Огонь весны

      К утру голуби были отпущены, гонцы разосланы, все тарни города размещены за надежными стенами Цитадели, патрули усилены, а небольшой отряд под предводительством Танхелла отправлен к мосту.       Вскоре Рейкеллу донесли, что рабочие больших фабрик почти поголовно не вышли на работу, а вместо этого без всякого дела шляются по улицам, сбиваются в толпы и слушают ораторов, подбивающих их на бунт. Город внезапно наводнился оружием, возникшим как будто ниоткуда. Группы, состоящие из местных рабочих и вооруженных, хмурых и решительных мужчин, не имевших к фабрикам никакого отношения, очевидно пришлых, стояли перед фабриками и прогоняли тех, кто пытался все-таки приступить к работе.

***

      Цитадель возвышалась пару кварталов к северу от подлинного центра города. Она была возведена из массивных блоков местного камня пыльного оранжево-розового цвета. Головокружительно высокая и широкая в сечении, разделенная массивными коническими башнями и выступающими вперед бастионами, которые позволяли контролировать все подходы, наружная стена казалась такой же несокрушимой, как скала, на которую она опиралась. Помимо монументальных представительных строений в Цитадели имелись конюшни, склады, кузницы, площадки для тренировочных боев, мастерские, колодцы и сады, в сущности, она представляла собой маленький укрепленный город внутри большого. Впрочем, мало кто из простых обитателей Даля когда-либо бывал в Цитадели и мог оценить размах крепости.       Со стен и башен открывался вид на парадную площадь, в обычное время — место проведения городских праздников, чинного гуляния «чистой» публики и площадку для выступления странствующих музыкантов, разумеется, только тех, чьи песни нравились тарни.       Остальные музыканты и певцы выступали по трактирам или на рыночной площади, гораздо более шумной, замусоренной, суматошной. Там хохотали в голос, торговались в свое удовольствие, ругались и, бывало, даже дрались, опасались карманников, просили и раздавали милостыню — словом, не скучали. На рыночной площади исполняли совсем другие песни, дерзкие и вызывающие, и привкус запрещенности придавал им, с точки зрения дарийцев, местных и приезжих, особую притягательность.       Но сегодня рыночная площадь казалась почти покинутой, только несколько торговок предлагали продукты, причем соглашались на любую цену, почти не торгуясь, только бы распродать свой товар и убраться восвояси. Впрочем, и покупателей было немного. Тревожное предчувствие быстро распространялось по городу.       При этом улицы не то чтобы опустели, скорее, наоборот заполнились. Правда, в обычные, не праздничные дни молодых мужчин на улицах почти не было, они были заняты работой на фабриках и полях, в то время как львиную долю прохожих составляли женщины, спешащие за покупками или по каким-то другим хозяйственным делам, дети да старики, неспешно болтающие друг с другом.       А сегодня все было ровно наоборот. На площади перед Цитаделью в это утро собралась пестрая и возбужденная толпа, в которой большинство составляли все же рабочие, молодые крепкие мужчины. Она быстро росла, густела, наливалась беспокойством. Наконец какой-то смельчак подскочил к нижним воротам Цитадели и принялся барабанить по ним кулаками. За ним тут же потянулись другие, воодушевленные его примером. Кованые чугунные створки в три человеческих роста, конечно, даже не вздрогнули, а охранники с башен дали ружейный залп в воздух и пообещали в следующий раз стрелять в тех, кто приблизится к воротам. Толпа отпрянула, но не далеко. Ворота пока оставили в покое, зато послышались насмешки и оскорбления в адрес итарков, «укрывшихся в Цитадели, поджавших хвост, чуть только запахло жареным». Собравшиеся на площади перед воротами были настроены решительно и вовсе не собирались расходиться. Многие наклонялись, чтобы выковырять из мостовой под ногами подходящий булыжник. Вскоре первые из раздобытых таким образом камней полетели в сторону ворот цитадели. Они тоже не смогли нанести воротам заметного ущерба, но обстановка все больше накалялась.       