Девочка, которая плачет

      Это была та странная весна, когда снег всё ещё лежал на мрачных улицах. Это была ранняя весна, холодная, недружелюбная. Она не вызывала прекрасных тёплых чувств, не вдохновляла, и, глядя на неё, никому даже не верилось, что март изменится. Воздух всё ещё оставался холодным и твёрдым, и только днём яркие солнечные лучи всё ещё давали маленькую, бледную надежду. Однако началась эта история, увы, не днём, а в глухую и тёмную ночь.       Снежинки были похожи на крохотных белых мотыльков. Они медленно отрывались от заледеневшего асфальта и поднимались в небо. Наверное, это странно, что снег не падает на землю, а, наоборот, уподобляется маленьким бабочкам, хлопая крыльями и взлетая. Такого не бывает, верно? Но белые узорчатые кристаллики противились всем законам физики, поднимались и в конце концов исчезали в облаках. Метели не было. Ветра тоже. Улицы казались совсем пустыми и мёртвыми. Почему-то перестали сновать туда-сюда шумные машины, замолчали собаки, погасли все, даже самые стойкие и живые огоньки в квартирах. Город будто замер в сонном параличе, скованный невидимыми нитями.       В этой пугающей тишине в ту ночь раздался металлический скрежет. Отворилась дверца с витиеватым цветочным узором, хотя охранник кладбища точно запирал её перед тем, как пойти спать. Маленькие белые руки снова закрыли калитку, чтобы оставить после себя всё таким же, как прежде, а затем в очередной раз растворились в ночном сумраке. Ей нельзя было задерживаться, ведь на поиски нужного дома может уйти довольно много времени. Только взрослые банши могут сразу прийти туда, где им следует находиться. А такая маленькая призрачная девочка без имени всё ещё легко теряется среди серых городских домов, похожих друг на друга как братья-близнецы. Но всё же тянущее и болезненное чувство внутри неё заставляет идти по скользкому тротуару, осторожно перебирая босыми полупрозрачными ногами, чтобы не подскользнуться, ведь старшие банши учили её всегда быть элегантной и аккуратной, даже если большинство смертных её не видят.       Она бродила по улицам почти всю ночь, слоняясь от одного дома к другому. Она прижималась щекой чуть ли не к каждой встречающейся двери, чтобы проверить, не туда ли ведут её чувства, не усиливается ли боль в груди. Она путалась, порой натыкалась на один и тот же дом несколько раз, ведь не могла их увидеть, запомнить, не могла прочитать номер и название улицы. И порой от обиды ей хотелось плакать, но слёзы нужно было беречь. Беречь для одного мальчика, которого она и ищет.       Безымянная малышка в очередной раз остановилась у фонаря, чувствуя, как ужасно она опаздывает. На подсознательном уровне она понимала, что солнце уже вот-вот взойдёт, а нужный дом так и не найден. Ох, что же скажут старшие? Снова станут кричать, вопить, они это любят и умеют, они этим живут. Не может же она вернуться на могильник ни с чем? Но это совсем не важно! Страшно будет, если она не успеет предупредить всех до того, как случится несчастье. Поэтому даже в последний час, в начале шестого утра она, уже не боясь упасть и ободрать белые, замёрзшие, почти полностью материлизованные коленки о снег, бежит к последнему забору, от которого тянет слабым болезненным ощущением. Банши прижимается маленькими ручками к металлическим периллам и поднимает голову, как будто оглядывая величественное строение: огромную, невероятную, знаменитую фабрику, от которой и днём, и ночью исходит приятный аромат молочного шоколада, который так любила она при жизни.       — Кажется, это большой-большой дом… — Девочка постаралась медленно выдохнуть, но ледяной пар с её губ так и не сошёл. — А я ещё маленькая… Как же я там его найду? Нужно постараться.       Она говорила тихо, сама себе, чтобы не потеряться в мыслях, скреблась пальчиками по воротам. Пройти сквозь них проблемой не было, а вот как бы не потеряться в самом здании… это уже становилось сложнее. Прижавшись лицом к забору, словно стараясь просочиться в промежутки, банши с каждой секундой становилась всё прозрачнее, а по итогу и вовсе превратилась в россыпь белого мартовского снега.

