Соединение установлено

      Они уснули за совместным просмотром фильма. Он так хотел успокоить её после смерти бабушки, что, не принимая возражений, загрёб к себе, в охапку, и на всякий случай притаился.       Берёшь её за руку, выводишь на ближний свет из тьмы. Слушаешь все её слёзы, дрожишь от принятия каждой. Боишься, что не удержишь её счастье в своих руках, что так боятся и впрямь отпустить, выронить.       А уже совсем скоро она обратно надевает маску священной неприкосновенности, её привычного строя, в котором нет места человеческому. Так боится быть собой. В боли, огорчении, в упадке. В счастье, смехе, раскрепощённости. Так хочешь в ней это изменить.       Нам кажется, что близкие не прочитают того смятенья, которое мы изо всех сил подавляем в нас, не желая спускать надёжную, хранящую наше спокойствие, маску. Но ведь близкие — это те, кому свойственно знать всё. Ты неловко улыбаешься, за секунду пряча улыбку за каменным лицом, а они уже увидели в этой улыбке, в этом каменном лице твою большую слабость. И бог весть, хорошо это или нет.       Зачем сближаются люди? Чтобы удивлять друг друга. Чтобы менять. Чтобы дарить самое лучшее. ***       Он уснул с ней на одной постели, даже на неразложенной. Он держал её во сне, боясь, что увидит её кошмары, но спала она ровно. Она вставала ночью: ей было плохо. Но он не проснулся в этот момент вместе с ней. Поворочался, раскрыл глаза, увидел её. Уснул. О чём пожалел утром. Потому что понял, что зря отпустил её в самостоятельный полёт.       Она ушла уже утром. Он проснулся, не обнаружив её в тёплой постели. Солнышко постаралось. Продрав глаза, он осмотрел комнату, которая сей же час сиротела без неё, погружая его в глубокое отчаяние безысходности: когда ты одинок, и это пугающее чувство с тобой. Иной раз — обманчивое чувство. Потому что не всегда ты одинок, когда один. Но расставаться с ней по разным поводам было для него нечто вроде вызова.       Он принял контрастный душ, причесал свои худые кудри, приготовил завтрак: яичницу, которая подгорела немного, но ничего.       Не решаясь поначалу ей звонить, он получил, будто убеждаясь в телепатии, SMS-ку: "Я на море. Буду скоро. Хочу побыть одна, если можно" — "Одной не получится: там люди" — *улыбающийся смайлик*.       Съев яичницу без неё, он приготовил ей другую. Она вышла от волнения ещё более горелой.       Он искал её в муравейном потоке, наблюдая с открытой террасы тучу людей на пляже. Возможно, она даже не на этом пляже, а где подальше от него. И себя. Она всегда бежала от себя. Ей это легко удавалось. Только момент, когда приходилось непременно становиться собой, обязательно приходил. И вот тогда становилось по-настоящему некомфортно.       Дверь распахнулась. Вошла Женя: как всегда, сногсшибательная и неотразимая.       — Я дома! — раздалось спасительное окликающее эхо в прихожей.       Он метнулся туда сразу, обличая себя в улыбку человека, который ждал (никак иначе) и засовывая руки в карманы больших штанов, похожих, к слову, на шаровары. Этот жест означал его желание превосходствовать, управлять её незадачливой головой. Волнение, когда хотелось протянуть к ней руки, но что-то было выше этого простого побуждения.       — Что-то случилось? — разумеется, она теперь будет говорить, что это он обезумел и накручивает обстановку. А она всего лишь скрытный человек, от которого многого хотят.       — Нет, волновался просто. — отвечал он как можно более ровно, проводя кончиком пальца по носу.       Пока она разувалась, кончик её носа сердито смотрел в пол. Да, она была обижена, зла на весь мир. На себя.       Смешанные терзания постигали её в его приятном и нет обществе: хотелось кинуться на шею, но и держать дистанцию. Как-никак, а она сейчас должна скорбеть. Должна рыдать в подушку, есть мороженое. В конце концов, просто молчать и ничем не занимать себя во имя покинувшей её души. Он не вписывается в это страдание. Да и не хотела она, чтоб он приехал, развивая её желание. Рвение теперь стоило перекрывать железными канатами, а такое перекрывается с трудом. Да и боль близкого человека была не столь бессильна, а даже наоборот. В общем, гремучий коктейль: из желания уединиться, рвануть на край белого света и, вместе с тем, слиться с его сердцем и пижамой.       — Волновался. Ну-ну. — захватив вещи, шла она в ванную комнату, непривычно громко хлопая дверью: приводит себя в порядок и переодевается.       Она сейчас была, похоже на то, привидением. Роняла реплики, что были не лучшим образом к месту, держала пустые взгляды на обстановку, выбирая одну точку для рассмотрения. Была чем-то между дружбой и разлукой.       Выждав её под дверью, чем, наверное, разозлил, но плевать, Даня растянул улыбку. Пусть знает, что он её не крадёт в свою залихватскую жизнь, а забирает. В своё движение по течению. Нет, он не жесток и не равнодушен к чужой проблеме, он тоже знает, что проблемы бывают. Он не воздушный мальчик, он — мужчина. Со своим миром за плечами. Да как угодно! Пусть он её и похищает. Он делает это во благо. Чтобы она поняла, как можно глядеть на проблемы. Не сейчас, конечно: потом.       Сейчас он просто будет рядом. А потом научит, как радоваться плохому.       Верно, Даня всё это время измучился её ждать, когда она вернётся с пляжа: вся такая посвежевшая, влажная от морских брызг и морского прибоя.       Она обожала море и обожала отдавать себя несущим по ровному и зыбкому течению волнам, отдавая всю отрицательную мощь, которая сковывала её, преобразуя её в солёные брызги.       — Женечка, ты пахнешь морем. — утвердил парень, заключая её в нежные объятия, по итогу которых поцеловал в щёчку, вбирая на свои губы эту частичку морской тайны.       Купальник сидел на ней идеально, когда он получал от неё не напрямую, а через социальные сети (спасибо им!) фотокарточки с морского побережья. Ещё тогда его молодое и ревнивое, пылкое сердце мученически забилось в мыслях о том, кто фотографирует его девочку так. Да, он уже нагло позволял себе считать её своей. И, если бы не её природная очаровательность, которая позволила ему забыть все подобные мыслишки, он бы спросил, кто этот тип. Или милая девушка. Он остался рад тому, что эта фотокарточка есть в его фотоплёнке, остался пленником и того, что она теперь занимала и его обои, весь его рабочий стол на смартфоне. Так что, кто её сделал — уже дело десятое.       Главное, что она до сих пор этого не видела.       Её волосы, уложенные на одну сторону, были спутаны морскими колыханиями: неугомонного, вытворяющего шалости, прибоя. Они пропитывались новой жизнью, которая уже здесь должна была дать Жене стимул, толчок к существованию.       И без того она была сильная. Знала, что бабушка хотела бы, чтобы она с высоко поднятой головой двигалась дальше. Но звенящее от напряжения сердце, которое не хотело отдаваться мирской жизни, уже качало не кровь, а страх.       — Может, потому, что я на море и была? — засмущалась она, выпутываясь из резвого плена его рук. — Что, чем занимался тут без меня? Заскучал?       Заскучал? Да он подверг себя таким эмоциональным аттракционам, какие и в американских парках не встречаются.       — Заскучал, да, есть такое. — он заломил руки за спину.       — Ого, это твои попытки накормить нас? — с одобрением и, показалось ему, пробудившимся воодушевлением сказала она, заглядывая под крышку, где ждала своего часа подгоревшая местами яичница.       Стакан апельсинового сока в жару всё ещё был актуален. Ежели блюда от сменного шеф-повара не покажутся деликатесами.       — Попробуем. Я голодная. — не церемонясь, она перехватила сковородку и поставила её перед собой, на стол.       Не оценив, что парень стал заглядывать ей в глаза, когда она принялась вкушать приготовленное блюдо, она неловко остановилась.       — Нормально всё? — спросила она, опуская вилку в горелый, обещавший быть дорогим и съедобным, завтрак Дани.       — Хотел у тебя спросить. — усмехнулся он, меняя положение за столом, чтобы больше не смущать её. — Сильно плохо? Я про яичницу.       — Ты знаешь, пойдёт. — оптимистично махнула она рукой и отколола следующий небольшой кусочек, запуская его в рот. Чем уже несказанно радовала Даню, ведь последние два дня ничего не ела.       