Мастерская Боти Хекснат

      Боти была очень доброй, приветливой девочкой. Она всегда держала дверь своего домика на холме открытой, каждый мог прийти в её мастерскую за помощью. Она любила помогать — ремонтировать сломанные вещи, что были кому-то очень-очень важны. Любила она и эти вещи, ведь каждая из них — нечто уникальное, удивительное, способное поведать свою, может даже самую простую. Любила она и своих друзей — всех тех, кто приходил к ней, не важно, со сломанной вещью, с гостинцем или просто так.       Но была ещё одна вещь, которую Боти очень любила, да настолько любила, что могло показаться, больше, чем всё остальное.       Хлебцы.       Сухие, безвкусные хлебцы, от которых отнекивались все в городе — и дети и взрослые. Эти хлебцы, однако, были почти символом местной кухни, потому и подавались чуть ли не в каждом кафе и чуть ли не с каждым школьным обедом. Они липли к нёбу, зубам, вызывали настолько сильную жажду, что, казалось, не хлебцев поел, а пробежался по пустыне.       И именно их, эти нелюбимые никем хлебцы так любила Боти. Она могла есть их без остановки, лишь изредка запивая чаем, но не переживала и когда его не было. Как сладкие конфеты или пряная картошка в ярких пакетиках для всех детей, так и для Боти они были самой желанной едой.       Их ей приносили часто просто так, за починку могли подарить целую пачку, что само по себе странно — если их никто не любит, как их умудряются продавать в пачках?       Люкия, знакомая с Боти довольно долго, практически всегда приносила ей хлебцы, даже пыталась есть их сама, но быстро сдавалась. Стоит заметить, хлебцы Боти любила только «пустые», без сахарных сиропов или сухих ягод и, если ей приносили такие, обычно оставляла их до прихода Люкии, которая, то ли из вежливости, то ли действительно любя, ела их с чаем, рассказывая о своей жизни.       Под хруст хлебцев Боти узнавала о том. что же такое «школа», куда поведёт железная дорога, о чём говорят люди.       Иногда Люкия читала Боти книжки, прикрывая их одной рукой от летевших крошек. Это были и учебники, из которых Боти узнала такие странные слова как «Полипы», «Актинии», которые казались просто странными цветами, но, как оказалось, были чем угодно, но не ими. Очень сильно Боти нравилось слово «Эпидермис», хотя она не понимала, почему нельзя было просто сказать «Кожа», ведь так, вроде, все говорят.       Иногда это были и книги с историями — о дальних краях, наполненных чудесами, необычными зверями и столь же непривычными людьми, даже дома там могли быть совсем другими, да что дома, даже леса и горы, но Люкия обычно говорила, что это называется «география». Боти любила «географию», там можно было иногда услышать о том, как необычно строились дома и о том, как их чинить.       Ещё иногда Люкия, сидя у окна, потому что, по её словам, эти книги слишком дорогие и их нужно будет ещё и возвращать, читала о людях, которых, опять же, по её словам, уже не найти, о делах, которые уже не исправить, о зданиях, которые уже настолько развалились, что их невозможно починить, во что Боти не верила и гордо била себя по груди, говоря, что стоит только пустить её туда и все будет как новое. Особенно внимательно Боти слушала о изобретателях и их чудесных открытиях, но не оставляла без внимания и кажущиеся невероятными рассказы о людях, что были «злыми» и «властвовали» и тех, кто их желал «остановить».       Некоторых слов она не могла понять даже после объяснений, но некоторые Люкия и не пыталась объяснить, начиная рассказывать о чём-то ещё — о чудесах, опередивших время, в таких же забытых миром городках, как их родной город среди холмов, о людях, что эти чудеса создавали, об их приключениях, которые, однако, опять же по словам Люкии, «не признаются историками».       Запомнился Боти день, когда Люкия принесла книжку в грязной, но очень приятно пахнущей обложке. В тот день пришлось убрать со стола детали и вытащить печку, на которой Боти изредка грела еду. Вплоть до вечера в воздухе витал запах муки, ягодного джема и молока. Изо всех сил Боти стремилась помочь Люкии, но, если у подруги получился «пирог с вишней», который нужно было принести на оценку, у самой мастерицы вышел хлебец, да настолько сухой и рассыпчатый, что купленные хлебцы были подобны свежим и сочным пирожкам.       