Мастерская Боти Хекснат

      Боти любила браться за ремонт чего-то, что никогда до этого не ремонтировала. После множества игрушек, мебели, небольших радио, которые ей приносили, глотком свежего воздуха мог быть даже ремонт сапог, даже пришивание пуговицы, за что она тоже бралась, хотя ниток и иголок у неё было куда меньше, чем болтиков и гаечек.       Но по-настоящему новым для неё становился ремонт велосипедов, которые так часто страдали, когда их маленькие хозяева уже, вроде бы, и умеют их седлать, но ещё, очевидно, не слишком хорошо умеют останавливаться.       Однажды Боти починила самокат, который больше походил на груду металлолома, что заняло у неё не так уж много времени, но принесло радость не только хозяйке уже бывшей груды металлолома, но и самой мастерице.       Ещё Боти иногда чинила всяческие музыкальные шкатулки, но, обычно, совсем простые, какие можно купить в детском магазине — крутишь валик, барабанчик крутится, и музыка играет, лишь пару раз она добралась до настоящих — с ключиком и даже с красивой крутящейся картинкой.       Но лишь один раз она получила шкатулку с настоящей танцующей балериной. Балериной из фарфора с волосами желтого стекла. Да, она была без ручек, лишь в длинном синем платьице и красивый красный бантик украшал её яркие, немного прозрачные волосы.       Она не очень ловко танцевала — сбивалась с ритма, спотыкалась, но не сдавалась, она была более устремленная к победе, которая рано или поздно непременно будет достигнута. Победе более прекрасной, чем даже самый крепкий велосипед, самые красивые и большие часы.       Но жила она даже не в музыкальной шкатулке — сцена её, а по совместительству и домик были на самом деле маленькой шарманкой, но без ручки, а с ключиком и механизмом, отчего Боти долгое время думала, что просто почему-то не может починить обычную музыкальную шкатулку, коих починила уже много.       Балерине не хватало музыки, под которую бы она могла кружить на своей сцене, не хватало того заветного ритма, для которого она была отлита, обожжена и раскрашена, ради этого ей подарили прекрасные желтые волосы и бантик, который, будь он не плотным, а тряпичным, развевался бы по ветру в такт её танцу.       Лента из плотной бумаги должна была проходить через шарманку, заставляя музыку играть, пока пружинка разматывалась и крутила валики, вытягивая ленту с одной стороны в другую. Но сейчас это больше походило на то, что шарманка показывает язык, насмехаясь над тем, что музыки в ней нет, а может, не было никогда.       Боти не раз садилась за стол, растягивая ленту и пытаясь проделать в ней подходящие дырочки, чтобы подарить балерине то, чего ей так не хватало, но раз за разом получалось нечто столь несуразное, что балерина вместо того, чтобы танцевать, начинала злиться и топать ногами. В какой-то момент Боти, добрая девочка, которая, казалось бы, никогда не злилась на шум, никогда не говорила и не делала обидных вещей ни с кем, вцепилась в балерину и вытащила её с постамента.       Естественно балерина была не очень довольна и настойчиво требовала вернуть её на место, стуча каблучками по столу в такт проезжающему на улице поезду.       Остался совсем небольшой кусок ленты, который Боти дал кто-то, кто поверил в её силы. Она уже не могла вспомнить, как бы ни старалась, кто это был и где найти ещё, она понимала — это её последняя попытка.       Сегодня не было гостей, единственным собеседником была балерина и она больше жаловалась, чем слушала. Боти, конечно, вполне привыкла работать в одиночестве, лишь иногда отвлекаясь на звуки с улицы, а иногда, особенно в последнее время, слушая радио.       Она не разбиралась в музыке и песнях, хотя пару раз и пыталась скопировать мелодию, услышанную по радио, быстро понимала, что шарманке она не подходит.       Боти откинулась на спинку стула, глядя в окно. Вдали, в городе, виднелись часы на башне, поблескивающие в слегка мутном свете солнца. Послышался мерный лязг и стук — поехал ещё один поезд, даже не остановившись у города.       