летний дождь

…Сначала они поехали в какое-то модное место. В модных местах Клочкова знала толк. Но там, несмотря на огромное количество народа, было скучно, и Кате и Вике быстро это надоело. «Вокруг ни одного приличного мужчины, который может оплатить хотя бы парочку «Сексов на пляже», — возмутилась Клочкова, — это что за дела?». И действительно — никуда не годилось. Поехали в другое место. Там повезло больше, если, конечно, встречу с бывшим можно назвать везением. Виктории, впрочем, было не принципиально: главное, удалось развести парня на ужин и покатушки по ночной Москве. На игривое предложение заехать к нему на «огонёк» втроём Вика ответила решительным отказом: Катя не стала бы повторять, какими именно словами отказ озвучивался. Там было что-то про собачьего сына и так далее. Вот как Клочкова так умудрялась?! Использовать и тут же послать — да Катя бы мучилась изжогой от стыда ещё месяц. Вика продолжала нести просвещение в массы. На Катины сомнения ответила: от бывшего не убудет, не квартиру же он ей купил. А если бы он был в состоянии купить квартиру — он бы и не был бывшим. Такую философию Катин несчастный бескорыстный мозг обработать никак не мог — к середине ночи она перестала пытаться. Высадились в итоге у другого «огонька» — голубого. Вика сказала бывшему напоследок: даже этот огонёк лучше, чем твой. Ради такого красивого эффекта пришлось на самом деле заходить в клуб. И там оказалось… вполне дружелюбно. И ярко. Катя поняла, что её термоядерный прикид, который она надевала на свидание с Малиновским, в эту ночь мог бы быть актуальным. Никто бы не сказал, что это безвкусно — здесь это было бы оригинально. Такие вот перевёртыши. Клочкова и здесь была как рыба в воде: она тут же вызвонила Милко и упросила его приехать. Без шантажа и манипуляций не обошлось. «Милочко, если ты не приедешь сейчас же, — сладко пела Вика, — я беру первого попавшегося павлина в оборот и начинаю возвращать его к православным истокам. Ты знаешь, что я могу! На мне те самые чулки в сеточку». Как чулки, и тем более в сеточку, связаны с православием, Пушкарёва даже не стала вникать. Конечно, Вукановичу пришлось приехать. Конечно, он приехал со спутником — чтобы не быть в меньшинстве. «Максик-сволочь, — так своего друга отрекомендовал маэстро, — именно потому, что просто друг. Ни в какую не даётся!». Максик оказался гораздо приветливее Милко и наговорил девушкам кучу комплиментов. Вике сказал, что у неё шикарная фигура, Кате — что-то про очаровательную улыбку. Он и сам улыбался не менее очаровательно. Пожалуй, Катя никогда не видела таких… загадочных? мужчин. Нефертити в мужском обличии. Его чёрные волосы были небрежно уложены гелем. Его густые, тёмные брови и серые глаза были подведены, но слегка, без вульгарности. Золотой костюм искрился в свете стробоскопов мягким, тёплым блеском. Милко на комплименты был скуп, ворчал и очень хотел обратно в тёплую постель. Но зато он наконец-то раскрыл причину игнорирования им Пушкарёвой. «Не люблю ведьм, — неохотно объяснил он. — А ты настоящая ведьма. У меня, когда ты поблизости, голова начинает раскалываться». Сказал, как отрезал. Как будто каждый день встречался с ведьмами, и каждая вызывала у него мигрень. Максик, наоборот, воодушевился. И всё говорил — прекрасный вечер, прекрасный вечер… Дальше всё было смутно. Катя открыла глаза и поняла, что уже утро. Более того — это необычное утро. Необычное хотя бы потому, что сбоку от неё кто-то лежит. И с другого боку — тоже. Значит, точно не дома. Во рту было очень сухо. В левом виске кололо. В правом… пока не разобралась. Катя с трудом повернула голову. Слева лежала Вика с размазанной тушью. Так, ну это ладно. Повернула голову в другую сторону — справа лежал Максик. Его