Кроме Люкии с книжками иногда приходила Масилиса, она, с каждым разом, переживала за то, что крошки от хлебцев попадут на них, всё меньше и меньше. Сама Масилиса хлебцы не ела никогда, принося свои. Она иногда называла это «хлебцами», но на бумажке, в которую они были завёрнуты, было написано «Фруктовый батончик».       Боти иногда пробовала их, но они плохо шли с чаем, перебивали вкус заварки и совсем не рассыпались, как это делали любимые хлебцы. Но запах у них был приятный.       С этим запахом приходили разговоры о «моде». Масилиса любила доказывать Боти, хотя та и не спорила, что в этом году все любят какой-то определенный цвет, а шапки, которые когда-то «вышли из моды», снова вдруг «вернулись». Из-за этого долго¸ очень долго Боти думала, что «мода», это какое-то странное место, где сидит кто-то с огромными глазами и длиннющими ресницами и решает, что и кто должен носить, пока Масилиса наконец-то не объяснила.       «Мода» — это не место, это восприятие мира! Не то что бы это помогло или пояснило, но так было проще — хотя бы не придётся отчитываться перед загадочным кем-то с большими глазами и длиннющими ресницами.       Понравился Боти и журнал о радио — множество схем — вот уж что для неё самое «модное» в мире! И программка радиопередач на последней странице, после всех историй, интервью и писем радиолюбителей тоже была полезна, хотя и каждый раз приходилось возмущаться, что там не было написано про «Фрикадельку и Тефтельку», а она уже успела пропустить целых три выпуска. Парень, приносивший журнал всегда извинялся и обещал поговорить об этом недоразумении.       Красивую книжку, которую принесла Люкия в осенний день Боти чуть было не испортила, положив на неё пожеванных хлебец, но вовремя опомнилась, толкнула её, отчего та упала бы на пол, не успей Люкия растянуться на лавке и поймать её у самого пола. В книге было очень много картинок. В тот день Люкия рассказала Боти о каких-то невероятных героях, которые теперь были и правда не настоящими, а не так как в учебнике «истории».       Правда Боти быстро наскучило — у них были такие красивые машины и невероятно сложные приборы, но большую часть времени на картинках были только люди, и немного текста на воздушных шариках. Люкии пришлось пояснять, что воздушные шарики — это просто нарисованные «пузыри», а текст — это слова тех, кто нарисован. Боти кивала, но в то же время больше заботилась о том, чтобы съесть хлебец так, чтобы не рассыпать его.       Масилиса, когда приходила, иногда хвасталась своими новыми платьями, которые и правда были красивые, но Боти всегда волновало, как же быть, если придётся забираться по лестнице, приставленной к стене, чтобы поменять лампочку или точить деревяшку на станке, пилить стальную трубу или чистить её наждачкой, а на тебе такое пышное и цветастое платье. Конечно, по словам Масилисы, такими вещами она сама и не занималась, но ведь никогда не знаешь, вдруг придётся чинить что-то, а Боти будет далеко!       Иногда было много гостей, тогда было много хлебцев. Часто вместе они сидели снаружи, кто на крыльце, кто повисал в шине, подвешенной за ветку дерева, кто-то мог даже забраться на козырёк над входом. Похрустывая хлебцем, Боти слышала разговоры о самых разных вещах, некоторые из которых даже не понимала или понимала, но совсем чуть-чуть. Некоторые рассказывали о своих поездках куда-то, описывали, каково это, ездить в больших автобусах, поездах.       Иногда Боти хотелось спросить что-нибудь, особенно, когда гости говорили о своих семьях — каково это, жить с кем-то, кто как ты, но только больше или меньше. Люкия часто рассказывала, насколько сильно её не понимают и всегда поясняла, что не из-за непонятных слов, а из-за того, как она живёт. Жаловалась, что от неё требовали невозможного, но она, может и хотела бы это сделать, вот только каждый раз, как только ей об этом говорили, становилось обидно и желание даже пытаться, пропадало.       