Интересно, куда направляется он, вместе со всеми людьми, сидящими в вагонах? В большой город? Может быть, в город, который ещё больше большого города? А, ведь кто знает, может быть в совсем маленький городок, как город, затерянный между холмов.       Иногда Боти подходила к выходу со станции, нагруженная своим рюкзачком и предлагала свои услуги починки чего угодно, но часто её быстро просили уйти, чтобы не мешать пассажирам проходить на поезд или выходить из него. Девочка обычно просто надувала щёчки и уходила, ища нуждающихся в помощи в городе.       Всё чаще она слышала новые голоса, становившиеся привычными, видела новые вещи, требующие ремонта, всё реже ей приносили игрушки из дерева, всё больше игрушек, попадавших ей в руки, были сделаны из пластика, а у некоторых были даже кнопочки, которые издавали звуки, или, иногда, игрушка издавала звуки, если её наклонить.       Вдали, на месте, где когда-то над лесом возвышался маяк, торчало новое, высокое здание со множеством светящихся мелких окошек, что неплохо — они светились почти всегда, а значит в лесу теперь было тяжелее заблудиться!       Однажды, проходя по городу, Боти заметила странную машину, которую видела впервые — огромный ковш торчал спереди, почти полностью закрывая собой кабину водителя, да и сам ковш был не похож на клюв сытого «пеликана», которого Боти видела в учебнике с надписью «Орнитология», а на пасть крокодила, который затесался на какую-то картинку с кучей птиц в том же учебнике.       Машина двигалась по городу уверенно, но куда? Боти так и не узнала, сколь интересно бы не было, ей нужно было поспешить и доставить отремонтированную вещь.       Иногда вечерами Боти садилась возле переезда и, глядя на мигание огней над путями, размышляла о том, какая же музыка может подойти балерине. Во время размышлений она смотрела на то, как опускались шлагбаумы, как мигали огоньки, слушала, как стучали колеса поезда, останавливающегося на станции, как шипели его двигатели и хлопали двери.       Это был звук движения, которое, хоть и уносило всех этих людей и поезд куда-то, где Боти никогда не была, было несомненно очень важно, ведь вдали, может быть, было так много всего, что жаждало найти своё предназначение и быть единым целым с тем, что нуждалось в нём.       Возвращалась Боти уже поздно, проводив взглядом ночной поезд, мчавшийся без остановки, выстукивающий ритм уже нетерпеливый, торопливый. Поезд нёс людей, может быть, ещё дальше, не имея даже возможности приостановиться, чтобы увидеть этот маленький город, где тоже жило множество людей, где такие же как он иногда останавливались, чтобы отвезти этих людей куда-то вслед за ним.       По пути домой Боти выстукивала своими ботиночками ритм идущего поезда, иногда подпрыгивала, отчего содержимое рюкзака вторило тихим лязгом и шорохом.       Когда спать совсем не хотелось, она вылезала на подоконник второго этажа своего домика и вглядывалась в едва различимое здание, где был маяк. Интересно, наполнено ли оно теми же звуками, которым был наполнено он — старый одинокий маяк, ждавший своего самого главного момента в жизни — момента, когда он сможет помочь кому-то преодолеть темноту? Лязг шестерней, шипение труб, скрип механизмов, звучат ли они там сейчас? Мелодия самоотверженности, звучавшая среди вековых деревьев под проливным дождём, черными как смоль облаками, поглотившими небо, услышит ли её кто-нибудь ещё?       Малюсенькие мотыльки кружили вокруг висящего над дверью домика на холме фонаря, который Боти всегда зажигала по ночам, чтобы, если кто-то захочет прийти, дрога всегда была заметна и ясна. Мотыльки походили на снежинки, мечущиеся на ветру, то светлые, то тёмные, они отбрасывали маленькие тени и не унимались, словно бы фонарь был дверью в загадочные земли, куда им непременно требовалось попасть, потряхивая крылышками или даже напротив, создавая странную звучную тишину, неотличимую от беззвучных напевов.       