подводка не размазалась ни на миллиметр. Пожалуй, Вике стоило бы взять пару уроков макияжа у этого парня… Но это было не главное. Как и не было главным то, что Катя не понимала, у кого именно они дома, и куда подевался Милко. Родители! Вот что Катя упустила. Да, она послала смс-ку, что будет на работе допоздна. А потом… потом было не до этого. Выпутавшись из-под шерстяного пледа, Катя оглянулась в поиске своей сумки. Найдя её на полу, судорожно полезла за телефоном. Не разрядился — уже хорошо… Всего три пропущенных! Один от Феди, и два от папы. Это как? Не ночевала дома — и два звонка? Нет, здесь точно попахивало катастрофой. Точнее, двумя её вариантами: 1) у отца и матери инфаркт, и их забрали на скорой; 2) отец и мать от неё отказались, и она им больше не дочь. Предполагая самые худшие варианты развития событий и чувствуя подступающую к горлу тошноту, Катя трясущимся пальцем нажала на папин контакт. — Алло! — донеслось из трубки. — Катя! Ну слава богу. С тобой всё хорошо? Ты на работу собираешься или домой поедешь? …Ни на инфаркт, ни на скандал это не было похоже. Что за чудо? Она точно с отцом разговаривает? — На работу, конечно, — прокашлялась Катя. — Почему я должна ехать домой? — Так тебе же плохо было, — встревоженно ответил папа. — Я не мог до тебя дозвониться, позвонил Фёдору. Ты же мне дала его телефон. Ну, я решил, что он-то точно должен знать, где ты. А он сказал, что вёз тебя домой, и тебе по пути стало так плохо, что пришлось заезжать к нему. И что тебя долго тошнило, а потом он тебе дал таблеток, и ты уснула. Вот до чего «Зималетто» ваше доводит! Ну ничего, я со Ждановым лично поговорю… В общем, я хотел тебя забрать, но потом решил, что он прав — лучше тебе было перележать спокойно. Катюх, ты хоть не обиделась, что я за тобой не приехал? Дома не была, не позавтракаешь нормально… Может, всё-таки надо было забрать?.. Пушкарёва отняла трубку от уха и уставилась на неё с таким подозрением, будто в аппарат могла быть заложена мини-бомба. Она не знала, что думать. Зато стало понятно, зачем звонил Федя. Наверняка хотел предупредить. — Да всё хорошо, — переварив ситуацию, ответила она. — Я у Феди поем. Чувствую себя нормально. Просто надо было выспаться как следует. — Ну смотри мне. Дома поговорим. Не дело так перерабатывать! Мать вся испереживалась. Ладно, собирайся давай. Фёдору передай привет и ещё раз огромное спасибо! Когда отец отключился, Катя почувствовала острую необходимость сесть. И пить. И сказать спасибо Короткову. Экран телефона горел новым оповещением о сообщении, которое она поначалу не заметила. 00.07: Катя, твой отец звонил. Спрашивал, где ты. Я сказал, что у меня, тебе очень плохо, и ты уснула. Имей в виду. Тон сообщения был сухой, не свойственный обычному настроению друга. Ожидаемо. Тем не менее, Федька избавил её от огромной головной боли — не буквальной, потому что буквально голова трещала только так, — но от дополнительной. Помог ей после того, как она его послала. Да, даже несмотря на огромное количество выпитого, Катя помнила вчерашний разговор. Было ли ей стыдно? Да. Очень. С другой стороны — выбора не было. Просто стоило, наверное, поговорить с Федей при других обстоятельствах, а не… так. Откровенно и наедине. Звонить другу Катя не стала — чтобы избежать очередного скандала с Тропинкиной. Решила поговорить с ним на работе, если, конечно, получится улучить момент. А пока нужно было вернуться к вещам более насущным: прийти в себя, понять, где она, по возможности найти таблетки от головы и, самое главное, понять, сколько времени у них с Клочковой есть на сборы… Часы показывали семь утра. Интересно, сколько они спали? Часа два-три? Как это ни странно, снова заснуть не хотелось. Утренние волнения её перевозбудили. Катя