Масилиса поначалу жаловалась на строгость в своей семье, как её практически ото всего, что ей хочется, отрывают, но с каждым визитом она начинала всё больше соглашаться и даже сказала, что понимает, почему так, хоть это и не меняет того, как много ей хочется попробовать съесть, как много куда сходить. По её словам, хлебцы она бы тоже хотела попробовать, на что Боти уже охотно предложила ей свой надкусанный, но показавшийся очень вкусным. Масилиса отказалась, пояснив, что нельзя.       Люкия часто уходила, когда начинали приходить другие, или приходила, когда все ушли, отчего Боти лишь наклоняла голову в непонимании, ведь вместе было бы ещё интереснее, у Люкии столько всего интересного, что она может рассказать, да и столько всего интересного, что может услышать!       Когда Люкия стала проводить время и вместе со всеми, это были самые яркие дни — Боти не только чинила, но и радовалась от приготовлений к приходу — сделать чай, может даже, вытащить стол на улицу, и, чтобы не прослыть неаккуратной, какой её иногда называла Люкия, прибраться. Масилиса тоже иногда начинала чихать, если об уборке забыть.       Иногда, конечно, Люкия казалась врединой — задавала странные вопросы, в ответ на истории, отчего рассказчик мог запнуться, вдруг осознавая, что ответа и нет, особенно, когда эта была история, от которой у Боти захватывало дух, но, что было важнее, когда она приходила и приносила хлебцы, она поднимала пакетик с ними к голове, отчего Боти приходилось даже вставать на цыпочки, чтобы вцепиться в него. Но и это было весело, когда она вцеплялась в руку подруги повисала, а та пыталась удержаться и не упасть.       Люкия часто задевала дверной проём, когда входила, что не случалось больше ни с кем, кто посещал в её домик, но это было не так уж важно.       Важно было то, как увядали запасы хлебцев, которых то было очень много, то они стали пропадать. По ночам не работали магазины, как говорила Люкия, когда они вместе наблюдали за луной, поэтому приносила она хлебцы в пакетике с надписью «на вынос», приятно пахнущем картоном и картошкой.       Иногда Масилиса спрашивала, где же Люкия, и Боти рассказывала, что приходит иногда ночью, посмотреть на луну с холма. Да ещё и часто молчит, потирает глаза и даже самые простые рассказы слушает с удивлением, словно она, Боти, говорит что-то настолько невероятное, что даже самые полные картинок книжки не могут соперничать.       А иногда она сама рассказывала что-то. Боти не понимала почти ни одного слова, но запомнила «экзамены», которые сначала казались каким-то страшным драконом, но оказались чем-то, что происходит в школе, что, в принципе, почему-то не помешало Боти видеть их как дракона.       Иногда в словах Люкии слышалось «сломлена», Боти тут же вскакивала и спрашивала, что сломалось и когда прийти починить. Люкия слегка улыбалась, неуверенно клала руку на голову мастерицы и говорила, что это нельзя починить. Естественно Боти тут же спорила, что же это за ерунда, «нельзя починить»!       Хлебцев становилось меньше, Масилиса принялась приносить их, хоть и говоря, что тяжело объяснить родителям, зачем она их покупает, они вообще не слушают, когда она пытается объяснить.       Вместе с ней они иногда гуляли по городу, то и дело видя Люкию, но днём она была какая-то не такая — усталая, взволнованная, как это назвала Масилиса, «стрессующая». Боти иногда приходила к калитке дома подруги и ждала, но, не дождавшись, уходила, иногда поправив прутья, из которых была сделана калитка, закрутив плафон на светильнике, а однажды, протиснувшись через приоткрытую калитку, удерживаемую цепью, даже зашила дыру в коврике с надписью «Привет!.», зачем-то с точкой.       Ночи, когда Люкия приходила на холм, посидеть на крыльце домика случались всё реже, по крайней мере, по наблюдениям Масилисы за рассказами Боти, сама хозяйка домика на холме лишь чесала голову — она чувствовала, что меньше видит Люкию, но не могла быть уверена, поэтому просто соглашалась.       