***

      Вилли Вонка медленно открыл свои уставшие, измученные бессонницей глаза. Он смотрел в потолок, пока светло-серые пятнышки не перестали мелькать перед глазами и пока тонкий звон в голове хотя бы немного не унялся. Снова плохой сон, белые вспышки, судорога, и он проснулся глухой ночью. Куда исчезли его прекрасные детские сны? Провалились в темноту, томно ползущую по стенам спальной, как чёрный дёготь. Исчезли, как исчезало по ночам его спокойствие. Снова и снова. Одна ночь за другой. Кондитер сел на кровати, пытаясь самостоятельно держать голову и не свалиться в обморок. Он надеялся, что после хорошего сна головная боль пройдёт сама собой, но вышло даже хуже. В последнее время всё в его жизни идёт хуже. Хуже, чем Вилли мог себе представить.       Разрозненными движениями заправляются за уши передние пряди, а взгляд с трудом фокусируется. Вилли проводит кончиками пальчиков по сенсору, зажигая в комнате мягкий свет, чтобы не сойти с ума от очередной яркой вспышки. В этом полумраке он ищет маленькую баночку с обезболивающим. Цветные круглые таблетки, похожие на сладкое драже. Он специально сделал их красными, голубыми и зелёными с помощью пищевых красителей, чтобы эти таблетки были похожи на конфеты, а не на… таблетки. Но они закончились. Сегодня баночка была пустой, а это значит, что со слабыми стонами нужно будет спускаться в медицинский центр. Придётся идти за белыми, настоящими таблетками. Проглотить их будет той ещё пыткой, а потому Вилли ненавидел такие дни. Он смотрел на себя в зеркало, набрасывая на плечи халат с золотистой окантовкой и поправляя волосы. Выйти из собственной спальной — значит предстать перед работниками, потому что они должны быть буквально везде на фабрике, даже в такой поздний час. Следить, чтобы всё было хорошо. Натягивая на холодные кисти перчатки, что защищали его от внешнего мира, Вилли вытирал с лица мелкие слезинки, которые в последнее время так и норовили без разрешения спуститься по щекам. Он справится с ними прежде, чем попадёт в медцентр, иначе это будет уже слишком.       Лифт пришёл с небольшой задержкой. Такое обычно редко бывает, ведь этим великолепным подъёмником пользуется только сам кондитер, а ещё Чарли, его маленький наследник. Но днём мальчишка обычно таскается за ним, а по ночам и вовсе спит невинными детским сном. К тому же последние несколько недель Чарли весьма серьёзно болеет и практически не встаёт с постели. Задуматься об этом надолго не получается: мысль у Вилли весьма слабая, почти прозрачная. Её вытесняет головная боль, а также короткий «дзынь», который раздаётся, когда лифт наконец-то подходит к нужному коридору. Сложнее всего было нажать правильную кнопку, потому что возвращаться в обитель белых стен и больничных коек казалось страшнее любого другого сновидения. Но боль уже как будто начала раскалывать головной мозг изнутри. А ему, гениальному кондитеру всего мира, ни за что нельзя иметь проблемы с таким важным органом. Уж лучше потерпеть и затолкать в себя медикаменты, пересиливая старый рефлекс, чтобы наконец прийти в себя. А ведь папа когда-то говорил ему, что нужно ложиться спать вовремя.       Один раз Вилли удалось бросить взгляд в окно, которое связывало его волшебную фабрику с внешним миром. Одно из немногих таких связующих окон. Ему показалось что-то странное. Что-то, чего обычно не бывает. Хотя кондитер так давно не выходил на улицу, что мог просто и забыть, что в природе норма, а что — нет. Но норма ли то, что снежинки летят наверх? И не как снежинки, а как пылинки сахарной пудры, словно кто-то встряхнул пряничный домик, усыпанный этой самой пудрой. Бывает ли такое? Наверняка да, просто он об этом не помнит. Вилли многое не помнит в последнее время. Как будто в рассудке образовались провалы.       Снова «дзынь». Лифт изящно открывает дверцы, но Вилли не торопится отрывать глаза от пола. Ему бы хотелось закрыть их снова и уснуть, но это невозможно, да-да, именно это слово, невозможно, пока не пройдёт голова. Неуверенными шагами он всё же выходит за пределы подъёмника.       