вновь встала с кровати и подошла к большому окну. Небо за стеклом было неприветливо серым, вот-вот готовым изрыгнуть из себя холодный, склизкий дождь. В такую погоду — замотаться бы в плед обратно и пить горячий мятный чай с лимоном, а не в очередной раз слушать, как орёт Жданов. Ещё лучше — пить чай, параллельно болтая с Федей по телефону, и возмущаться тому, как быстро наступает осень. Нет. Хватит! Прогоняя ненужные мысли, Катя всмотрелась в вид за окном. Центр Москвы — это хорошо. Замечательно, что не где-нибудь в Чертаново. Затем она оглядела просторную комнату. Судя по разбросанным всюду мужским вещам, квартира была не Викина. Ну и нигде не наблюдалось огромного зеркала, чтобы любоваться на себя — точно не Викина. Милко пропал бог знает куда. Кажется, он покинул их после бара и всё-таки поехал к себе. Получалось, что квартира принадлежит последнему участнику их компании — Максику. Тот как раз проснулся. Даже проснулся он с улыбкой. Потянулся — грациозно, как бенгальская кошка, — и лёгкой походкой подошёл к застывшей соляным столбом Пушкарёвой. — Прекрасное утро, — пропел он. Катя бы поспорила. Но сил, если честно, не было. — Ага, — фыркнула она. — Кому как. Ну, кстати, ты выглядишь очень даже. — И чувствую себя не хуже, — не стал скромничать Максик. — А вот тебе хреново, вижу. Пошли на кухню, — не церемонясь, взял он её за руку, — я тебе заварю чай с мятой. — Откуда ты узнал? Я только что о нём думала. — Так я тоже это… ведьма, — улыбнулся мужчина. — Шучу. Это самый частый запрос при похмелье. Он усадил её на небольшой, мягкий диван с кучей подушек и принялся суетиться: поставил чайник, достал блестящий плотный пакет с листовым чаем, и ещё какие-то банки-склянки. Начал всё смешивать. — Так, ещё немножечко розмарина. И капелька лимонного сока. Всё, зелье готово. — Разлив чай по чашкам, одну из них он отдал Кате. — Есть будешь?.. Ладно, я по лицу вижу, что не будешь. — Спасибо за понимание, — поблагодарила Катя и сделала глоток. Как же вкусно! — Слушай, ты на самом деле ведьма. Ещё пару глотков, и я снова человек, а не пародия на него. — Ты и так человек, — сказал нечто очевидное Максик. — Хороший человек, но с больной головой. Я не про похмелье. Неожиданно он оказался рядом с Катей, а точнее, где-то над ней. Тёплые руки с длинными-длинными пальцами оказались на лбу, закрыли глаза. Сдавили зудящие виски, прошлись по темени и затылку. Подушечки шершавых пальцев вдавились в каменные мышцы шеи. И снова вернулись к глазам, закрыв их. — О господи, — Катя чуть не растеклась по дивану, — мне в последний раз было так хорошо после защиты диплома. — Не ври, — фыркнул Максик, — так хорошо тебе не было. — Соглашусь. — Я тебе закрыл глаза. Ты не видишь. Поэтому тебе кайфово. — Конечно. Я же сейчас снова усну. — Нет. Я не про это, — тихо усмехнулся мужчина, — потом поймёшь. Расслабляйся пока. На какое-то время Катя выпала из реальности. Её разморило, и, возможно, она на самом деле уснула. Возможно, впала в кому от чрезмерного удовольствия. Странность ситуации, странность этого знакомства, странность повадок человека напротив — всё это не имело значения. Почему-то казалось, что всё сложилось, как надо, и что так и должно быть. Катя должна сидеть здесь, а руки Максика должны быть на её лице. Энергетика этого мужчины подавляла все возможные сомнения. — Не нужно верить глазам всегда, — сказал он ей в какой-то момент. — Даже если зрение очень острое. — А чему тогда верить? — Тому, от чего радуется душа. И ничему другому. Возможно, ей это приснилось. Когда она очнулась, на кухню уже выползла Вика. С размазанной тушью она, пожалуй, тоже напоминала Нефертити — только Нефертити после длительного загула по пустыне. Жаль, что ни один скульптор и художник