К утру показывались неуверенные лучики солнца, пробиравшиеся по верхушкам деревьев и крышам домов. Роса на траве и листве то и дело переливалась множеством цветов, постепенно освещаясь, отбрасывая множество бликов, падая на землю, когда насекомые, поднявшиеся спозаранку садились на цветы, ветер встряхивал кусты или трава колыхалась от тяжести проходящего поезда. Это была мелодия, призывавшая сбросить с себя какие-то страшные, тянущие вниз оковы, холодные, обманывающие, требующие просто сесть в холоде и понурить голову       Иногда Боти по утрам шла к школе, чтобы посмотреть на то, как дети одновременно плетутся и торопятся. Она иногда пыталась кого-нибудь остановить и расспросить, но обычно ей отвечали очень кратко и чаще всего говорили, что опаздывают. Тогда она становилась у стены дома напротив ворот и глядела в окна верхних этажей школы иногда даже слышала, как звучит пианино в одном из кабинетов, где было сломано окно, но поломка была такая плёвая, что попроси они — Боти справилась бы быстрее, чем пришлось бы ей подниматься до нужного этажа.       То и дело она видела в открытом окне на четвертом этаже девочку с косичками, игравшую на флейте и слегка пританцовывающую. Когда она замечала Боти, они обе махали друг другу руками и, словно бы, уже и поговорили. Боти видела усталость многих детей, выходящих из школы и торопилась домой, зная, что некоторые из них обязательно придут к ней в гости, чтобы покачаться на качелях-шине, которую недавно пришлось заменить на более крепкую, полученную вместе с ещё одним сломанным радиоприёмником.       От детей из школы Боти даже получила красивые, хоть и немного источенные карандаши и яркие, хоть и почти пустые ручки. Ими она рисовала на бумаге — перерисовывала, хоть и не очень умело, картинки из книг, которые ей приносили, пыталась рисовать деревья или машинки, но лучше ей удавались схемы, они были почти неотличимы от тех, что она видела в учебнике «Технология», который ей оставили, потому что «его всё равно отдадут на переработку».       Ей нравилось листать его, шелест старой, пожелтевшей бумаги напоминал какую-то мелодию, какую она однажды слышала по радио, прямо перед началом сказки.Это была музыка загадок, которые были невероятны, но в то же время на самом деле совершенно просты.       Боти взбиралась на дерево и напевала себе под нос тихую песню, слов которой не знала никогда, прикрыв глаза и даже сняв очки, повесив их за дужки под воротник. Балерина в доме желала танцевать и прислушивалась, постукивая ножками по столу, пока однажды не воскликнула       «Это оно!»       Боти бросилась домой через весь город, перепрыгивая лужи, клумбы и даже проезжающие машины, радостно смеясь, звеня содержимым рюкзака.       С размаху открыла она дверь вскочила за стол, хватаясь за самодельный дырокол и принялась пробивать дырочки в ленте, напевая себе под нос мелодию, так живо пронесшуюся по сознанию, неся за собой множество образов и чувств.       Щелчок за щелчком лента покрывалась дырочками для штырьков шарманки, мелодия, ведомая одной только Боти вот-вот была готова вырваться из неё, чтобы, пройдя в этой ленте через валик, разнестись по округе.       Почти готово, осталось только вернуть балерину на место! Боти схватила фарфоровую куколку и приставила её ножки к месту на сцене и…       «Щёлк».       Боти округлила глаза, втянув губы. Ножки балерины откололись, самые туфельки.       Не часто Боти сама ломала что-то, почти что никогда, но сейчас был самый неподходящий момент. Что-то торопило её, сама балерина, обычно ворчливая и обидчивая даже не разозлилась, а тихо, но очень усердно просила поторопиться с ремонтом.       Боти чувствовала — ей нужно куда-то поторопиться.       Ножки балерины, её туфельки безнадёжно треснули, откололись каблучки, мыски почти рассыпались — старый фарфор не выдержал, устал, может быть даже был плохо сделан, раскрошился, где не был покрыт лаком.       Нужно было что-то придумать и придумать срочно. Боти выскочила на улицу, озираясь — может быть, где-то валялся хороший кусочек красивого металла? Но его же нужно будет как-то сформировать! Куда более удобным будет…       Дерево! Внизу, у маленькой речки, размывшей свои мелкие берега после дождя, валялось бревно, совсем небольшое, будто бы обглоданное после его путешествия, но всё ещё упрямо державшееся за край реки, чтобы, стоит ей снова приподняться, отправиться дальше по течению.       