Рейкелл поднялся в одну из башен, чтобы, невидимый снаружи, хорошенько рассмотреть возмущенную толпу, которая все росла и уже запрудила всю площадь. Время от времени слышались глухие удары камней по воротам.       Все громче и смелее звучали призывы восстановить справедливость, взять цитадель штурмом и покончить с «кровососами» раз и навсегда. Время от времени кто-то принимался во весь голос распевать издевательские куплеты про итарков, которые толпа встречала восторженным хохотом.       Рейкелл смотрел на происходящее снаружи холодным оценивающим взглядом. Он сильно подозревал, что все это было задумано специально, чтобы выманить тарни из Цитадели.       Безоружные дарийцы снаружи на первый взгляд не создавали ощущения серьезной силы — казалось, их можно запросто выбить с площади. Но, несмотря на соблазн, он отказался от мысли сделать вылазку, ослабляя тем самым и без того небольшую армию защитников цитадели. Нет, Рейкелл не собирался делать окружившим цитадель подобное одолжение, особенно если от него именно этого и ожидают.       Между тем события в городе развивались стремительно. Никто не знал, как это могло произойти, но на одной из трех фабрик внезапно начался пожар. Несмотря на возмущение ее владельца, Рейкелл и тут не стал вмешиваться, все так же довольствуясь ролью нейтрального наблюдателя. Более того, он запретил кому-либо из тарни покидать безопасное укрытие цитадели.       — Лучше пусть вся фабрика сгорит до основания, чем погибнет хотя бы один из нас! Разумеется, этот запрет многим не понравился, более того, он вызвал в среде гражданских, укрытых в Цитадели, ропот и досаду, но Рейкелл все же надеялся на благоразумие тех, кого пытался защитить.       Таким образом тарни самоустранились от происходящего за стенами цитадели, и с пожаром, бушующим на текстильной фабрике, пришлось худо-бедно бороться самим дарийцам. В интересах жителей окрестных кварталов было поскорее потушить пламя, пока оно не перекинулось на соседние дома, поэтому все они поспешили выстроиться в живую цепь, передавая ведра с водой по рукам. Воду брали из многочисленных колодцев и из протекающей через город реки Студенки, небольшого притока Миаль.       На территориях двух других фабрик тоже уже вовсю хозяйничали повстанцы, а с ними и простые горожане, почуявшие возможность безнаказанно пограбить и побезобразничать. Кто-то радостно крушил станки, кто-то, похозяйственнее, тащил домой все, что могло позже пригодиться.       Брожение охватило весь город. По улицам бродили возбужденные внезапной свободой и безнаказанностью компании. А вот владельцы магазинов и преуспевающих мастерских, торговцы и ремесленники крепко-накрепко заперли свои лавки и мастерские, поопускали жалюзи и сидели по домам. Они тоже не чувствовали себя в безопасности, хотя их пока никто не трогал. Многие заводские мастера тоже были не на шутку обеспокоены развитием событий, хотя и не осмеливались спорить с большинством.       С высоких башен цитадели открывался вид не только на площадь, но и на всю панораму города, до самых дальних предместий. На верхней площадке одной из них, опираясь на массивные зубцы, стояли все три владельца крупных фабрик. Видно отсюда было, конечно, не все, но то, что они не видели своими глазами, можно было додумать.       — Эти животные как раз сейчас занимаются тем, что грабят мою фабрику… — процедил сквозь зубы владелец скобяного предприятия, невысокий, энергичный господин средних лет с острым носом и по-военному коротко остриженными черными волосами, наблюдая за происходящим в городе и при этом едва ли не подпрыгивая на месте от злобного возбуждения.       