не запечатлел этот момент. — Нет, ну вы посмотрите на неё! — не успев толком проснуться, возмутилась Клочкова. — Опять! Снова в окружении мужиков! Даже дружок Милко уже с ней на диване. Пушкарёва, я киллера для тебя найму. Ты угроза для мирового женского сообщества. — И тебе доброе утро, — постигнув дзен, блаженно ответила Катя. — Я тебя тоже люблю. — Вика, не распаляйся, — миролюбиво предложил Максик. — Чай будешь? — Буду, — плюхнулась Вика на ближайший стул. — А стрихнина к нему нет? — Это не самое гуманное самоубийство, Викусь, — рассмеялся мужчина. — Идти в таком состоянии на работу — вот где негуманное самоубийство. Макс, будь другом, докинь нас до «Зималетто»? Я на автобусе не вынесу. — Боюсь, что не смогу вам отказать. Максик сделал финальное движение руками, будто бы смахнув с Катиных век многовековые слои пыли, а Катя испытала странное чувство, будто бы что-то в её теле изменилось. Непонятно только, что. — Телефонами обменяемся, девочки? *** В принципе, они умудрились не опоздать. Это было единственное преимущество с их стороны. Выглядели и Катя, и Вика… странно. Максик услужливо поделился с ними своими свежими вещами. С Пушкарёвой — футболкой с огромным разноцветным портретом Сальвадора Дали. Его длиннющие усы уютно расположились на Катиной груди. Клочковой Максик отдал толстовку из музея передачи «Поле чудес». На принте две из пяти синих клеток были заполнены буквами: вторая — буквой «и», пятая — буквой «ц». Крутите барабан, товарищи. Про самочувствие можно было и не говорить. Стоило лишь разгадать загадку на Викиной толстовке. Катя очень старалась, чтобы её голос не звучал сипло — не получалось. Как будто она проглотила ржавые пассатижи. Клочковой было настолько плохо, что она молчала. Это было так удивительно — слышать её молчание. И вновь открылись двери лифта, и вновь они оказались в холле. От прошлого утра Катю как будто бы отделяла целая вечность. Вечность, во время которой она успела провалиться в переговорах, вновь обрести надежду на успех, договориться о свидании с конём без принца, стать лучшими подружками с Клочковой, скрепить их братство коньяком, текилой, водкой… чем-то ещё… стать на шаг ближе к алкоголизму, переночевать у едва знакомого мужчины и получить лучший в мире массаж больной головы… Столько приключений с ней и за год не случалось. Да что там за год — за всю жизнь. И всё это произошло без Феди. Как будто она слишком стремительно решила, что в состоянии прожить без него… Самокопания тут же прервал рык Жданова, разнёсшийся через всё «Зималетто». — Явились! Вы посмотрите на них! Пришли! Хорошо выглядите, девчонки. Кто одевал? — Спасибо, — не улыбаясь, ответила Вика. — К сожалению, не тот, кто раздевал. — Да? — с преувеличенной заинтересованностью спросил Андрей. — А кто тогда раздевал? — Явно не тот, кто одевал, — монотонно ответила Катя. — И вообще. Мы сегодня не раздевались. Мы не такие! — Вот, — кивнула Вика, — действительно. — Да я уже понял, — карие глаза гневно засияли, — какие. Пройдёмте-ка в кабинет. Пушкарёва и Клочкова переглянулись, пожав плечами, и послушно засеменили за Ждановым. В кабинете их ждал тот ещё натюрморт. При свете дня и в трезвом состоянии всё стало видно: на столе Андрея Палыча равномерно засохли следы какой-то жижи — очевидно, того, что они вчера пили. На полу под батареей одиноко валялась скомканная обёртка из-под шоколадки. Хотя Катя была уверена, что спрятала её в сумке. В горшке рядом с фикусом прорастала главная улика — пустая бутылка из-под коньяка. Как родная встала. — Ты же вчера сказала, что всё убрала, — сказала Вика Кате сквозь зубы. — Ну, — замялась Катя, — рюмки убрала. А ты историю почистила, м? — Не почистила, — вклинился в их тихий разговор босс с локаторами вместо