Однажды Масилиса решила сходить в кафе, взяв с собой Боти. Она уверяла, что это самое «модное» место в городе. Это было очень знакомое кафе, Боти, лишь войдя и почувствовав запах картошки и мягкой кукурузки, тут же развернулась к окну — ей показалось, что там проехал грузовик.       Масилиса ела лишь странное пюре, даже не похожее на картофельное, но, вроде бы, приятно пахнущее овощами. Боти, поковыряв ложкой содержимое своей тарелки тут же попросила хлебцев, даже когда ей принесли красивый тортик, а Масилисе аккуратное, яркое, пахнущее клубникой желе, она просила хлебцев.       Тортик, конечно, был не так уж и плох, но не было в нём того хруста. Но хлебцы она всё-таки получила — ей дали целый пакетик. Она хотела в ответ что-нибудь починить, даже достала маленькую отвёрточку, нацелившись на слегка покачивающийся светильник, но ей не позволили. Тут уж даже Масилиса возмущалась, но в итоге их довольно вежливо, но всё равно попросили уйти.       — Я думаю, — призналась Масилиса, пока они шли по вечернему городу, — что они просто не хотят признать, что кто-то может сделать что-то лучше, чем они.       — Кто они?       — Те, кто получают деньги за эту же работу, конечно! Когда тебе нужно починить свет, ты вызываешь электрика, когда пол или стены — плотника, когда одежду — портного!       — Но я могу починить! — Боти нахмурилась, — Я иногда чинила вещи, что были брошены на улице! Как-то раз я починила эту штуку, которая поднимает машину, — Боти подергала ножкой, словно бы наступая на что-то, — её называют «домкрат». Кто-то оставил её рядом с лавочкой. И ворота тоже! А ещё я починила…       — Я поняла, Боти, это ты главная причина, почему некоторые верят в домовых!       — В кого?       — Не знаю, — пожала плечами Масилиса, — кажется, они помогают по дому и иногда даже могут починить что-нибудь.       — Ньё-хо-хо! Нужно с ними встретиться!       — Нет, Боти, их не существует. Наверняка почти все истории о них, что ходят сейчас, это истории про тебя.       — Но я не «домовой». Я Боти Хекснат, — мастерица улыбнулась, — Я просто чиню.       — Да. Я знаю, — Масилиса поправила свои очки, — уже темнеет.       — Я отведу тебя домой, — Боти принялась вышагивать по дороге как игрушечный солдатик, — Я помню дорогу!       — Вот только я не смогу прыгнуть так, как ты, — покачала головой Масилиса, слегка смеясь, — Не легко было объяснить маме, почему у меня такая разруха в комнате была.       — Твои очки, как они поживают?       — О, это уже новые! Я с тех пор поменяла три пары!       — С тех пор?..       — Да, но, веришь или нет, я храню твои. Я иногда надеваю их дома поверх своих нормальных, сразу чувствую себя шпионом!       Боти не знала, что значит «шпион» и даже не стала спрашивать. Было куда важнее, что её творение, починенное из ничего, было важно и нужно. Посмотрев, как Масилиса заходит в свой дом, Боти отправилась домой уже к себе.       Дорога, ведущая к её холму, уже была переложена, на ней вот-вот построят что-то важное для железной дороги и уже даже привезли какие-то большие планки, покрытые полосками, а по бокам уже торчали две трубы-столбика с проводами. Казалось, что она прошла через ворота, ступив на уже почти немощёную дорогу после этой непонятной конструкции, а, когда свернула на тропинку, словно бы вообще попала в другой маленький мир. Высокая трава щекотала её уши, ночные насекомые уверенно стрекотали в зарослях, а домик на холме манил к себе — ведь там есть чай, а к чаю в пакетики, который она держит в руке, есть хлебцы.       Боти подняла руку.       Кулачок сжимал пустоту. Её тут же осенило — она же отдала пакет с хлебцами Масилисе, когда собралась чинить светильник! Ну уж нет! Нужно заполучить заветные сухие и рассыпчатые хлебцы!       Боти развернулась и побежала назад. Забежав на первую городскую улицу она вдруг поняла — она же не гуляла по городу ночью!       Улицы, хоть и знакомые, казались совершенно иными — фонари давали свет, но не такой, какой дало бы даже самое слабое солнце — они словно бы вырывали кусочек дороги и стен из темноты, превращая улицу из прямого, умеренного в своей сути пространства, выточенного людьми для своих целей, простого и понятного для движения во множество круглых островков. На одном из островков стояла лавочка, на которой валялась засаленная коробочка недоеденной сухой картошки, на другом островке стоял чей-то велосипед, привязанный к столбу.       