Methos & the Undead

Греция, V век до н.э. Путник появился у её порога на закате. Свободный небедный варвар при оружии и без поклажи. Ксантия приняла его, потому что боги велели давать приют странникам. И потому, что дом стоял возле храма – не на священной земле, но в окружении такого количества святилищ, что незнакомый Бессмертный не посмел бы напасть. Вообще-то ему следовало ночевать в асклепионе вместе с другими паломниками, но она была заинтригована. К тому же гость мог и не быть паломником – бессмертному не о чем просить Асклепия. Скорее путешественник, торговец или разбойник – иногда бывало сложно различить, они и жертвы одному богу приносят. Если, конечно, пришлый бессмертный вообще чтил греческих богов… Хотя положенные приветствия и восхваления произнёс как любой эллин. Ксантия запоздало сообразила, что она, пожалуй, единственная, кто может распознать в госте варвара – так легко он вписался, едва войдя в дом. Талант или навык – это заслуживало восхищения. Слишком часто Ксантия из Микен сама оказывалась чужестранкой на родной земле, чтобы не отдать должное его удивительной способности становиться своим для стремительно меняющихся смертных. Захотелось немедленно узнать об этом человеке больше. На удачу, любопытство оказалось взаимным – увлекшись, они проговорили до середины ночи. Только когда усталость победила азарт, Ксантия задумалась, где устроить гостя. В собственном доме она могла нарушать правила – что временами и делала, – слуги и вольноотпущенники боготворили её и лишнего не болтали, но видимость приличий стоило соблюсти. – Могу я… – гость нерешительно улыбнулся, вглядываясь в её лицо, будто ища что-то… – лечь с тобой? Что? Ксантия не приняла предложение за оскорбление, но это было слишком: – Я не гетера и не жрица Афродиты. – А похожа, – неуверенность исчезла также внезапно, как появилась, сменившись лёгким юмором. Столь недопустимым со свободной гречанкой, сколь уместным в беседе бессмертных. – Извини. В последнее время отвык от бесед с приличными женщинами. Все больше отмалчиваются, хорошего спора от одних только гетер дождешься. Ксантия рассмеялась. Зерно правды в словах Митоса было, но она знала достаточно исключений, чтобы не огорчаться. Впервые Ксантия позволила себе взглянуть на гостя иначе: неприкрытая наглость предложения против такта и уважения, которых она не видела от последних, горячо любивших её мужей. Красота, подобающая воину. Возможность отказаться от масок. А обычаи… они и без того их нарушили. Позже, когда они лежали рядом, Ксантия вернулась к одному из первых своих вопросов: – Так зачем тебе храм Асклепия? – Сам не знаю, – Митос ушел от ответа, играя её локоном. Ксантия уже не ждала, когда он заговорил: – Глупо. Каждый раз забываю, как больно, когда они уходят. Ксантия не стала спрашивать: супруга, воспитанник, товарищ? Слишком хорошо понимала и всё равно любила смертных: повзрослевшие приемные дети в окружении своих правнуков, друзья и ученики, те из мужей, которых она выбирала сама. – Ты можешь жить и помнить их. – И рад этому. Просто… – он горько покачал головой и по-мальчишески усмехнулся, – не будем об этом. Несмотря на откровенность, пространство между обнаженными бессмертными становилось больше с каждым словом. Ксантия хотела не этого. – Останься, – она не позволила Митосу отстраниться. Оба понимали, что речь шла не о её постели. – Сомневаюсь, что здесь помогут. – Тебе – не помогут, но ты можешь. Старые Бессмертные обычно понимали в лекарском деле, но она думала не о том, что храму пригодится ещё одна пара знающих рук. Сейчас её новому другу не надо быть одному. – Не главное моё увлечение. Ксантия не стала спорить. Пожала плечами, позволив покрывалу соскользнуть, приоткрывая больше влажно блестевшей кожи. Поймала взгляд мужчины и перечислила, постукивая пальцем по его груди: – Здесь интересно учиться и служить. Жрецы Асклепия свободно путешествуют, им везде рады. И, – Ксантия совсем по-девчоночьи хлопнула ресницами, – я проведу здесь ещё пять лет. Митос промолчал, глядя мимо, но едва Ксантия решила, что он не ответит – молча поцеловал руку. Для разговоров у них было много ночей после. *** Франция, 20 век Адам Пирсон стоял у могилы Ребекки. Прошли месяцы с её смерти, вокруг давно не мелькали подозрительные лица, но Наблюдатель всё равно захватил блокнот и фотоаппарат – с его работой осторожность не бывала чрезмерной. Обычно небольшие неудобства ему не досаждали (возня с Орденом была приятна и полезна), но не сейчас. В эти минуты Митос как никогда ненавидел выбранный образ, не позволивший прийти на похороны, раз уж его не оказалось рядом, чтобы отомстить. Пережить катастрофу бронзового века, падение Рима и Константинополя, охоту на ведьм и кровавую половину двадцатого века – и умереть от рук своего худшего ученика? Митос не испытывал особого пиетета к отношениям учитель-ученик, но алчный неблагодарный ублюдок, не перенявший от Ксантии ничего, кроме владения мечом, перешел границы. Лютер не заслуживал не только её головы, но даже чистого и честного удара Маклауда. Если бы Аманда рискнула обратиться за помощью к нему вместо горца... Поздно мечтать. Митос опустился на колени и, взрезав лоскут грунта, оставил в темноте, под нежным и крепким сплетением корней, серебряную монету.