Боти подскочила к нему, доставая перочинный ножик с маленьким затёртым рисунком и вежливо поклонилась. Бревна никогда не говорили с ней, они же не вещи, которые созданы кем-то, чтобы сделать что-то для людей, но в этот раз тихий треск отваливающейся коры сказал ей «можно». Боти аккуратно вырезала небольшой кусочек с корой и, положив руки на торчащие ветки, что есть сил толкнула бревно назад в реку. Маленькое бревно поплыло дальше, покачиваясь на мелких волнах, куда-то вниз. Девочка помахала ему и развернулась — нужно быстрее починить ножки балерины!       Она зажгла лампу, надела поверх своих очков ещё одни и принялась вырезать из коры и ещё немного мокрого дерева ножки в туфельках, но упрямо получалось, что балерина носила какие-то плоские тапочки. Подобные тапочки Боти уже делала кому-то, но сейчас не могла размышлять об этом, и, когда хотела было схватиться за капюшон и снова броситься на улицу искать новый материал, балерина остановила её.       «Они отличные!»       Так заверила фарфоровая балерина. Боти кивнула и, найдя остатки клея, которым подклеивала свой новый стул, склеила ноги балерины с деревянными тапочками. Отломанный кусочек древесины встал на отломанный фарфор как влитой и Боти поместила, уже очень-очень аккуратно, балерину на её место на сцене.       «Я хочу танцевать!» — Говорила балерина, необычно мягко, почти трепетно, — «Я не могу разглядеть сцены! Помоги мне, прошу!»       Никогда балерина ещё не жаловалась на то, как плохо видят её фарфоровые глаза, но Боти, не растерявшись, выкопала из-под завалов старых приёмников тонкий проводок и зажав его в тиски, принялась скручивать. Выходили маленькие проволочные очки, куда встали столь же маленькие стёклышки, прикрывавшие раньше лампочки в какой-то игрушке, которую ей отдали на детали не так давно.       Балерина надела очки, почти прослезившись.       «Я могу»       Она вздрагивала, пока Боти вставляла ленту в шарманку.       «Я могу танцевать! Я смогу, я знаю! Пусть кто-нибудь увидит это!»       Боти кивнула и, закрыв крышку над балериной, которая своим бантиком касалась её изнутри, нахлобучила свой колпак, торопливо сбросила свои испачканные у реки ботинки, надела яркие «кроссовки», когда-то принадлежавшие Масилисе, и повесила через плечо большую квадратную сумку, в которой Люкия раньше носила свой бинокль.       Люкия! Вот кто должен увидеть танец балерины! Боти положила шкатулку в сумку и, придерживая одной рукой её, а другой колпак, выбежала на улицу. Она перескакивала через лужи, заставляла животных отпрыгивать в сторону, запрыгивала на карнизы, даже зацепилась за висевшую длинную вывеску, чтобы перелететь на ней как на качелях дорогу.       Время, как казалось, было самое то для школы, вернее, чтобы из неё кто-то уходил, поэтому, а ещё потому что это было по пути, Боти прибежала туда. Нетерпеливо припрыгивая на месте, она дергала ворота, ожидая, что её заметят, спросят, чего она хочет, но никому не было дела.       Она звала Люкию, ведь, наверняка, она ещё там, ведь она ответственная и умная, хоть и устаёт! Но той всё не было, хотя несколько людей и вышли из здания и ушли куда-то, видимо домой.       Боти окликнула Масилиса, несущая в руках сумку яркого, очень «модного» цвета. Боти рассказала всё — и про балерину, и про мелодию, и про то, как срочно балерина просит найти кого-то, кто сможет насладиться её танцем.       Масилиса покачала головой — Люкия не в школе, да и сама она была там лишь из-за подготовки к началу нового «учебного года». Боти завертелась вокруг себя и, закричав, бросилась по улицам к дому Люкии. Масилиса изо всех сил не отставала от неё. Дом Люкии, куда Боти приходила не так уж часто, был каким-то тёмным и даже холодным. Фонари над калиткой не горели, лишь одно окно самого дома светилось, да и то едва-едва.       — Откройте! — Боти принялась стучать изо всех сил, — Мне нужна Люкия! Это очень-очень срочно!       