Боти даже немного запереживала — а не упадёт ли она с этих островков? Может, стоит аккуратнее перескакивать с одного на другой, вдруг в темноте уже ничего и нет? Да, Боти была сильной и ловкой девочкой, но вот летать-то она не умела.       — Осторожно! — крикнула она какому-то позднему прохожему, — не упади!       Но прохожий лишь покачал головой и сошел с островка. Боти же, хмыкнув, оттолкнулась изо всех сил от земли и перескочила на следующий.       На этом островке обитал почтовый ящик, висящий на стене —обшарпанный, старый, но, кажется, всё ещё работающий. Он был переполнен письмами, тяжело вздыхал от этого, но Боти быстро успокоила его — у неё новых писем нет.       Но тут же она и поинтересовалась, нет ли писем для неё. Ящик не мог бы отдать их сам, даже если бы хотел, но успокоил её тем, что пока писем для неё не получал, поэтому нет нужды беспокоиться.       Боти кивнула, поправила крышку ящика, чтобы, если вдруг пойдёт дождь, письма не намокли и прыгнула на следующий островок. Здесь было скучно, на нём не было никого, кроме самого фонаря. Девочка было прыгнула дальше, как заметила, что на островке всё-таки кто-то да жил. Всего лишь сток, ведущий в канализацию, каких много, но уже что-то!       Естественно, он был неразговорчив, и не знал ни про какие очки, хотя почему-то заметил, что это было слишком давно. Боти кивнула и, не споря, прыгнула дальше. Это был последний остров на этой улице — следующим был островок на узкой, длинной улочке, которая вела к школе.       Островки были пустыми, но из-за близких стен они словно бы тянулись тонкими, очень опасными уступами вдоль всей улицы. Прижавшись спиной к стене, отделявшую дома от дорожки, Боти шла бочком, посапывая и наступая только на камешки, на которые падал свет.       — Ты чего это?       Она чуть было не сорвалась вниз, но успела перепрыгнуть на островок перед воротами школы, испещрённый их тенью.       — Ньё-хо! — поздоровалась мастерица с девочкой с косичками.       — Ньё-хо, наверное, — согласилась та, поднимая руку, — что ты делаешь?       — Я стараюсь не упасть вниз! — почему-то Боти очень гордилась этим ответом.       — О! Так ты знаешь историю о том, как ночью, в темных переулках открываются тайные, но вместе с тем явные каждому дороги в невероятный и опасный мир?       — Нет, — перебила её Боти, — просто я не знаю, вдруг в темноте нет дороги, а только глубокая яма.       — Эй, Ньё-хошка, могла бы позволить мне договорить! — девочка с косичками вздохнула, — Даже не спросишь меня, что я здесь делаю ночью?       — А нужно? — Боти наклонила голову набок, поправляя пальчиком очки, — но разве, раз ты здесь, это не нужно?       — Можно и так сказать, — она отвернулась, — а ты что разгуливаешь в темноте? Не боишься?       — Нет! — мастерица помотала головой, что чуть колпак не слетел, — Мне нужно дойти до дома подруги. Я случайно забыла забрать хлебцы.       — Хлебцы?       — Да! Они очень хрустящие и хорошо идут с чаем! Хочешь, я как-нибудь угощу тебя!       — Нет, не нужно. Я слышала о них, не уверена, что смогу с ними справиться. Но ты, похоже, ради них готова рисковать!       — Ньё-х-хо!       — Не смущайся, я не комплименты же говорю.       — Хочешь пойти со мной? Тут не так уж далеко!       — Нет, — девочка с косичками нахмурилась, — я, пожалуй, останусь тут.       — Хорошо, — Боти кивнула и поправила колпак, — Я навещу тебя как-нибудь! А если что-то сломаемся, ты знаешь где искать меня! Приходи в мой домик на холме!       — Не обязательно.       Боти пожала плечами и продолжила пробираться вдоль стены дальше. На это ушло слишком много времени, но вскоре она ступила на новый островок. Дальше нужно было пропрыгать ещё две улицы, чтобы добраться до дома Масилисы.       Улица была широкой и длинной. Фонари светили сильнее, островки были большими, на них вальяжно жили лавочки и даже за два из них держались витрины магазинов.       