Просто найди таблетки. Это не долго.       Взгляд успевает зацепиться за пару работников в белых костюмчиках, которые даже ночью старательно наводят порядок на фабрике. Они вообще спят хоть иногда? Бывают ли люди, которым не нужен сон? Настоящие ли это люди? Взгляд поднимается чуть выше, проскальзывая по холодным ножкам какой-то больничной койки. Они вызывают такие мерзкие чувства и такие горькие ощущения. Кондитер молча бы отвернулся и наконец-то принял бы что-нибудь, если бы на этой койке не сидел ребёнок.       Какой ещё ребёнок?       — Ты что здесь забыл, Чарли? — Так глупо и бестактно спрашивает Вилли, медленно обрабатывая то, что видит. Мальчик сидел, укутавшись в одеяло, но слегка приспустив его с груди, пока один из умпа-лумпов протягивал ему чашку с какой-то тёмно-зелёной жидкостью. Медицина у этого народа весьма специфична, но, как ни странно, часто бывает действенна. — Уже так поздно. Дети должны спать ночью. Ты ведь ещё ребёнок, верно?       — Да, но… — Чарли Бакет хрипло вздохнул, посильнее натягивая одеяло на плечи и наконец прикасаясь губами к «лекарству» из самой Лумпаландии. — Мне дышать тяжело. Здесь всё горит. — Мальчик прижал руку к груди, почти к самому центру, слушая своё собственное сердцебиение. — И голова болит, и…       — У меня тоже сегодня болит голова, представляешь? Сегодня просто погода такая унылая, а это часто отвратительно сказывается на состоянии таких творческих людей, как ты и я. Вот и всё. Завтра должно быть лучше, вот увидишь. — Вилли невинно улыбнулся, садясь на кровать рядом с наследником и касаясь кончиками пальцев его взъерошенных волос.       — Но может… Я подумал… Может, нам всё-таки стоит вызвать врача? Родители всегда говорили мне, что тянуть с таким нельзя. — Чарли медленно повернул голову, поднимая свой разбитый взгляд на Вонку. Кажется, он чего-то боялся. Кажется, они оба.       — Мой дорогой мальчик, это исключено. Я не могу пускать сюда посторонних людей, и ты это прекрасно знаешь. Тем более медики, они… Неважно. Я думаю, ты меня понял. Ты так боишься обычной простуды, Чарли? Если бы я в своё время позволял такой ерунде себя ломать, то никакой фабрики не было бы и никто бы не знал моего имени, хм. — Кондитер пренебрежительно отбросил взгляд куда-то в сторону, но неожиданно столкнулся взором со своим работником. Крошечный человек выглядел чуть более сердитым, чем обычно, хотя лумпы и без того мало улыбаются. — Тебе просто нужно отоспаться ещё несколько дней. Знаешь, что может помочь? Горячий чай и сладкий джем. Разве это не чудесно?       — Мистер Вонка… Мне лучше не становится. — Чарли потерял последние очертания улыбки на своём детском личике, допивая зеленоватый замес с лёгким уксусным привкусом. — Может, в больницу тогда, раз на фабрику нельзя? Мне уже немного… страшно.       — Оу, глупости. Не будь таким пессимистом и трусишкой, Чарли Бакет. Всё это скоро пройдёт. Давай перестанем говорить об этом, пойдём по своим комнатам и ляжем спать. Знаешь, кто-то когда-то сказал, что сон — лучшее лекарство. Может быть, этот кто-то был прав, как думаешь? В любом случае, от пребывания здесь нам лучше точно не станет. Подавляющая атмосфера на мой взгляд. Очень здесь пахнет скверно. Что я только не пытался с этим запахом сделать, ха-ха… — Кондитер поправил свои волосы рукой, понимая, что совладать с головными болями этой ночью у него вряд ли получится. Но сейчас лучше позаботиться о спокойствии ребёнка. Так ведь делают порядочные взрослые?       Мальчик слабо улыбнулся, снова тяжело вдыхая сквозь зубы. По его рукам ходили мурашки, а одеяло не спасало. Никогда ещё жить не было так больно. Но мистер Вонка всегда учил быть сильным и стойким, никогда не жаловаться и переносить все испытания судьбы с поднятой головой, иначе успешным фабрикантом не стать. Интересно, всегда ли он сам следует этим правилам?

