А кто спасёт тебя?

Вера.       — Добрый вечер, — холодно кинула я сидящим на лавочке бабушкам, подходя к подъезду своей старенькой девятиэтажки.       — Здравствуй, Верочка, — хором ответили они.       — Где это ты колготки свои порвала? — спросила та, что больше всех терпеть меня не могла.       — В автобусе, — буркнула я, извлекая ключи из внутреннего кармана куртки.       — Как жалко, — протянула женщина, — модные такие.       Я лишь фыркнула им в ответ, скрывшись за тяжёлой железной дверью. В подъезде слышалась музыка. Негромко, но распознать Лепса я смогла, также как и угадать квартиру, в которой давали этот концерт. С каждым пройденным лестничным пролётом музыка становилась всё громче, а слова «Рюмки водки на столе» всё чётче.       Наша трёхкомнатная квартира, доставшееся матери от её покойных родителей, стала самым карикатурным притоном для местных алкашей, социальный статус которых был чуть выше статуса самого обыкновенного бомжа. Они были во всём похожи на мою мать.       У них была работа. Самая херовая. Та, на которой смены были два через два, и на которой можно было забухать и не выйти — то есть охранник или продавщица. Обязательно еженедельная зарплата, иначе нельзя было. Потому что одно дело пробухивать всё за три дня, а потом жрать одну картошку с хлебом оставшиеся четыре, а другое дело терпеть месяц, подыхая от голода и алкогольной ломки.       Первое, что меня всегда встречало по приходе домой — едкий запах спиртного. Я уже не морщилась от этих арома-процедур, ведь стены квартиры были пропитаны алкоголем, и мои рецепторы свыклись. Второе — пьяная мать с навязчивой «заботой», которая заканчивалась за пять минут. Так случилось и сегодня.       Оказавшись в прихожей, моему взору открылись валяющиеся сумки, пакеты и кофты. Обведя всё это барахло взглядом, я переступила через него и, не разуваясь и не снимая куртку, прошла к себе в комнату, чтобы скинуть гитару.       — Ой, — икнула мать, появившись за моей спиной. — Веруня моя пришла. Голодная?       — А ты ужин сделала? — язвительным тоном спросила я.       — Конечно, — развела руками мать, пошатнувшись. — Рыбный пирог. Твой любимый, между прочим.       В своё время мать готовила очень вкусно. Её рыбный пирог я обожала в детстве, но сейчас, то ли из-за пьянки, то ли ещё из-за чего-то, чему я не знала объяснения, она делала отборные помои, гордо именуемые «едой». Это нечто невозможно было взять в рот, поэтому, в какой-то момент, я просто перестала есть дома.       — Ты помнишь, что я люблю? Водка ещё не весь мозг расплавила?       — Да когда я ту водку пила? — снова икнула мать. — А ты почему в таком виде? — резко округлив глаза, спросила она. — Ты, вообще, где была в такое время? Уроки кто за тебя делать будет?       Не ответив, я закатила глаза и прошла мимо неё на кухню, где за нашим небольшим круглым столом собралось шесть непонятных существ.       — Так, — произнесла я, выдернув магнитофон из розетки, — товарищи алкаши, быстро на выход. Дискотека закончилась.       — Верка, ты бы лучше с нами села и выпила.       Я не знала имени женщины, которая сказала это. Да и лицо её мне знакомым не показалось, но ко мне она обратилась так, как будто я сидела тут с ней последние несколько часов и задушевно бухала, беседуя о самом наболевшем.       — Я пять минут на сборы даю, потом бобик вам вызываю.       Никто не двинулся с места.       — Давайте, шевелитесь, — вдруг встрял Коля, удивив меня своей инициативностью.       Но с чего вдруг ему вставать на мою сторону, а не на сторону своих дорогих собутыльников? Пока я думала над этим вопросом, полудохлые тела выползли из кухни. Ещё бы, этого двухметрового, сорокапятилетнего бугая боялись все. Ну, или почти все. Я не могла позволить себе бояться его. Страх был слишком большим чувством для ублюдка вроде Коли.       Я ненавидела его. Ненавидела всё в нём. Каждую его деталь: от тембра его голоса до манеры двигаться, от его коротко стриженных, тёмных волос с проседью до татуировок на руках. Когда он появился в нашей квартире год назад, уже тогда мне хотелось выколоть ему глаза ржавым гвоздём. От того, как он смотрел на меня, — похотливо раздевая своим взглядом, при этом облизывая губы — выворачивало всю душу наизнанку. За год у меня не было ни одной спокойной ночи. Я буквально спала с открытыми глазами, даже после того, как Валера помог вставить замок в дверь моей комнаты. На каждый шорох ночью я вскакивала и замирала, готовясь к худшему. Но и это страхом я не считала. Я была бдительна, на большее он рассчитывать не мог. Не дождётся.       Заваривая кофе, я стояла спиной к столу, но даже при этом чувствовала каждой клеточкой своего тела его изучающий взгляд. Не выдержав, я обернулась, увидев этого урода сидящим на стуле с сигаретой в зубах.       — Выкатятся не соберёшь.       — Классные у тебя колготки, — сказал он, буравя меня своими мерзкими глазами.       Блять, только ленивый сегодня не отвесил комментарий про мои колготки. Но если остальные делали это без грязных намёков, — им либо нравилось, либо они просто хотели задеть остатки совести, принизив меня этими несчастными колготками — то у этой твари на уме было одно.       — Пошёл на хер, — ответила я, направляясь обратно к себе.       Проходя мимо спальни матери, я увидела её лежащей на полу в собственной рвоте. На мгновение мне стало жаль её. Что бы ни происходило между нами, сколько бы она ни пила, я всё равно любила её, пусть даже если эта любовь покоилась где-то на самой глубине моего сердца. Мне захотелось поднять её и переложить на кровать. Но я одёрнула себя от этой жалости. У неё есть кому о ней позаботиться.       — Может, перестанешь ломаться, как целка, — хриплый голос вырвал меня из мыслей и заставил обернуться.       Сука. Думая о матери, я забыла запереть за собой дверь.       — Вышел из моей комнаты.       — А то что? — спросил урод, улыбнувшись уголком рта.       Сглотнув тугой ком, я схватила свой рюкзак и достала оттуда тяжёлый перочинный нож, купленный сразу после переезда этой твари в нашу квартиру.       — Ого, — ахнул ублюдок. — Вот так мне нравится больше.       Закрыв за собой дверь на замок, он пересёк комнату за три шага. Я не двинулась с места, держа наготове нож.       Слабой себя я не могла назвать. Я без труда могла дать отпор. Школа закалила характер и силу духа. Научила отбиваться. Я могла врезать, если надо было, но эта мразь была значительно крупнее меня и выше. Моя макушка едва доставала до его плеча. Я была букашкой по сравнению с ним, но просто так сдаваться я не собиралась.       Приблизившись, он взял меня за талию и притянул к себе. Теряться я не стала. Одним быстрым движением я направила нож к его паху, еле сдерживая себя, чтобы не воткнуть лезвие по самую рукоятку. Меня соблазняла одна лишь мысль вида его лица, искаженного ужасом и болью.       — Ещё раз дотронешься до меня, — прошипела я, — останешься без яиц.       — Духу не хватит.       — Проверить хочешь? — спросила я, надавив острием на пах с большей силой. — Только повод мне дай. У меня руки уже год чешутся.       Схватив одной рукой моё правое запястье с ножом, он взял другой рукой меня за волосы и резко потянул назад.       — А как у меня чешется трахнуть тебя, — шептал ублюдок на ухо, обдавая шею своим противным, горячим дыханием, — ты себе даже представить не можешь.       У меня подкосились ноги. Его щетина колола кожу щеки. Запах пота и алкоголя вызывал рвотный рефлекс. А боль в запястье была такая сильная, что в глазах всё поплыло. Я, казалось, уже мысленно начала прощаться с жизнью, но вдруг за стеной послышался грохот и несвязное бормотание матери. Переменившись в лице, ублюдок моментально отпустил меня и промаршировал на выход, не сказав ни слова.       С минуту я простояла, не шевелясь и не дыша, но потом меня словно накрыло. Я поняла, что не могу здесь оставаться. Этот урод не остановится. Вернётся. Если не сейчас, то, возможно, позже. Испытывать удачу я не хотела. Схватив рюкзак, я на ходу закинула необходимые учебники и быстро переоделась, сменив юбку на джинсы, топ — на рубашку, поверх которой накинула свободный свитер.       Я летела вниз по ступенькам, не зная, куда вообще иду. Но одно я знала точно — меня больше радовала перспектива стать бездомной в шестнадцать, чем быть изнасилованной.       Кроме Машки и Валеры у меня никого не было. Ни единого человека, у которого можно было бы остановиться. Я знала, что могла переночевать у ребят. Но рассчитывать на долгое пребывание мне не позволяла моя совесть. У них были свои семьи. Родители. Я не могла остаться жить там, как ни в чем не бывало. Снять жильё я тоже не могла — никто не сдаст квартиру несовершеннолетнему подростку, хотя моей пенсии по потере кормильца хватило бы на однушку.       С этими мыслями я вышла из уже опустевших дворов на проспект. К десяти окончательно стемнело, но ближе к остановке было людно. Мне на пути встречались подростки вроде меня, обычные люди, возвращающиеся с работы, и самые сливки моего района — «Бруклинская» нечисть (наркоманы и алкаши). Левый берег хотя и не славился безопасностью, но для меня он был домом родным.       Я взяла три слойки, четыре пончика и кофе в круглосуточном ларьке и поплелась к школе, — моему пристанищу на сегодняшнюю ночь — не пожелав никого беспокоить. Да и хотелось побыть одной. Переварить всё. Обдумать свои дальнейшие действия и планы.       Купив вход в школу у охранника за две слойки и три пончика, я взяла у него ключ от класса и, набравшись наглости одолжить одеяло и одну декоративную подушку, ушла стелиться.