летний дождь

Федя получил всё то, чего он так хотел. Маша, наконец, оказалась полностью в его власти. Он бы даже не соврал, если бы сказал, что у его ног — так она умоляла отвезти её к нему домой. Маша Тропинкина, которая ещё пару месяцев назад забывала купленные им пирожные на столе, возле рабочего телефона. Та самая Маша, которая на протянутый ей мотоциклетный шлем смотрела с насмешкой. Теперь она натягивала этот шлем с чувством трепета. Прижималась к Феде всем телом, пока тот вёз её сквозь огни вечерней субботней Москвы к себе — как она и просила. Шептала какие-то соблазнительные, милые глупости на ухо. Да ему бы впору от такого счастья на встречку выехать или с моста слететь. Опьянеть от ветра, бьющего по щекам даже сквозь защиту, и тёплых девичьих ладоней на его животе. Федя не верил, что может получиться. Что для того, чтобы добиться взаимности такой желанной и одновременно недосягаемой женщины, нужно всего лишь разработать простую стратегию по её завоеванию. Он как-то раньше и не воспринимал стратегии эти. Казалось, что либо есть оно, либо нет… Если Машка ни в какую не даётся, то, наверное, ей и не надо. Это ведь не игра — просто тот, кого любишь ты, вовсе не обязан любить тебя… Где-то в глубине души Федя уже начал смиряться с Машиным равнодушием. Но Катя Пушкарёва, так неожиданно свалившаяся с Луны, оказалась убедительнее всех Фединых верований. Парой простых уверенных движений она пошатнула Машину картину мира и Федино место на ней. Поменяла положение фигур на шахматной доске, дав возможность королю выиграть ферзя. Показала ему, дураку такому — смотри, как всё просто. Стоило лишь чуть-чуть постараться… Катя, действительно, постаралась. Всё для Фединого счастья. Она ведь так хотела, чтобы он был счастлив. Коротков до сих пор не понимал, почему, и на фига именно он со своей безответной любовью ей сдался… Что-то там увидела. Только зря она старалась. Хотела показать Феде, что всё возможно, и Маша — женщина всей его жизни, а показала в итоге, что вся его жизнь — обман. Ведь Маша оказалась именно что фигурой на доске, которой нужно поставить мат, чтобы диктовать свои правила. Она с такой лёгкостью согласилась на этот мат. Получается, всё её равнодушие было мнимым? Призывом — одолей меня, Федечка, и тогда получишь приз на блюдечке с голубой (или другой, какой захочешь) каёмочкой. И Катя — так быстро! — это просекла. Наверное, поняла Машину суть чисто по-женски. Хорошо, Федя победил. И чисто по-мужски должен был этому радоваться. Наверное, радовался. Желанная добыча в его руках — настоящее золотое руно. Причём буквально: Машка этим долгожданным вечером вся была в золотом. Золотой топ с шикарным, многообещающим вырезом, золотая заколка в пышных волосах, золотые тени на полуприкрытых веках. И сама она как будто искрилась ярким светом от эйфории. В лифте она чуть не зацеловала его до смерти. Хотела передать всё золото, переполняющее её, воздушно-капельным путём. Федя, прижимая это восьмое чудо света к облезлой, грязной стене, всё принимал. Он не мог не принять — ведь так долго этого ждал. Золото окутывало их туманным облаком. Оказавшись в квартире, свет включать не стали. Луна, освещающая всю Москву в этот вечер, из солидарности берегла электроэнергию жителей столицы. Марево усилилось. Откуда-то появилось шампанское — может быть, оно стояло в холодильнике с той поры, когда Федя ещё надеялся увидеть Машку у себя. Наконец-то пригодилось. Золотистая Маша, пьющая золотистый напиток. Опьянеть ещё больше казалось необходимым. Фёдор не стал отставать — первый бокал залпом, второй чуть медленнее. Вроде бы получилось. Наконец, они в его постели. Если