Никто не отвечал, хоть Боти кричала очень громко и даже Масилиса присоединилась. Нехотя кто-то выкрикнул, что Люкия уже вышла, а с шумными детьми никто разговаривать не намерен.       — Может быть, она пошла… — Боти не смогла вспомнить названия места, но старый магазин, весь обклеенный старыми объявлениями, которые сдирали и приклеивали новые, пока даже стёкла не стали похожи на желто-серую древесную кору, словно бы мигал у неё перед глазами.       — Куда? — поторопила Масилиса, почему-то начавшая так же волноваться.       — Это должен был быть наш секрет, она говорила, что это секрет, который она мне рассказала, но сейчас, — мастерица прекратила тараторить и кивнула, — Нужно идти, это не так уж далеко!       Но, хоть они добежали и быстро, они не наши магазинчика. Была лишь груда старых камней и разбитых стёкол. Там, где должна была быть дверь уже был воткнут столб с каким-то большим объявлением. Чуть глубже копались двое людей со значком радио на кепках.       — Её здесь нет!       — Здесь ничего нет.       Боти прошлась к уже почти убранным руинам, загадывая под камни и отодвигая ножкой доски. Из-под одной из них вдруг показалась змея — длинная, сероватая, с большими желтыми пятнышками на голове. Масилиса, едва подойдя к Боти, взвизгнула и, схватив мастерицу за плечи, отдёрнула в сторону.       — Эй, успокойтесь! — молодой человек слегка смеясь сбросил с плеч какое-то оборудование и подошел к змее, ловко ловя её, — Это всего лишь безобидный ужик. Если он так пугает, я могу убрать его.       — Нет, — вступилась Боти, — он сам скоро уйдёт. Ему нужно куда-то далеко, он, наверное, просто думает, какой дорогой ползти.       — Эй! — вдруг оживила Масилиса, — ты же знаешь, где Люкия?       Молодой человек вздрогнул и смерил взглядом сначала модную девочку, всё ещё прячущуюся от змеи, потом Боти, внимательно изучающую его самого.       Уж тем временем начал выкручиваться из несильной хватки, выпрямившись и перевесив, он выскочил, почти как длинная, неудобная антенна.       — Эй! — Боти не думая о приличиях, о которых она в принципе редко думала, ткнула пальцем, — Спасибо за радио! Они всё ещё пригождаются! Я недавно починила игрушечную флейту, использовала вместо крутящейся затычки мобиль от радио, чуть подрезала его, чтобы были дырочки!       Потирая глаза, молодой человек почти что отступил на шаг, но удержался, лишь слегка вздрогнув.       — Люкия! — поторопила Масилиса, — Мы её ищем!       — Она, кажется, собралась уезжать. Разве она бы… не сказала?       — Как уезжать?!       — В другой город.       — Ньё-хо-хо!!! — Боти замотала головой, — Срочно, срочно!       Молодой человек вдруг кивнул. Крикнув коллеге что-то про необходимость подвести детей знакомых до дома, он указал на стоящую поодаль машину, припаркованную на грязи, когда-то бывшей газоном, и уже несколько минут спустя они вышли у станции.       Поезд уже подходил, скрипя колесами, останавливаясь. Это был вечерний поезд, люди не так часто в него садились, он вообще был одиноким, поэтому было легко прорваться на платформу.       — Люкия!       Девушка, занесшая было ногу, чтобы войти в вагон вздрогнула.       — Люкия, подожди! — Боти бежала, норовя вот-вот споткнуться на ровном месте, — Подожди! Я починила её! Балерина снова танцует!       Люкия, дрожа, отступила назад, чуть не падая и обернулась на Боти и бегущих рядом с ней людей, тоже очень знакомых.       Знакомых, да, но не так, как была знакома Боти.       — Люкия, подожди, — Боти остановилась рядом, торопливо снимая с себя сумку и доставая из неё шкатулку, — Прошу, минуточку! — крикнула она проводнику, высунувшемуся из вагона на шум, — Это быстро! Балерина очень хочет выступить!       Поставив шкатулку за бетонную платформу, из которой торчали камешки, покрытую следами подошв, испачканных после дождя, Боти повернула ключик и открыла крышку. Несколько щелчков и фарфоровая балерина с волосами желтого стекла принялась кружить. Музыка, похожая на тихий, мерный звон колес или ход часов, шелест страниц, капель дождя и снежную, глухую тишину.       