Мастерица заглянула в одну из них и лицом к лицу встретилась с большой плюшевой игрушкой. Та грустно посмотрела на неё своими глазами-пуговками.       — Никто не забирает тебя? — Боти сочувственно посмотрела на полосатые неровные ножки куклы и крепенькую, покрытую заплатками юбку.       Кукла призналась — не покупают, а ведь она и сама считает, что за неё слишком дорого просят. Боти была бы рада купить её, но таких денег у неё точно не было, может быть даже и не будет никогда в жизни, но кукла, к счастью не расстроилась — придёт и её час уйти к какой-нибудь доброй душе.       Попрощавшись с ней, Боти перескочила к соседней витрине на другом острове. Там покоился вчерашний хлеб, вернее, его остатки. Хлеб не разговаривал с ней — даже если он и мог, то она не понимала его историй. Да и какие могут быть истории у хлеба?       Боти решила поторопиться — скучные островки уже надоедали, так же как балерине надоедала тишина. Она спешно взобралась на освещённую стену и перепрыгнула на другую, прямо перед домом Масилисы. В башенке, где была её комната, всё ещё горел свет. Не думая и секунды, мастерица в один скачок уже повисла на подоконнике, стуча в похожее на дверцу окно.       — Боти? — Прошипела сквозь зубы Масилиса, помогая подруге влезть, — что ты здесь делаешь?!       — Ньё-хи, — Боти высунула язычок, — прищурив один глаз, — Я забыла забрать хлебцы у тебя.       — Нет, ты их забрала.       — Но…       Боти показал пустые руки, принялась стучать по карманам и правый карман штанов отозвался хрустом пакета. Пакет был пуст, не считая горстки крошек.       — Ньё-хо-хо! Кажется, я съела их по дороге!       — «Кажется»? — Масилиса глубоко вдохнула, задержала дыхание и шумно выдохнула, — Боти, ты понимаешь, как темно на улице? Ты одна не должна бродить так поздно!       — Ньё-хох… Мастерица посмотрела в окно, — уже светает. Мне нужно возвращаться, иначе табличка так и останется не вынесенная! А вдруг кому-то надо что-то починить!       — Боти, постой. Я выпущу тебя… через дверь… — Масилиса устало глянула вслед Боти, спрыгнувшей вниз и побежавшей домой.       В комнате в этот раз хотя бы не возник беспорядок, а то разбирать его не было особо времени, когда нужно было мерить новое школьное платье.       Конечно, Боти расстроилась, что хлебцы опять закончились, но, хотя бы, они закончились так, как она и хотела — её силами. Громко здороваясь со всеми ранними прохожими, девочка добежала до загадочных ворот, на которые устанавливали странные красные фонари.       — Что это? — спросила она.       — Переезд, — ответили ей и тут же, не менее удивленно спросили: — Что ты делаешь в такое время на улице? Уже пора в школу? Она в другой стороне!       — Ньё-хо! Я домой иду!       Она прошлась по уже торчащим рельсам, которых, пока эти фонари не появились даже и не замечала, и вприпрыжку побежала к тропинке. Чуть поодаль с холма спустился кто-то в тёплом плаще. Знакомая фигура быстро, торопливо, но так устало двигалась к городу и, сколь бы Боти не кричала «Люкия, Люкия!», та не обернулась, лишь остановившись, словно чтобы перевести дух.       Ну ничего, ведь скоро, наверняка, она снова придёт и принесет ещё хлебцев и интересных, совершенно непонятных историй!       На крыльце Боти поджидал пакет хлебцев, открытый, без одного, видимо, Люкия съела его, пока ждала, а может, пока шла.       Боти, схватив заветный подарочек, буквально провальсировала в дом и тут же заварила чаю. Балерина рассказала о ночной гостье, сидевшей снаружи и что-то грустно напевавшей.       — Я видела, как она уходила, — Боти отхлебнула из стаканчика и тут же сжевала целый хлебец, — Она, наверное, торопится в школу! Эти «экзамены» очень страшные, им нужно доказать, что ты сам не боишься!       Балерина тяжело вздохнула, рассказывая что-то про бревно, каким себя назвала гостья.       — Да. Она так уже говорила, но, разве она бревно? Она же Люкия! Это всё равно, что сказать, что я хлебец! Я не хлебец, я Боти Хекснат! — и тут же добавила второпях, — мне нужно вынести табличку!