бы Федя из недавнего прошлого увидел хоть краем глаза эту картину, он бы сошёл с ума. Натурально попал бы в психушку с острым бредовым расстройством. Сейчас он сходить с ума не собирался — он снимал с Маши майку, спускался губами с шеи на полную грудь и заставлял себя пьянеть ещё больше. Да, он победил. Всё-таки — это осознание будоражило. Ощущение податливости чужого тела волновало. Горячая, гладкая кожа под его ладонями. Настоящая, не фантазии. Вау. Машкины стоны и выдохи «Федечка… Федя» вышибали последние крохи разума. Опьянение достигло своего пика. Тем не менее, на этом самом пике оно Феде нисколько не помогло. Настоящая, живая Маша в какой-то момент размылась. Горячая и гладкая кожа под ладонями перестала ощущаться. Выдохи «Федечка… Федя» произносились уже совсем другими губами и другим голосом. Тем самым голосом, которым вчера железно было сказано — иди, Федя, с миром. От одной только крохотной, микроскопической, милисекундной фантазии, как этот голос мог бы умолять его… о чём-нибудь, что происходило здесь и сейчас, Федю накрыло с такой силой, что Машка пришла в безумный восторг. Кажется, она такого не ожидала. Могла лишь говорить междометиями. После этого Федя быстро протрезвел и пришёл в ужас. В голове осталась единственная мысль, которая совершала агрессивные набеги на черепную коробку и выдалбливала её с ноги. Эта мысль была крайне лаконичной. О, господи. Только этого, наверное, и не хватало. Машка, полностью удовлетворённая и счастливая, быстро уснула. Это характерно для удовлетворённых и счастливых — тут же засыпать. Поэтому Федя продолжал бодрствовать. Пошёл на кухню, всё так же освещаемую жёлтым диском луны. Умылся. Включил радио на небольшой громкости. Поставил чайник, заварил себе растворимый «Нескафе», две с половиной ложки. Он любил только растворимый кофе — потому что всегда предпочитал вещи, более простые в обращении. Только женщин, кажется, выбирал прямо противоположных. Когда оно началось?.. Когда он увидел Катю впервые? Нет же. Увидев Катю впервые, тогда, после её собеседования, он ничего кроме приязни и чисто человеческого расположения к ней не испытал. Как, наверняка, и она к нему. Шутки про космос появились из ниоткуда. Не потому, что Пушкарёва выглядела какой-то излишне странной — а просто… Просто так. Захотелось ему, вот и всё. Может быть, началось в тот момент, когда они поехали впервые обедать вместе? Опять нет. Тогда они ели шаурму и ничего, кроме чисто гастрономического удовольствия, испытывать не могли. С Катей было весело и прикольно, ну и всё. Хорошо. Может быть, когда Катя предложила ему план укрощения строптивой? Тогда Федя лишь подивился её изобретательности. Согласился скорее не для себя, а чтобы поддержать её пламенный энтузиазм. Почему-то это казалось милым. Ну и да, с ней было по-прежнему весело и прикольно. Уже больше, чем раньше, но ничего лишнего. Друг за другом, память начала услужливо подкидывать все возможные воспоминания. Катя, которая вырядилась на свидание с Малиновским так, что даже кукла Чакки выглядела менее устрашающей. Тогда Федя ржал, как не в себя. Или Катя, которая собралась на свидание уже с Воропаевым — тогда, увидев её, Федя даже при очень сильном желании заржать бы не смог. Катя была красива, и он всегда это знал. Он сделал ей предложение, поцеловал и нисколько не жалел. Но это же было не по-настоящему — так, дружеская шутка. Дружеские шутки бывают разные, да и сама дружба — тем более. Катя за короткое время сумела стать ему другом. Хорошим, близким, надёжным. Тем самым — за которого в огонь и воду, как бы пафосно это ни звучало. Таких друзей можно без зазрения совести