***

      Вилли плотнее закрыл дверь, заходя в комнату Чарли, несмотря на то, что совсем скоро он её покинет. Мальчик, всё ещё перетаскивая своё одеяло на плечах, из последних сил смог забраться на кровать и снова укутаться чуть ли не с головой. Часы уже почти отбивали пять, но солнце ещё даже не виднелось вдоль горизонта, хотя тоненькие его лучи изредка пронизывали серое небо. Именно в такие моменты спать хочется сильнее обычного. Однако Вилли сегодня крепкого сна ждать не стоит уже точно.       — Отдыхай, Чарли. Совсем скоро ты поправишься, и тогда нам нужно будет в срочном порядке проходить то, что мы пропускаем, пока ты болеешь. Мне столько ещё нужно тебе показать, столькому научить… — Вилли подошёл чуть ближе к окну, с которого открывался вид на торопливый город. — Ну ничего, у нас ещё много времени впереди.       — Мистер Вонка, а на фабрике… — Чарли слегка приподнялся на кровати, робко бросая взгляд куда-то в сторону шкафа и снова чувствуя, как горло будто сдавливает чья-то сильная рука, заставляя задыхаться. — М-м… На фабрике когда-нибудь были… То есть… — Мальчик выдохнул, снова обращая невинный взгляд на кондитера. — На фабрике могут быть призраки?       Вилли слегка вскинул брови, осматривая комнату, как будто мог по-настоящему что-то заметить. Но поймав себя на мысли, что это всего лишь детские фантазии, каких и у него в том возрасте было бесчисленное множество, не стал воспринимать слишком серьёзно.       — Ну конечно нет, Чарли. Если бы здесь были призраки, то они портили бы мои сладости, ломали бы машины, пугали бы работников… Думаешь, я бы стал такое терпеть? Конечно, нет. — Вонка сел на край кровати и коснулся пальцами кончика одеяла, большого и тёплого, способного защитить от любых кошмаров. По крайней мере, так казалось ему в детстве. — А с чего ты вообще это взял?       — Я просто так подумал… Иногда я просыпаюсь ночью, и мне кажется, словно кто-то стонет. Этого же не может быть, правда? — Чарли прижался щекой к подушке, прикрывая глаза. За всё то время, что он живёт на фабрике без родителей, его кожа как будто побледнела на пару тонов. Неужели когда-нибудь такой настоящий и живой мальчик станет похож на самого Вилли? Хорошо ли это?       — Только если кто-то из умпа-лумпов слишком сильно устал? — Предположил кондитер со слабой улыбкой. Он видел, что его наследник вот-вот заснёт, поэтому медленно встал и направился к выходу, чтобы больше его не тревожить. — Не волнуйся, Чарли. На фабрике нет никого, кроме меня, тебя и них. Тебе нечего бояться.       Если бы Вилли сам был уверен в своих словах на сотню процентов, жить ему было бы куда легче. Но в последнее время спать стало так тяжело, что он и сам начал невольно задумываться о всяком бреде. Кондитер тихо прикрыл за собой дверь, всё ещё пытаясь придать своему лицу спокойствия и умиротворения, чтобы передать эти чувства и Чарли. Но как только он оказался за стенкой, эта маска рассыпалась на атомы, являя миру настоящее лицо, уставшее и вымученное. А ведь этот сложный день только начинается.       С тех пор, как Чарли заболел, каждый день без него кажется настоящей пыткой. Заниматься делами стало вдвое тяжелее, чем раньше. В голове всё словно останавливается, как будто большой и сложный механизм выходит из строя, когда перестаёт работать одна маленькая и, казалось бы, незаметная шестерёнка.

