезжай, как будет время.       — Обязательно.       «Обязательно в следующей жизни», — про себя добавила я.       Медовый торт «Антуанетта» по традиции заканчивал все дни рождения и являлся гвоздём каждого вечера. Бабушка готовила его сама уже больше сорока лет. Рецепт всегда был неизменным. Я его обожала и могла без труда съесть целый такой торт, но кто бы мне позволил? В детстве, ещё когда был жив отец, и когда я была единственной внучкой, мне было разрешено отрезать кусок побольше и из центра — самый пропитанный и лакомый. Сейчас мне доставался крайний кусочек и поменьше, но и на этом спасибо.       Сидя за столом и смакуя ореховое послевкусие от уже съеденного торта, я задумчиво улыбалась глупым шуткам лучшего друга деда, мысленно находясь с Катей. Она сидела напротив меня в объятиях мужа. Отвращение на её лице, казалось, замечала только я. Под предлогом выйти в туалет, я тихонько прошла в прихожую и положила деньги обратно в сумку Кати: ей нужнее.