познакомить со своими родителями — и быть уверенным, что все подружатся между собой. Почему-то Федя был уверен: родные тебе по крови и по духу люди не могут конфликтовать между собой. Так и вышло. Все всем понравились. Они с Катей прекрасно провели время — несмотря на её некоторую грусть. Теперь он понимал, что это была за грусть. Катя уже в тот момент готовилась вручить его Маше — как переходящее, мать его, красное знамя. Да, Федя понимал, что она хотела как лучше. Да, он знал, что погорячился, когда обвинял Катю в малодушии и холоде. Более того, он видел, что ранил Катю своими последними словами про то, что для неё их дружба — просто проект. Потому что Пушкарёва не относилась к тем людям, которые обожают тешить своё эго, и точно не заслужила такой безжалостной оценки. Но ведь Катя и сама была безжалостна к нему! Даже несмотря на то, что всем сердцем болела за него, эта свалившаяся с Луны женщина оставалась жестокой. Инопланетяне, наверное, лучше владеют искусством отрешиться от каких-то там земных чувств... Конечно, Федя не мог не согласиться, что ситуация обострилась из-за Машиной ревности. Но ведь они могли бы что-то придумать. Со временем он убедил бы Машку, что Катя — хорошая, а если бы убедить не получилось… Если бы убедить не получилось — то что? Вот главная мысль. Вот соль (а также сахар и две палочки Твикс) всего происходящего. Стянув с вытяжки пепельницу и сигареты, Федя закурил — но не в вытяжку, а в открытое окно. Зашлифовав дозу кофе порцией свежего дыма, получил урчание живота и полный сбой работы мозга. Луна, с которой однажды свалилась его верная подруга, сегодня светила ярче Солнца, и было ощущение, что он находится у неё на допросе. «Что бы ты сделал, Фёдор?» — как будто вопрошала она. Самое страшное, что Федя, скорее всего, знал ответ. Но даже с немой Луной он не хотел им поделиться. Этот хитрый кругляш и так достаточно сегодня подглядел. Например, за Фединой неуёмной фантазией… Господи, да что ж такое-то! Это хобби что ли такое — увлекаться женщинами, которые тебя посылают? Что за мазохизм? И почему, когда в твоих руках то, о чём ты так мечтал, ты начинаешь мечтать совсем о другом? О том, что кто-то скажет — вернись, пожалуйста, я погорячилась. Я не променяю нас на никого. Я хочу, чтобы ты был рядом… …Конечно, не скажет. Федя знал, что не скажет. Чего он так и не смог узнать — когда это началось. Это было необъяснимо и не хотело объясняться. Радио продолжало тихонечко бурчать. Какая-то ночная передача, в которой люди звонят сонному ведущему и жалуются на проблемы личного характера. Фёдор почти и не вслушивался — своих хватало. Только когда во время музыкальной паузы заиграла песня Би-2, подошёл к приёмнику и сделал погромче. Двигаясь без цели под дождём и солнцем, Я очутился на перекрёстке малознакомой части города, где я увидел это. Не знаю, почему, но я как-то уже знал, что будет дальше. Впереди был целый день, и было понимание того, что этот день — один из многих в последовательности, называемой жизнью. Было ощущение случайности реального и его малозначительности, Будто бы я был уже однажды тем, кого стоило бы вспомнить. Мне стоило бы позвонить ей, хотя я понимал, что я так и не найду подходящих слов. Стоило бы позвонить ей… Кажется, за ним следила не только Луна, но и радио. Он бы, конечно, позвонил. Только зачем? Чтобы окончательно не сойти с ума, наверное, стоило вернуться в постель. Забыть все наваждения последних дней, как страшный сон. Простить себе и Кате то, что всё так получилось, и идти дальше. Радоваться тому, что есть, а не страдать по тому, чего нет… И ещё убедить себя в том, что так на самом деле надо.