Огонь весны

      Хеллед вышел из леса на открытое место и, тщательно выбирая куда ступать босыми ногами, начал спуск с холма в лагерь. За прошедшее время он успел хорошо поработать над собой и, пожалуй, даже гордился тем, как смог преобразить свою внешность. Грязные волосы топорщились на голове пучками, чему способствовала найденная им на берегу одного из небольших лесных ручьев глина, разведенная водой. Мальчик щедро, едва ли не горстями, втирал ее в шевелюру, пока не достиг надлежащего эффекта. На лице еще виднелось несколько свежих царапин — следы чересчур тесного контакта с кустом ежевики, они живописно перемежались с потеками той же самой глины. Куртку пришлось спрятать в кустах, вместе с сапогами. Не потому, что качество пошива и дорогой материал бросились бы в глаза и могли выдать Хелледа — в лагере крутились люди в самых разнообразных одеяниях, которые, зачастую, выглядели так, как будто сменили на своем веку множество владельцев. Даже не потому, что она была совершенно целой и чистой. Это Хеллед мог легко исправить. А потому, что она приходилась мальчику точно по фигуре.       На нем оставались теперь только штаны и серая от пыли рубашка, разодранная так, что местами просвечивало голое тело, такое же чумазое, как и лицо. Глядя на нее, никто бы не подумал, что еще недавно она была белой, новенькой, без единой прорехи. Босые ноги тоже были покрыты уже подсохшей грязью, которая отваливалась с них кусочками. В руках у Хелледа была охапка хвороста, помогающая ему прикрывать лицо. Держа охапку на уровне плеча, он спустился в лагерь повстанцев, не привлекая ничьего внимания. Теперь необходимо было поскорее найти лошадей.       Вначале он боялся, что, если он долго будет кружить со своей охапкой хвороста по всему лагерю, дарийцы рано или поздно раскусят его, несмотря на весь маскарад, но уже с первых шагов убедился, что эти опасения напрасны. Вокруг не только стоял невыносимый шум, но еще и царила просто невероятная, с точки зрения Хелледа, неразбериха, в которой мог затеряться любой.       Приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на чью-то ногу или еще куда-нибудь похуже. Над кострами висели котелки, содержимое которых булькало и переливалось через край. Дарийцы находились в непрерывном и хаотичном движении. Они присаживались в круг у одного костра, чтобы вскоре подскочить на приглашение пересесть к соседнему, пробовали содержимое котелков. Шутили, заливисто хохотали, тут и там какие-то давние знакомые шумно радовались встрече, обнимались, хлопали друг друга по плечам, перекликались друг с другом через пол-лагеря. Некоторые прямо на земле играли в кости, проигрывали, громко ссорились и тут же мирились.       Правда, Хеллед не мог позволить себе слишком долго разгуливать по лагерю. Длинный весенний день постепенно начинал клониться к закату, а мальчик был в безопасности лишь до наступления темноты. Как только начнет смеркаться, ему следовало исчезнуть, чтобы светящиеся в темноте глаза не выдали его.       Не сразу мальчик обнаружил среди этого пестрого мельтешения лошадей, размещенных в укромном месте, между расставленными в живописном беспорядке телегами. Привязанные отдельной группой, подальше от сивых, черных и гнедых низкорослых дарийских лошадок, арвейтэли бросались в глаза ровной серой мастью и высоким ростом.        Только добравшись до сделанной на скорую руку из жердей коновязи, Хеллед понял, что у него совершенно отсутствует план дальнейших действий. Лошади находились тут, прямо перед ним, но как к ним подступиться?        Он прошелся мимо коновязи туда-сюда и слегка поморщился, когда заметил, что свежескошенное сено просто брошено лошадям под ноги. Радовало что, по крайней мере, беднягам наконец-то освободили головы, оставили в покое и они не голодают.       Неподалеку от коновязи разговаривали два дарийца. Один всем своим видом и манерой держаться сразу производил внушительное впечатление, хотя и был, с точки зрения Хелледа, очень стар, намного старше его отца. Седина его еще густых волос резко контрастировала с темными, как углем проведенными, бровями, взгляд был острым и голос уверенным. Седой беседовал с крепким мужчиной средних лет, одетым в кроличью жилетку, чья рука была туго обмотана тряпицей. Хеллед, разумеется, давно узнал Кроличью жилетку по виду и по голосу. Это был тот, что хлестал и ругал непокорную лошадь. А предметом разговора обоих как раз и служили арвейтэли.       — Не слушай Валька, он просто завидует! А на деле он и сам понимает, какая это редкая и ценная добыча. — говорил седой.       — Я и сам так думал. Но в дороге убедился, до чего же они злобные и упрямые твари. Особенно эта! — Кроличья жилетка показал рукояткой хлыста, который держал в руках, на рослую кобылу, крайнюю из привязанных к коновязи. — Пока я ехал сюда, вот уж она показала свой скверный нрав! Да и остальные немногим лучше!       — Зато красивые!       — Да что толку с той красоты, если лошадь бешеная, дурная и кусачая? Даже продать их нельзя, если не хочешь беды нажить. Всяк начнет спрашивать, откуда такие взялись, да какими судьбами.       — И не надо их продавать. Заберем лучше с собой, подальше от этих мест, где итарки еще в силе. Я знаю в Междугорье такого парня, он самого лесного духа может обьездить и приструнить. Ну а если окажется, что этих коняг совсем не приручить, тоже не беда. Оставим их на племя. Скрестим с равнинными личийскими.       — Это когда еще окупится… И окупится ли?       — Непременно окупится. Если повезет, смески унаследуют и резвость, и стать. Да и характер у них будет получше. Через пару лет у нас будут пригодные для продажи двухлетки!       Хеллед слишком увлекся подслушиванием и перестал следить за тем, что происходит вокруг. А его вдруг крепко и бесцеремонно взяли за плечо.       — А ты откуда взялся, парень?       — Я Дальский! — выпалил Хеллед, из-под ресниц искоса поглядывая на высокого, светловолосого, атлетически сложенного мужчину. Хотя он и был одет в крестьянскую одежду, но выглядел совсем не как крестьянин. За поясом торчали пара пистолетов, грудь пересекала перевязь меча. Да и одежда была хотя и не самого хорошего качества, но все заметно чище и новее, чем обычно носили в деревнях.       — А как звать-то тебя?       — Зовут меня по-разному. Здесь, в лагере, можешь называть Уголек!       Дариец засмеялся, глядя на украшенное разводами грязи лицо Хелледа.       — Значит, Уголек? Это прозвище тебе подходит! Ты, я смотрю, и вправду моешься нечасто!       — Да уж почаще тебя! — дерзко парировал Хеллед. Для дерзости у него имелись свои причины. Во-первых, Хеллед был уверен в правдивости своих слов. Во-вторых, он считал дерзость основным отличительным качеством Дальских уличных мальчишек.       Хеллед не раз встречал их, проезжая по улицам Даля, хотя ни разу не обменялся даже словом ни с одним из этих босых, оборванных и при этом удивительно жизнерадостных детей. Он даже останавливался и с любопытством наблюдал за тем, как те, что поменьше, сосредоточенно играют щепками и осколками стекла. Или за тем, как с воплями носятся друг за другом по окрестностям мальчишки постарше. Но сам, конечно, неизменно оставался зрителем, следящим за городской жизнью с высоты седла, а не активным участником событий.       Где-нибудь в совсем идиллических и патриархальных областях Пандари бывало, что тарнийские дети играли вместе с дарийскими, но в Дале это было исключено. Его родителям даже не пришлось ему ничего запрещать, Хелледу и самому было понятно, что между ним и другими детьми цитадели с одной стороны, и населяющими городские улицы детьми фабричных рабочих, мелких ремесленников, рыночных торговцев, нищих и воришек с другой, лежит непреодолимая пропасть. Но сейчас наблюдения за городскими мальчишками пригодились и, похоже, позволили Хелледу сойти за своего, потому, что дариец опять засмеялся и отпустил его плечо, не забыв отряхнуть руку.       — Что, нравятся лошадки? — подмигнув, спросил он — Небось мечтаешь хоть разок покрасоваться на такой?       — Нравятся, конечно! Большие! — бойко и не к месту отвечал Хеллед. Он знал по опыту, что большинство дарийцев не замечали, если получали на свой вопрос не вполне подходящий ответ. Его собеседник действительно не насторожился, а все так же усмехаясь, предостерег:       — Смотри только, близко не суйся! Отсадят пальцы, а то и всю руку! Или вот, хозяин их, Кив, испугается, что ты положил глаз на его имущество.       «Кив, значит!» — подумал про себя Хеллед. — «Запомним!» Человек в кроличьей жилетке, услышав свое имя, поднял голову и посмотрел на них:       — Мне бояться нечего! Мои кони сами себя сторожат. Кто на это имущество положит глаз, тот не только без руки, пожалуй, и без головы останется! Эти злюки и кусаются, и лягаются!       Седой энергично замахал собеседнику Хелледа рукой:       — Ну что, Вальк, ты все же не выдержал и пришел еще раз полюбоваться на них? Признайся, что они чертовски хороши!       — Хороши-хороши! — рассмеявшись, признал тот. — Ноги только тонковаты.       — Как тонковаты? Чего это они тонковаты? — возмутился обладатель кроличьей жилетки. Хеллед уставился было на него ненавидящим взглядом, но по зрелом размышлении предпочел воспользоваться тем, что за спором о нем все позабыли, и нырнул за стоящую неподалеку телегу. На ней сидели двое и тоже разговаривали о небезынтересных вещах.       — Вальк сказал, вот дождемся утра и, как рассветет, пойдем на приступ! — низким рассудительным голосом говорил мужчина средних лет с округлым, спокойным лицом. Другой, еще молодой, но сутулый, тощий, с иссушенным профилем, наводящим на мысль, что его обладатель долго голодал или недавно оправился после тяжелой болезни, спросил:       — А не боишься?       — А чего бояться? Умирать-то всем нам когда-то придется. Но почему это должно случится завтра? Замок, он страшный, конечно, но все же развалина развалиной. Видал, там сбоку стена в одном месте совсем просела? От прежней высоты едва ли половина осталась, а верх у нее весь зазубренный, словно гребень дракона. Вальк говорит, перво-наперво срубим на стену тот огромный дуб, что вырос рядом. Аккурат на то самое место. Он тяжелый и как раз стенку-то и дорушит, а заодно будет нам мостом прямо в замок.       — Нечего сказать, ловко придумано. Он соображает, этот твой Вальк. Только вот что там насчет колдуна и его дьявольских зелий, что могут человека в момент в лягушку превратить? Я, конечно, насчет лягушки сомневаюсь, но все же…       — А этого-то чего бояться? — искренне изумился его собеседник. — Не пей ничего в замке и не ешь — вот и не страшно тебе будет никакое колдовство!       Хеллед так и думал, что дарийцы не решатся пойти на приступ раньше завтрашнего дня. То, что он услышал, подтверждало его предположения. Значит, до утра Кервин Эрвейдит еще в безопасности, и Анрельд получит маленькую фору, чтобы подготовиться к приступу! Хотя, честно говоря, Хеллед, сам сын военного и выросший среди солдат, оценивал шансы защитников замка, как несущественные. Их было всего около сорока, и это против, навскидку, трех-четырех сотен нападающих! Будь каждый из них древним героем, что каждым взмахом меча сносил голову очередному врагу, и привыкшим махать этим самым мечом с утра до ночи, и к тому же будь Кервин Эрвейдит не старой развалюхой, а крепостью, способной выдержать осаду, другое дело. Но ни сам Анрельд, ни его помощники сражаться не умели и не любили.       Хеллед, направляясь в сторону леса, миновал очередной костер, перед которым сидело несколько повстанцев разного возраста. В помятом котелке, подвешенном над огнем, кипело что-то, судя по запаху, вполне аппетитное, и мальчик невольно замедлил шаг. Но никто из сидящих не отвлекался на еду, слишком уж они были поглощены рассказом невысокого старичка с молодо посверкивающими голубыми глазами. Голос у него был напевным и берущим за душу, а речь, судя по всему, тоже шла о Лесном Замке и его обитателях.       — Думаете, почему старшие всегда наказывают детворе и подросткам не ходить в лес в одиночку? Да и вдвоем туда не соваться. Уберечь хотят от страшной судьбы, вот только иные юнцы не слушаются, все равно уходят и пропадают навсегда. И каждый раз, как пропадет в округе юноша или девушка, всю ночь напролет светятся торжествующим светом окна проклятого Лесного Замка...       — А что с ними делают… там? — шепотом поинтересовалась одна слушательница, невысокая, но крепко сложенная девушка в кожаной, обшитой железными пластинками куртке, туго подпоясанная широким ремнем.       — Этого никто толком не знает. Но только Бирн, который в прошлом году возил провизию в Кервин Эрвейдит, рассказывает, что сидел во дворе замка на своем возу, в ожидании, пока поехавшие с ним парни отнесут мешки да корзины куда велено. Бирн у нас вечно боится перетрудиться и полагает, что раз уж он всю дорогу правит возами, то разгружать привезенное должны другие. И вот он так сидел себе и от скуки пялился наверх, в окна, как вдруг в одном окне промелькнуло жуткое чудовище. Не человек, не итарк, а страшное рыло, совсем как у кабана, только зеленое, а глазищи большие и сверкают, словно слюда. Бирн успел быстро отвести взгляд, и поэтому все обошлось, он только несколько дней после этой поездки чувствовал себя больным и разбитым.       — Так они что, отправляют детей на прокорм этим чудовищам? — со смесью ужаса и недоверия в голосе спросила девушка.       — Я так думаю, что все еще хуже. — громким драматическим шепотом ответил ей рассказчик. — Думаю, они ПРЕВРАЩАЮТ их в чудовищ.       Сидящие вокруг костра дарийцы потрясенно переглянулись. Некоторые из них сочувственно посмотрели на Хелледа, догадываясь, что на чувствительного паренька услышанное произвело особенно сильное впечатление. Во всяком случае на последних словах старика он прикрыл лицо ладонями и было заметно, что плечи его мелко вздрагивают.       Хеллед понял, что привлек к себе всеобщее внимание и поспешил ретироваться, так и держа ладони перед лицом, чтобы скрыть от окружающих некстати разбиравший его смех, который все никак не проходил.       Впрочем, мальчик быстро посерьезнел, когда вспомнил о судьбе, грозящей Лесному замку на рассвете. Он никак не мог предотвратить это наступление, но вот для спасения лошадей лучшего момента, чем завтрашний штурм, не будет. Дарийцы будут слишком заняты, чтобы внимательно следить за тем, что происходит в лагере, у них в тылу. А сейчас нужно побыстрее покинуть этот самый лагерь.       Хорошо, что им даже в голову не пришло выставить хотя бы на ночь караулы. Повстанцы, похоже, были уверены, что бояться им совершенно нечего, врагов в округе не осталось, кроме как, конечно, в самом осажденном замке.       Но когда Хеллед уже почти достиг склона, его окликнули еще раз. Худощавый мужчина средних лет, в холщовой рубашке, украшеной по вороту неумело сделанной и уже сильно затертой вышивкой, быстро и неловко сунул ему в руки кусок пирога, бормоча что-то о собственных сынках, оставшихся в деревне и тоже растущих без присмотра, что сорная трава.       Тарни славились тем, что их почти невозможно смутить, но Хеллед смутился так, что чуть не выронил подношение. В следующее мгновение он учуял запах еды и тут же рот его наполнился слюной и пальцы сами собой вцепились в пирог. На вкус подарок оказался кисловатым, впрочем, вкуса проголодавшийся за день Хеллед почти не разобрал, слишком быстро проглотил все, до последней крошки.       Больше на пути в лес не случилось никаких происшествий. Никто не заговаривал с ним, никто не поинтересовался, что нужно ему на ночь глядя в лесу. А если бы и спросили, подходящий ответ у Хелледа был заготовлен:       — В лагере опять не хватает хвороста!       А в случае если бы кого-то удивило, почему он отправился за дровами в одиночестве, Хеллед, не погрешив против истины, мог ответить, что немало сухих прошлогодних веток валяется прямо на склоне, в виду лагеря, и чтобы собрать охапку, вовсе не нужно заходить далеко в лес.       Здесь, под сенью свежей весенней листвы уже царил сумрак, который, впрочем, легко пронзал взгляд мальчика. Без труда отыскав нужное место, Хеллед подобрал свои спрятанные вещи и оделся. С облегчением нацепил на пояс кинжал — какое-никакое, а оружие. Потом оглянулся в поисках подходящей возможности для ночлега.       Долго искать ему не пришлось. Хеллед одним прыжком зацепился за нижнюю ветку могучего, ветвистого дерева, стоявшего поблизости, тут же перебрался повыше и нашел развилку, из которой уж точно не выпадешь. Немного повозился там, устраиваясь поудобнее, прислонил голову к широченному чешуйчатому стволу, вдохнул смолистый запах, пару раз всхлипнул, вспомнив о Вейнильве, и заснул.