ушей. — Представляете, открываю с утра браузер, а там десять вкладок с клипами Виа Гры. Я сначала на Малиновского подумал, но мы уходили вместе. Как объясните? Катя с Викой вновь переглянулись. — Андрей Палыч, — решила покаяться Пушкарёва, — мы больше не будем. Честно. — Заработались просто, — подтвердила Клочкова. — Простите, Андрей Палыч. — Заработались, — фыркнул Жданов. — Про Катю — я ещё могу поверить, но про тебя, Виктория… Видимо, девушки выглядели так неважно, что, если босс и хотел поорать, то в итоге передумал. — Что хоть праздновали? — спросил он со снисхождением. — Свободу от мужчин, — чуть бодрее ответила Вика. — От мужей, сыновей, любовников и прочих. — Да, — подтвердила Катя. — Ну вы даёте, — покачал головой Андрей. — Уборщицу вызовите, независимые вы наши. — Так точно, — буркнули обе и направились к своим местам. — Катя, а вы задержитесь. Малиновский всё разузнал. Завтра вечером у нас с вами операция по поимке Журавлёва. Надеюсь, вы будете в нормальном состоянии? — Жданов смерил Пушкарёву крайне подозрительным взглядом. — Постараюсь, — выдавила из себя измученную улыбку Катя. Взгляд Андрея Палыча стал ещё более подозрительным. Кажется, он ей не поверил. *** Ближе к обеду Катя, чтобы не быть последней скотиной, всё-таки решилась поговорить с Федей. Расставить все точки над «ё». Уравнять обе палочки Твикс между собой. Надеясь, что Маша не завладела ещё и Фединым телефоном, она отправила другу смс-ку с просьбой о разговоре. Ответ пришёл уже через пару минут. 12.33 Я зайду к тебе Ещё через пару минут он был у Кати. Растрёпанный и без улыбки. Интересно, как прошли его сутки? Скучал ли он по Кате так, как Катя скучала по нему? — Спасибо тебе огромное за родителей. — Да не за что. Надеюсь, обошлось? — Обошлось. …Что ещё сказать? — Маша не прибежит? — в итоге слабо усмехнулась Пушкарёва. — Не прибежит, — с нажимом ответил Фёдор, присаживаясь на уголок стола. — Я сказал ей, куда иду, и терпеть глупые запреты не собираюсь. — Федь, они не глупые, — возразила Катя. — Маша хочет быть единственной женщиной в твоей жизни, и имеет на это право. — Да тупость всё это! — не сдержал эмоций Коротков. — Катя, тупость! Я никогда не был единственным мужчиной в её жизни — и ничего, как-то перетерпел. — Ну это же не соревнование, кто больше должен терпеть. Теперь вы вместе, и надо учиться друг друга понимать. — Вместе, должен, надо, — передразнил её Федя. — Катя, какого хрена происходит? Мы ещё вчера ехали на работу вместе. А потом ты напиваешься с Викой, посылаешь меня куда подальше и несёшься куда-то кутить. Ты ведь так и не ночевала дома? — Речь не обо мне, — помотала головой Пушкарёва. — Неважно, что я делала. — Забавно. Ещё недавно было важно. Ещё вчера ты со мной делилась хоть чем-то. А сегодня что? — А сегодня, Федя, — Катя нетерпеливо повысила всё ещё хриплый голос, — у тебя своя жизнь, а у меня — своя. Я тебе об этом говорила. Мне повторить? — Я думал, — притих Фёдор, — ты по-пьяни. Несерьёзно. Вот значит как. То, как он поник, наблюдать было невыносимо. Кате очень хотелось подняться со стула, обнять его, погладить по волосам — но… Но. Что ему сказать? Правду? Извини, Федя, я хреновый друг, и мне до невозможности тошно смотреть на твои объятия с Машей? Вот бы он обрадовался, конечно. Впрочем, радостью здесь и так не пахло. Ну что же, что же ему сказать, чтобы он услышал?! — Федя. Ну пойми же ты. Не выйдет у нас общения втроём. И вдесятером, вместе с Женсоветом, не выйдет. Мы не подружимся. И не потому, что кто-то из нас плохой. Просто мы разные. И Машу можно понять. — А меня, значит, понимать не надо! — вновь взорвался Коротков, наклонившись и посмотрев на Катю с яростью. — И себя саму понимать не надо! Ты готова просто так пожертвовать