***

      Белые призрачные крупицы скользили по полу, соединяясь друг с другом, становясь всё больше и по итогу превращаясь в нечто цельное, но почти незримое. Сначала она выглядела как полупрозрачное туманное облачко, которое насквозь пронизывал свет фонарей, что проступал в комнату через окна. Затем туман уплотнялся, а в воздухе медленно складывались очертания маленькой фигурки.       Босая бледная девочка замерла, вслушиваясь в пустоту и пытаясь понять, всё ли правильно она сделала. Кроме хриплого сопения, в комнате стояла абсолютная тишина. Не было тиканья часов, не было сигналов автомобилей, не было животных, не было шумных человеческих устройств. На слух банши ничего не почувствовала, однако сердце в этой комнате болело так сильно, что хотелось буквально выдернуть его из себя, только бы заглушить эти ощущения. Не видя ничего и никого, существуя в кромешной темноте, девочка без имени сделала пару мягких шагов к кровати и остановилась, упершись в неё животом и слегка наклонившись.       Банши протянула свою тоненькую ручку, предварительно сделав её полупрозрачной, словно из чистого стекла, но мягкой, как дуновение ветерка, и коснулась горячей щеки спящего мальчика. В ответ на это он слегка нахмурился и закашлял. Девочка одёрнула руку, словно обожглась о церковную свечу, тут же прижимая её к своим ледяным губам. Ощущение было таким острым, таким болезненным, таким жестоким… что и малейших сомнений больше не оставалось.       — Я нашла. Я нашла его. Такой маленький, совсем почти как я… — Залепетала звонким, но тихим голосом девочка, чувствуя, как пустые глазницы начинает жечь соль. — Как же так вышло… Как же так… Такой славный. Такой милый. Такой маленький.       Она начала всхлипывать, прижав руки к своим щекам. Банши присела на кровать, приподнимая взгляд к потолку и чувствуя, как слезинки обжигают кожу на лице, оставляя мокрые дорожки на щеках. Это был её первый плач. Первый после смерти, конечно же. Но маленькая банши даже не думала, что плакать по ту сторону мира будет так больно и сложно. Стоны становились всё громче, рыдания не прекращались, сердце не билось, но растягивалось, желая разорваться на части. Маленькие пальчики теребили оборки на шёлковом платье, периодически банши протягивала руки к мальчику, который, казалось, начинал задыхаться и плакать тоже. Это продолжалось до тех пор, пока за окном не начало светлеть, пока солнечные лучи не стали падать на пол и кровать, снова заставляя белые волосы, кожу и платье девочки растворяться, как сахар в воде. Ей пора было возвращаться домой. Ей хотелось всё рассказать и поделиться со взрослыми банши, как ей было больно и страшно этой ночью, как тяжело было найти его в таком большом доме.       — До свидания, мальчик… Я вернусь завтра. Я буду рядом, когда перестанет светить солнышко. До свидания. — Прощаясь, банши отступала от кровати. Солнечные лучи проникали сквозь неё, создавая провалы в её маленьком теле до тех пор, пока девочка не исчезла совсем, оставив после себя лишь лёгкий мертвенный холодок.