Фарфоровая балерина медленно кружилась, наконец-то радуясь своей судьбе, впервые с момента, когда была создана, хоть и без рук, наверняка не нужная никому, кто уверен, что понимает что-то в музыкальных шкатулках, она, прямо сейчас, прямо в эту минуту, пока звенела её мелодия, пока с шелестом протягивалась бумажная лента, была самой счастливой из всех балерин на свете, не важно, фарфоровых или нет.       — Ну как тебе? — Боти вытерла носик рукавом, — Я долго не могла подобрать что-то нужное, балерине всё обычно как-то совсем уж не нравилось, но сегодня я вдруг поняла, что вот именно так должно быть! И балерина была так рада! Она так хотела, чтобы её танец увидели! Особенно ты, она рада, что ты увидела её танец!       Люкия, уронив с плеча сумку вдруг плюхнулась на колени и крепко обняла Боти, прижав к себе. Боти, не зная, что полагается говорить, когда кто-то тихо всхлипывает и при этом не фарфоровая балерина, просто положила голову на плечо Люкии, как домашний зверёк.       — Боти, — прошептала Люкия, словно бы не веря тому, что та только что рассказала, — Это прекрасная мелодия, я же знала, что ты справишься!       — Это благодаря тебе, — Боти улыбнулась, похлопав подругу по спине, — Ты отвела меня в тот старый магазинчик, иначе бы я так и думала бы, что это шкатулка, а не шарманка!       — Поезд уже почти…       — Подождите! — уже Люкия перебила проводника, — Одну минуту, только минуту!       Голос Люкии был какой-то необычный, сравнимый разе что с тем разом, когда она стояла промокшая в лесу, может быть, когда пыталась усадить Боти на какое-то неудобное сидение на старой дороге.       — Возьми её с собой, — Боти, освободившись из трясущихся рук подруги убрала шкатулку в сумку из-под бинокля и протянула её подруге, — балерина будет рада повидать мир!       Та кивнула и тут же схватилась за свою сумку, которую уронила, падая на колени.       — Боти, я хочу, — она торопливо перемешивала всё содержимое своей сумки, так аккуратно уложенное до этого, — Я хочу, чтобы ты тоже кое-что взяла! Кое-что, что очень важно. Пусть оно останется как доказательство... Чего-то важного, эта вещь, она должна быть твоей, я знаю это!       Она вытащила кружку. Обычную небольшую кружку, с обычным рисунком. Она была склеена, не очень умело — кое-где виднелись подтёки сильного клея, оплавившие краску, слегка растопив зеленую полоску внизу, на которой стоял постой, прямой маяк, да и ручка-то была приклеена вверх ногами, отчего клей виднелся из-под неподходящих друг к другу сколов.       — Я знаю, я никогда не буду так хороша, я едва ли могу починить что-то, но… Я обещаю, я буду стараться, ведь столько всего можно починить, стольким помочь, кому нужна помощь…       — Простите, — из вагона высунулся парень одного с подругой Боти роста, — проводник просит поторопить вас.       — Ньё-хо! — Боти подняла сумку со шкатулкой и протянула ему, — Она немного тяжелая, помоги ей!       — Ладно, — ошарашенный, тот послушно схватил сумку, не зная, как поступать дальше.       — Мне, — голос подруги дрогнул, — Мне пора, Боти.       — Ньё-хо… Ты надолго?       — Да, Боти, надолго, — девушка быстро-быстро заморгала, чувствуя, как глаза предательски покалывает, — Но это не значит, что я забуду тебя, Боти.       Протянув мастерице кружку с маяком, Люкия взвалила на себя свою сумку, чуть не выронив из неё что-то, и поднялась в тамбур вагона. Парень, всё ещё державший в одной руке сумку со шкатулкой, вовремя схватил её за руку, не дав упасть.       — Не обижай её. Она… Люкия очень добрая и честная, просто иногда может почувствовать что-то, чего не понимает, но и я часто чувствую что-то, чего не понимаю. Люкия часто говорит мне, что это обычное дело, — девочка принялась медленно идти, ей приходилось перекрикивать звуки трогающегося поезда, — А ещё она любит хлебцы с сушёными ягодами, там, куда вы едете они есть?       Поезд начал набирать ход, Люкия, крепко держась за ручку, норовя высунуться наружу, закричала:       — Боти! Я напишу тебе письмо! Много писем!       