Он еще в последний момент прикусил себе язык, чтобы не прибавить к своим словам традиционное тарнийское проклятие: «Чтоб им сгореть!» Совсем рядом с ним стоял владелец текстильной фабрики, который уже даже не ругался. Этот стоял неподвижно, как будто окаменев, и, молча сжав зубы, смотрел на пожирающий его предприятие пожар. В такой момент ляпнуть при нем вслух про «сгореть» было бы верхом неделикатности.       Между тем Рейкеллу доложили, что к главным воротам цитадели явилась делегация повстанцев, желающих огласить свои требования. У коменданта цитадели не было ни малейших сомнений, стоит ли соглашаться на эти переговоры. Чем бы они ни закончились, переговоры позволят потянуть время и тем самым отодвинут момент возможной атаки на цитадель. Он тут же распорядился провести дарийцев внутрь, в целях безопасности пропустив через боковой вход, устроенный так, что зайти в него можно было только по одному, и под конвоем проводить в один из парадных залов цитадели.       Кроме того, Рейкелл пригласил на эту встречу всех троих владельцев фабрик. Вести переговоры и принимать окончательные решения в этой чрезвычайной ситуации предстояло, разумеется, ему, и его голос был решающим. Но эти трое знали своих рабочих и могли ему что-то подсказать. Кроме того, речь шла об их имуществе и их материальных потерях, и было бы нечестно совсем не принимать их мнение в расчет. Некоторые из членов делегации были им хорошо знакомы, что тоже могло оказаться полезным.       Зал, который Рейкелл выбрал для переговоров, был облицован холодным даже на вид белым мрамором. Из мрамора был и пол, и высокие колонны строгой прямоугольной формы. Мрамором, слегка поблескивающим серебристыми прожилками, были облицованы стены и верхняя галерея, обвивавшая переднюю половину зала.       В жаркие летние вечера, когда прохлада кажется особенно желанной, тарни устраивали здесь балы. Но сейчас то обстоятельство, что внутри не было совсем никакой мебели, еще острее подчеркивало леденящее, даже мертвенное впечатление, которое этот слишком просторное, слишком высокое и слишком светлое помещение произвело на вошедших дарийцев.       Непривычная обстановка и само осознание того, где они находятся, даже гулкий звук собственных шагов по каменному полу, отражающийся от каменных стен, все это в первый момент заметно смутило участников делегации. Но после того, как охранники ввели их в зал, а сами остались снаружи и они увидели, сколь немногочислены тарни, вышедшие им навстречу, представители восставших вновь преисполнились самоуверенности. Это соотношение казалось символичным, потому что отражало реальное численное соотношение сил в городе. Дарийцы вряд ли догадывались, что наверху, на галерее, Рейкелл, не любивший сразу раскрывать все свои карты, разместил нескольких из своих самых метких солдат на случай непредвиденных событий или внезапной эскалации.       От имени пришедших заговорил один из рабочих скобяной фабрики, Рин по прозвищу Куница — фабричный мастер, крепко сложенный, подвижный, еще молодой мужчина с высоким лбом и смышлеными внимательными светло-карими глазами, гармонирующими с его рыжеватыми волосами.       Рабочие требовали увеличения зарплаты вдвое для каждого занятого на фабрике, сокращения рабочего дня и полной амнистии для всех участников выступлений. Рин гладко и очень дипломатично изложил эти, как он выразился, пожелания, обращаясь больше к хорошо известному ему хозяину скобяной фабрики, чем к остальным господам.       Его выбрали в качестве переговорщика, потому что многие рабочие Даля, даже с других фабрик, знали и уважали его. Рин согласился не сразу, после мучительных раздумий. Эти требования он придумал не сам и находил их нереалистичными. Рин был уроженцем Даля, из тех, кто часто имел дело с тарни и лучше многих других представлял себе, как думают и действуют хозяева города. По крайней мере, он постарался сформулировать требования как можно более мягко, но все равно был почти уверен, что тарни даже не дослушают их до конца, не то чтобы всерьез над ними задуматься.       