нашей дружбой? — Я ей жертвую ради тебя же, — почти крикнула Катя. — Для твоего же блага! Чтобы у вас с Машей всё было хорошо. Ты сам этого хотел. — Но я не хотел, чтобы это было так! Я хотел сохранить всех дорогих людей в своей жизни. Только ты этого не желаешь слышать. Ты исключила все варианты, кроме единственно верного для себя. Возомнила себя богом, да? — Федя, — Пушкарёва почувствовала себя обессиленной, — ты неправ. — Я прав, — припечатал Фёдор. — Ты не хочешь понять, что мне без тебя будет плохо? Или тебе без меня будет плохо? Нет, ты готова пожертвовать собой и мной заодно, потому что так якобы правильно! …Что-то похожее ей уже говорили. Как раз вчера. — А правильно не бывает, Кать. Господи, мы столько носимся с моими отношениями с Машей, что меня уже тошнит! Маша, Маша, Маша. Ну всё уже, вершина покорена. Теперь мы можем поговорить о чём-нибудь, что не МАША?! Катя поняла, что если не начнёт вести себя жёстче, то не выдержит, прильнёт к любимому, милому другу и вряд ли куда-то отпустит. — Федя, она фигурирует не только в наших разговорах, но и в твоей жизни. И вместо того, чтобы бегать туда-сюда, я бы на твоём месте занялась непосредственно Машей. Машей. Машей! И я могу повторить это имя ещё триста раз, чтобы ты услышал. У вас отношения, и надо к ним относиться по-взрослому. Если я возомнила себя богом, то ты просто не ценишь то, что тебе досталось с таким трудом! Пушкарёва встала и принялась демонстративно надевать пальто, чтобы, наконец, закончить этот больной разговор. — И ты прав, мне тоже пора подумать о себе. Я собираюсь на обед с Михаилом. Помнишь его? — Катя нервно просунула руку в кожаный рукав. — Вот, послушалась твоего совета. Изучающие глаза Феди она ощущала на своей коже — на плечах, на шее, на затылке. Везде. Спрятаться не было возможности. Казалось, ещё немного — и он всё поймёт. — У тебя масса приятелей появилась за последние сутки. Вика, Милко, Михаил этот. — Он не этот. Он тот. Тот, кого я, возможно, искала. — А ты кого-то искала? По-моему, ты говорила, что тебе и одной замечательно. — Жизнь не стоит на месте. — Катя остервенело просунула вторую руку в рукав. — Одиночество тоже может наскучить. — Что ж, я рад за тебя. Если это действительно так. — И я за себя рада. — Катя застегнула пальто, и тут же захотела снять его с себя, и кожу заодно снять, и вообще исчезнуть отсюда навсегда. — Видишь, у нас и времени толком не будет видеться. Каждый будет занят. Не успеем соскучиться. Федя тоже встал. Подошёл к Кате, поправил воротник её пальто, игнорируя чужую дрожь, и сказал ей прямо на ухо: — Бред несёшь, Пушкарёва. — Затем отстранился. — Ладно, я устал тебя переубеждать. Видимо, я был прав, когда сказал, что для тебя наша дружба — просто проект. Если ты готова так легко от неё отказаться — значит, тебе она не нужна, и ты быстро про меня забудешь. Хорошо, я тоже попробую. Возмущаться и спорить, как вчера, уже не получилось. — Федя, — Катя почувствовала, что чуть не плачет от бессилия, — не так же всё. Ты же знаешь, что не так. — А как? — Коротков посмотрел на неё с последней, отчаянной надеждой. — Ну, скажи, что всё неправда. И что всё будет, как раньше. Конечно, Катя этого не сказала. И взгляд Фёдора вновь потух. Почему-то он нисколько не выглядел счастливым. — Я так и понял. После того, как он покинул каморку, Катю впервые посетило странное чувство: что, если её видение — полная чепуха? Не смутно, не полудогадкой, а очень остро. Кольнуло где-то в области груди. Почему нет? В любой системе бывают сбои, и в её незадачливом мозгу, наверное, тоже. Не должны расставаться лучшие друзья. Не должны расходиться, обещая безмолвие, те, кто друг другу дорог. И, тем не менее, что сделано, то сделано. Только стоило ли это делать?