Боти продолжала бежать следом за поездом, одной рукой неистова маша на прощание, а другой придерживая кружку, так же аккуратно, как она придерживала все вещи, которые когда-либо чинила.       — Боти! — Кричала девушка, уже не борясь со слезами, — Я не забуду тебя! Никогда не забуду! Ты слышишь?       Поезд уже почти разогнался, Боти спрыгнула с платформы и побежала по промятой траве вдоль путей, а Люкия, то и дело стискивая зубы и едва держась на ногах, видя, как удаляется от неё привычный тихий город, а с ним и Боти, продолжала кричать.       — Я буду очень хорошо заботиться о балерине! Я обязательно сделаю всё, что могу, Боти! Я никогда не забуду тебя и…       Она сорвалась, медленно опустившись на колени. Боти уже скрылась где-то вдали, помахав еще раз напоследок и крикнув своё самое громкое и напутственное «Ньё-хо-хо», поезд взял поворот, проезжая маленькую плотину, сделанную лесными бобрами, торопливо подравнивающими так кстати приплывшее бревно, которое они уже и не надеялись найти после сильного дождя.       Поезд наконец-то пересёк речку, оставив всё её детство где-то позади, среди холмов, в городке в котором всё ещё стояли газовые фонари, которые всё реже и реже, но всё равно зажигали, чтобы не забывать что-то важное, в городке, где вывески магазинов всё ещё были нарисованными, а сами магазинчики маленькими и уютными, где некоторые улицы всё ещё были вымощены мелкими камешками, где поезда и большие машины всё ещё были чудом, а радио было своё, потому что сигнал издалека так плохо долетал.       Парень помог ей дойти до места, в почти пустом вагоне с дремлющими людьми и присел напротив, явно переживая за трясущуюся в слезах девушку, показавшуюся, когда он увидел её на платформе, необычно сильной и даже надменной.       — Ваша сумка, — неуверенно сказал он, протягивая ей сумку из-под бинокля, которую она ту же схватила и, словно боясь обнаружить там что-то совершенно не то, что должна была, открыла.       В ней не было бинокля, была маленькая шкатулка. Вернее — шарманка. Когда-то она казалась огромной, словно бы едва ли помещалась в её руках, но сейчас она была почти что коробком из-под каминных спичек или коробкой от махоньких ароматных карамелек. Деревянная крышка была немного заляпана крошками от сухих хлебцев, поцарапана — так часто её снимали, ключик же начищен до блеска.       Она открыла шкатулку, переложила ленту в начало и повернула ключик. Музыка была не такая, как в любой другой шкатулке или шарманке — даже купленные в магазине для детей музыкальные шкатулки звучали более уверенно и чисто, но эта мелодия и не нуждалась в чистоте. Она не была создана музыкантом.       — Кто это был? — Попытался завести разговор парень.       — Боти, — неуверенно ответила девушка, — Боти Хекснат. Ты не из нашего города. Да? — её губы задрожали, пока она попыталась улыбнуться, но вместо этого вышла странная, одновременно несчастная и преисполненная надеждой гримаса, — Боти Хекснат каждый ребёнок знает, кого не спроси!       — Правда? — парень неуверенно покачал головой, поясняя, что он тут проездом, — Но кто она?       — Она, — девушка дрожащей рукой снова запустила шарманку, — Она просто… Она столько всего делает, она может починить всё что угодно, она не обманывает, когда говорит об этом, она вообще не обманывает. Помогает понять и увидеть многое.       Балерина мерно крутилась вокруг себя, а девушка, снова склонилась над столом, замечая, как на нём появляется всё больше маленьких мокрых пятнышек.       — Понять, что вернётся жизни искра, увидеть, как радость зажигает наши сердца, как Страхи отступят, как печали уйдут, ведь не напрасен был доброй девочки труд, — вторила она мелодии.       Закрыв лицо руками, она всхлипнула. Это не были слезы горя, это были слезы странного чувства, которое едва ли существует, рождается на мгновение, самое важное для каждого человека и так же быстро гаснет, оставаясь лишь в памяти, как ощущение самого яркого чуда, пронизывающего самые ранние воспоминания.       — Она Боти Хекснат. Это всё, что я знаю.