Он ошибался, Рейкелл очень внимательно выслушал все, что он имел сказать, не проявляя внешних признаков гнева. Лица стоящих рядом с ним фабрикантов тоже не выражали эмоций. Когда Рин закончил, комендант цитадели все так же спокойно попросил четверо суток на размышление. Но тут же потребовал немедленно остановить разграбление фабрик, поджоги, ни в коем случае не ломать дорогостоящие паровые машины, приводившие в движение станки, и оставить в покое тех рабочих, которые все же попытались было с утра выйти на работу.       — Этим ослам, рвущимся в привычное ярмо, мы ничего дурного не сделали, так только, немного бока намяли! — вперед решительно шагнул еще один из участников делегации, которому уже немного наскучило стоять молча и не быть в центре внимания. Это был жилистый, черноволосый, не по сезону загорелый парень, и только поэтому, как и по его одежде и манере держаться было видно, что он приехал издалека. — Они же не враги нам. Это наши братья, хотя и заблудшие, и сами не знающие, что для них лучше!       После того, как он так неожиданно и дерзко влез в разговор, на лицах некоторых из дарийских делегатов, отразилось беспокойство. Это были уважаемые рабочие, и им понравилось, как выступил Рин Куница, а сдержанная реакция Рейкелла и фабрикантов пробудила надежду, что все еще можно решить мирно. Эти участники делегации готовы были не только торговаться с хозяевами, но и идти на уступки. Если при этом им повысят зарплату хотя бы на четверть, это уже будет неплохо. Их не опьянила ни непривычная свобода, ни возможность пограбить фабрики, и они были совсем не прочь вернуться к привычной жизни и опять взяться за работу. У каждого были семьи, которые надо было кормить. Если бы они еще лучше знали тарни, то именно отсутствие видимых эмоций подсказало бы им, что хозяева города меньше всего готовы забыть и простить происшедшее.       Но и среди дарийской делегации, как было известно Рейкеллу, далеко не все мечтали решить дело миром. Особенно пришлые, одни из тех, кто наводнили город, самые смелые и активные во всей этой компании. Они проявили столько инициативы и энергии во время подготовки к восстанию, что без них, пожалуй, ничего бы и не вышло. Поговорили бы, поворчали как всегда и разошлись по своим рабочим местам. Именно они подсказали, как держать всю организацию восстания в секрете, так что только узкий круг доверенных людей знал о готовящемся выступлении, они помогли поднять разом весь город. Так было не страшно, кроме того, дарийцы почувствовали, что вместе они — сила, с которой придется считаться горстке чужеземцев.       Эти активные и боевитые чужаки, к тайному сожалению местных, не собирались молчать и прятаться в дальних рядах. Одним из них и был смуглый молодой человек, известный почему-то под кличкой Рыбак. Он сощурил глаза, вызывающе посмотрел прямо на Рейкелла и продолжил зло и насмешливо:       — Мы не пустили их на фабрики, потому что большинство решило, что пора заканчивать работу за гроши. А раз большинство решило, значит, так и будет. Мы теперь тоже будем принимать решения. А кто этого еще не понял, тем можем объяснить!       — Фабрики вряд ли заработают в ближайшее время, стало быть, им ничего не угрожает? — настаивал на своем Рейкелл, игнорируя остальной оскорбительный и угрожающий подтекст заявления Рыбака.       — Конечно не угрожает, мы их не тронем! Мы вообще люди мирные и хотим только справедливости. Нельзя же так дальше… — заверил пожилой светловолосый рабочий текстильной фабрики. Его звали Киран. — Так что, если с кем-то что-то случится, или избавь от такого милосердная Ренизи, прольется чья-то кровь, то никак не по нашей вине!       — Мы можем их не трогать! — поправил его Рыбак — А вы-то нам что за это?       — Вы должны не только оставить их в покое, но и прекратить дальнейшее разграбление фабрик! — напомнил Рейкелл.       — Рабочие просто берут себе то, на что они имеют право! Им годами недоплачивали, это можно считать просто справедливым возмещением! Все, что есть на фабрике, сделано ими и поэтому должно принадлежать им, — заявил еще один из пришлых, Дион — высокий, хорошо сложенный парень с длинными каштановыми волосами, перетянутыми простой черной лентой так, чтобы не лезли в лицо — И вообще, как мы должны это прекратить?       — Для работы фабрик нужно сырье и оборудование, а это все сейчас разграбляется! Если фабрики не будут работать, каждый потеряет возможность зарабатывать. В ваших же интересах немедленно запретить грабеж и поставить на фабриках охрану!       — То есть, по-вашему, мы должны делать за вас вашу работу? И это за бесплатно? Мы должны встать у складов и цехов и сторожить ваши вещи, которые у вас не хватило смелости защитить самим, в то время, как вы прячетесь от народа за стенами цитадели?!       — Как же! — презрительно усмехнулся Рыбак и, похоже, хотел от полноты чувств сплюнуть на мраморный пол, но в последний момент удержался. — Хорошо придумали! Но мы не ваши цепные псы! Почему мы должны это делать? Что мы получим от вас?       — А что вы хотите? — сухо спросил Рейкелл.       — Вот это другой разговор! Первое требование — клятвенно обещайте, что ни один рабочий не потеряет работу. Что ни один не будет уволен, — потребовал Рыбак. — Ни завтра, ни через десять дней, ни через год. Тогда и получите время на обдумывание остальных наших требований. Но не четверо суток, а одни. И за это время, глядишь, поймете, что лучший выход для вас — побыстрее соглашаться!       — Как же мы можем пообещать не увольнять рабочих? А что, если они начнут работать хуже? Или вообще перестанут выходить на работу? — не выдержал владелец текстильной фабрики.       Казалось, Рыбак даже обрадовался его реплике.       — Правильно, они сами будут решать, хотят ли они вообще приходить на фабрику и на каких условиях. Потому что они вам не рабы, они свободные люди! Вот почему они вообще должны работать на вас, а?       — Я плачу им зарплату! — Напомнил фабрикант. — А если фабрика будет разграблена, машины сломаны или испорчены или кто-то подожжет помещения, я, конечно, ничего не заработаю, но и они не получат от меня ни гроша.       — Вот именно, гроша! По крайней мере, никто больше не будет грабить их, подсовывая им жалкие гроши вместо заработанного! — отрезал Рыбак. — Каждый рабочий приносит вам тысячу дариалов в год. А получает сто пятьдесят, ну, может, двести, если очень повезет.       — Это не так! — горячо и искренне возразил фабрикант, теряя всю свою невозмутимость при упоминании его доходов, теме крайне деликатной и волнующей. — Совсем не так. Уверяю вас, что эти подсчеты совершенно ошибочны!       Рыбак недоверчиво покачал головой, хотя и должен был понимать, что фабрикант не врет. (И в самом деле, приведенные дарийцем подсчеты были далеки от истины. После вычета всех расходов, каждый рабочий фабрики приносил владельцу не одну, а в среднем две или даже две с половиной тысячи дариалов. Только подобные прибыли и оправдывали в его глазах содержание фабрики в Дале.)       — И еще пообещайте, что не будете никому мстить и преследовать рабочих, которые всего лишь отстаивают свои права! Если бы они не поднялись и не выступили, им никогда бы не повысили зарплату! — настаивал Дион, упрямо хмуря густые брови.       — Но кто возместит мне ущерб от пожара? — мрачно поинтересовался владелец подожженной фабрики.       — Никто! — отрезал Дион — Рабочие вернутся к работе и постепенно восстановят испорченное. — Поторопитесь успокоить их! Это просто. Пообещайте выполнить наши требования!       — Решайтесь быстро! Нам и так стоит больших трудов удержать их от штурма цитадели! — добавил другой дариец. Он был хорошо известен всем четырем тарни, этот высокий, мощный мужчина, по имени Ральс, долгие годы проработавший на текстильной фабрике. Он работал за двоих, был толковым и грамотным, но при этом отличался склочным характером. Его уже предупреждали пару раз о недопустимости подобного поведения, и он притихал на какое-то время. Но вот не так давно Ральс разразился криком в ответ на замечание, сделанное ему инженером, за что и был на месте уволен. Но, как оказалось, быстро нашел себе дело по душе.       — Мы пообещаем вам не увольнять никого в ближайшие сто дней! Ни одного рабочего ни одной из трех фабрик. — решительно заявил Рейкелл. — Но что касается остальных ваших требований… Нам необходимо время, чтобы обдумать размер будущих зарплат и провести соответствующие расчеты. Время и покой! Дайте нам трое суток на размышление и пообещайте, что ни цитадель, ни городские укрепления, находящиеся в наших руках, не будут атакованы раньше конца срока!       Дарийцы заколебались… И принялись спорить друг с другом, пытаясь прийти к единому мнению. А это было нелегко. Пришлые выступали за немедленный штурм Цитадели и не видели никаких причин идти на уступки. Зато местные, которых было большинство, вовсе не жаждали атаковать тарнийскую твердыню, а, главное — справедливо подозревали, что штурм будет стоить им очень дорого, кровь будет литься в основном дарийская. К тому же они опасались появления регулярной армии и понимали, что до этого надо успеть выбить из тарни как можно больше уступок и обещаний, которые те не смогут взять назад.       Вслух обсуждать свои дальнейшие шаги, ронять имена соратников прямо в присутствии настороживших уши тарни было довольно легкомысленно с их стороны. Рейкелл запоминал каждое оброненное при нем слово, каждое имя, чтобы позже, оставшись одному, еще раз хорошенько обдумать подслушанное.       В конце концов, противоречия среди дарийцев сыграли на руку хозяевам цитадели. Рейкелл получил, конечно, не четверо, не трое, но, по крайней мере, одни сутки отсрочки в обмен на данное им от имени владельцев фабрик и с их согласия обещание не увольнять рабочих в течение четырехсот дней и пересмотреть зарплаты. Когда дарийская делегация наконец ушла, все трое фабрикантов сбросили с лиц надетое для переговоров нейтральное выражение и переглянулись между собой.       — Что они о себе возомнили, эти тупые животные?! Ставить требования нам? — процедил текстильный фабрикант, напирая на каждое слово.       — Они совсем не подумали о том, что если кто-то не уволен, это означает только то, что он не уволен! — заметил владелец скобяной фабрики, при этом глаза его злорадно блеснули.       — А вот размера его заработка мы не уточняли! — согласно кивнул его коллега, самый молчаливый из всех троих.       — Не уточняли. Мы только обещали обдумать этот вопрос. Я, например, уже обдумал. Ноль! Никого не уволю, но и платить этим «не уволенным» ничего не буду. — заключил текстильный фабрикант.       Рейкелл не слушал, как отводят душу разъяренные фабриканты, которым не нужно было больше сдерживаться. Пускай себе поговорят, выпустят пар. Его задача — защитить всех вверенных ему тарни и не дать им наделать глупостей. Он был доволен результатом переговоров, тем, что выторговал время, как он выразился, на раздумья. Хотя думать здесь, конечно, было не о чем. Тарни в жизни не пойдут на то, чтобы выполнить подобные требования, тем более под угрозой насилия! А мир воцарится только тогда, когда те, кто его нарушил, будут наказаны и всяческое сопротивление подавлено! Выигранное время комендант Цитадели собирался потратить на организацию обороны. Главное, чтобы Танхелл сумел защитить мост и обеспечил скорейшее появление армии.