Она была его королевой.
Как удивительно просто это слово описывало все те сложные чувства, которые Дарлингтон испытывал к Амелии. Как легко выражало те эмоции, которые он не мог обличить в слова. Как точно определяло степень ее влияния на него. Пусть они виделись нечасто, но Амелия Уэстфорд стала неотъемлемой частью его жизни. Нет, не так…
Необходимой частью его жизни.
Более между ними не было никаких секретов, никаких тайн, никаких недосказанностей. На всем свете у него не было человека ближе, чем Амелия. И этот факт медленно, но неизбежно привёл его к осознанию ещё одного, столь же неоспоримого. Сколько бы ни запрещал он себе задумываться об этом раньше, сколько бы ни называл мысли об этом глупыми и не имеющими ничего общего с реальностью, это все равно произошло.
Дэниел Арлингтон окончательно и бесповоротно влюбился в Амелию Уэстфорд.
Признаться в этом самому себе для него было сродни подвигу, но он это сделал. Это принесло ему облегчение… и сотню страхов: вдруг это разрушит их отношения, вдруг Амелия улыбнётся и назовёт его глупым, вдруг не захочет больше с ним общаться, вдруг… вдруг…
«Влюбленность — это отказ от мозга», — презрительно кривилась тринадцатилетняя Уэстфорд.
«Я бы хотела когда-нибудь влюбиться по-настоящему. И чтобы в ответ полюбили и меня», — мечтательно улыбалась семнадцатилетняя.
Но что она скажет об этом сейчас?..
— Привет, номинантка на Грэмми.
На другом конце провода послышался резкий выдох, и это заставило Дарлингтона улыбнуться. Он даже представлял выражение, появившееся на личике Амелии в этот момент.
— Ох, черт! Ты уже знаешь? Есть ли в этом чертовом мире хоть какая-то маленькая вероятность рассказать подобную важную новость до того, как об этом будут знать абсолютно все вокруг? — выпалила она.
Она так мило возмущалась. Да, сюрприз был безнадежно испорчен, но эмоции, которые Дэниел испытал, когда увидел список номинантов… О, эти эмоции не могло омрачить ничто. Не сказать, что он так уж сильно удивился, но счастлив был так, словно номинировали его самого. Хотя нет… даже в этом случае он бы не был так рад.
— Прости, я хотела рассказать тебе лично. Собственно, я и звонила тебе, чтобы предупредить, что буду дома часа через три с половиной и что у меня есть просто охренеть-какие-важные новости. Черт! — ее голос зазвучал виновато, а Дарлингтон…
Признаться, он даже не отреагировал. Потому что после того, как она сказала «дома», единственное, на чем он мог сосредоточиться, — приятное тепло в груди.
«Дома».
Имея роскошный особняк в Лос-Анджелесе и шикарную квартиру в Нью-Йорке, эта девушка продолжала считать своим домом поместье в богом забытом Нью-Хейвене.
«Но почему, Амелия?» — как-то спросил он, и она посмотрела на него с удивленной улыбкой, а после сказала то, что до сих пор заставляло его сердце сжиматься.
«Разве ты не знаешь? Мой дом там, где самые дорогие мне люди. Там, где ты, Дэнни».
И вот опять. Огромных усилий стоило Дарлингтону снова сосредоточиться на ее словах.
— Тебя встретить?
— Что? А, нет, я на машине. Говорю же, скоро буду в Парадайз. Будем отмечать и, — она хихикнула, — надеюсь, на этот раз не дойдёт до танцев на столе.
— Это было всего один раз!
Она не ответила, но почему-то Дарлингтон подумал, что она улыбается.
Повисла тишина — не звенящая, не напряженная, какая-то даже уютная. Уэстфорд, должно быть, вспоминала тот вечер, а он сам… Дэниел вдруг почувствовал, что тот момент, которого он так ждал, — вот он. Как бы Амелия ни отреагировала, что бы ни ответила, он понимал, что не может больше тянуть с этим.
«Скажи ей. Просто сделай это».