А он нарочно отвернулся, делая вид, что сосредоточенно изучает её кухню. А потом и вовсе пошёл подышать воздухом на изнеженную в лучах манящую террасу.       — Ко мне переехать хочешь? — застала она его в замешательстве этим вопросом в лоб. Он обратил внимание на неё, решая, что уже можно, заходя домой, затворяя за собой тюль.       — К тебе? — с некой надеждой на то, что это не вопрос, а предложение, затаился он на краю диванчика. Она уже доела свою сносную порцию.       — Ну ты же у меня постоянно торчишь. Тебя даже на моей кухне кулинарное вдохновение застало. — пояснила она, ковыряясь вилкой в осиротевшей сковороде. От отчаяния, что ли, или от скуки.       — Заманчивое предложение. — хмыкнул он, потирая в раздумьи подбородок.       Для неё это было заманчиво только с одной стороны.       — Окей, только договор такой: будешь готовить мне завтрак. — а вы о чём подумали?       Перспектива выйти замуж за хозяйственного и ручного в каких-то отношениях Милохина уже брала своё неспешное начало в желании, которое порабощало внутренности этой девушки во внезапно торкнувшем осознании, что ей будет не кайфово просыпаться одной. Одной мельтешить на кухне, одной грустить и одной смеяться над собой. С ним это всё почему-то получалась вдвойне красочнее, вдвойне взаправдашне. Как будто её красивая и степенная грусть приумножалась, возвышаясь на его лице благородным отзвуком. Много что можно было заявить о нём, но надо перестать отрицать очевидное: он уважительно относился ко всем её состоянием, не пытался её переписать, перекроить. Он хотел всегда сделать лучше, это да. Но он не перекрывал её печаль, если в таковой она нуждалась. Это было не иначе, как чудо. Точно редкость среди наших дней.       Она любила этого мальчонку.       — Мм-м... Окей. — сработал он, понимая, что это — его счастливый билет. Нет, пока просто шанс.       Но почему так внезапно? Почему так рвано? Ему казалось, что Женя, если когда-нибудь объяснится с ним в своём желании быть рядом, уж точно сделает это обстоятельно и запланированно.       — И всё остальное: обед с ужином. — не упустила возможности ухватиться за лояльность и бескорыстие парня Медведева.       Вот как. Значит, ей нужен не он, а его руки, которые вступают на путь истинной кулинарии.       — Да, да. Только что ты будешь делать? — последовал альтернативный вопрос.       А это и не важно. Она будет красотой. Благоуханием. Тем, что ему недостаёт в его номере. Половинкой целого.       А он, стоит надеяться, — её половинкой.       — Ну-у, поживёшь со мной — увидишь. — соображала она. — Передумаешь потом.       Не передумает. Всё складывается как нельзя лучше. Уж что-что, а досуг он сумеет организовать на двоих так, чтобы она эти оставшиеся дни даже не успела заметить. Хотя, нет: лучше, чтобы запомнила. Или лучше, чтобы отпустила... Всё-таки, с такой болью никогда не расстанешься, но вот перекрыть новыми воспоминаниями можно.       — Посмотрим! — с вызовом произнёс Даня. — Fuck, ненавижу готовить. — пробурчал погодя он себе под нос, но, видимо, не очень скрытно — так, что она услышала и забросила в него подушку, выстраивая такое лицо, поглядев на которое было понятно: влип ты, парень, попал под обязательства.       Как же ликовали его пальцы, стуча об стол, когда она так делала.       Они уже выглядели, как семья: она, которая вставляет гайки, он, который терпит, потому что знает, что она — икона. А иконы знают жизнь. И учат жизни таких каблучков, как он. А ведь впервые за двадцать лет он задумался, что посчитал себя каблуком.       — Назвался груздем, как говорится... — Женя устремилась к выходу из кухни, оставляя Даню наедине с собой и смирением, довольно выигравшая баттл.       Но про себя подумала: "Вот дура".       Вслед ей смотрел взгляд хищника.       Он просто всегда имел такой взгляд, когда дело касалось недурной мыслишки. Ничего криминального.       Ладно, уже началось то время, которое покажет, что это, возможно, будет и весело.