— Амелия, мне тоже нужно сказать тебе кое-что очень важное, — взволнованно начал он. Ладони стали влажными, и Дарлингтон сжал кулаки в тщетных попытках унять дрожь. — Амелия, я…
— Дэнни? Дэнни! Алло! — ее голос в динамике металлически задребезжал.
— Амелия?
— Дэнни, послушай. Тут какие-то проблемы со связью, я тебя совсем не слышу, — помехи усилились. Теперь и сам Дэниел едва мог понять, что она говорит. — Я позвоню тебе позже, хорошо? Когда буду подъезжать к Парадайз, ладно? Скоро увидимся.
— Только прошу тебя, будь осторожна, — тихо добавил он, но она этого уже не слышала.
Из трубки доносились только короткие гудки. Чертова связь! Вот надо же ей было оборваться именно на том моменте, когда он наконец-то собрал всю свою смелость, чтобы признаться Амелии! Но он скажет ей. Обязательно. Позже, лично, глядя ей в глаза. Он сделает это. Несколько часов — это ведь так немного. Осталось только дождаться. Только дождаться…
Но это и было самым сложным. Прошло около часа, а Дарлингтон все не мог заставить себя выпустить телефон из рук. И когда в тишине Чёрного вяза вдруг заиграла мелодия звонка, он порывисто принял вызов, даже не удосужившись взглянуть на номер звонившего.
— Амелия?
С чего он взял, что это она? Он не знал. Он просто хотел так думать. Но раздавшийся в динамике голос был ему незнаком.
— Офицер Нолан, полиция Нью-Йорка. Дэниел Арлингтон?
— Верно, — подтвердил он, не вполне понимая, что происходит.
Тревога вновь сковала сердце. Он сжал кулаки в попытке не дать эмоциям взять верх над разумом. Ведь, может быть, ничего особо серьезного не произошло, верно?..
— Мистер Арлингтон, я звоню вам, потому что ваш номер оказался единственным контактом на экстренный случай в телефоне мисс Амелии Уэстфорд. Не могли бы вы уточнить, кем она вам приходится?
— Что с ней? — игнорируя вопрос офицера, выпалил Дарлингтон. Последние призрачные остатки самоконтроля он потратил на то, чтобы не сорваться на крик. Но сил скрывать собственный дребезжащий страх у него уже не осталось. — Что с Амелией?
В трубке послышался тяжелый вздох, словно бы офицер собирался сказать, что подобная информация может быть озвучена только родственникам. Но сейчас Дэниел готов был назваться кем угодно, невзирая на последствия, только бы получить ответ, каким бы он ни был. Неизвестно, что заставило сотрудника полиции передумать — не то сам факт того, что только его номер был у неё в «экстренных», не то тревога в его голосе, граничащая с ужасом.
— Мистер Арлингтон, около двадцати минут назад в центре города произошло ДТП, в машину мисс Уэстфорд врезался пьяный парень на чёрном джипе, и, как мы подозреваем, он сделал это намеренно, — произнёс офицер Нолан, и Дарлингтон почувствовал, как дыхание перехватывает. Голову словно сдавило тисками, перед глазами заплясали разноцветные пятна, и сквозь шум в ушах он едва расслышал последнюю фразу. — Мне жаль это говорить… Мистер Арлингтон, мне жаль, но мисс Уэстфорд погибла.
Словно в бреду, Дарлингтон ощутил, как его ноги подкосились. Обессиленный, он рухнул на колени на мраморный пол в столовой Чёрного вяза, но не ощутил никакой физической боли. Его телефон умер, не пережив удара о стену. И словно со стороны Дэниел услышал свой крик — отчаянный, пронзительный, срывающий голос до болезненной хрипоты.
Нечеловеческий.
Похороны были роскошными. Когда Дарлингтон увидел, сколько народу собралось почтить ее память, он невольно подумал, что Амелия бы вряд ли оценила такое мероприятие. Слишком много пафосных речей, слишком много слез… Уэстфорд ненавидела и то, и другое. Дарлингтон даже не думал, что когда-нибудь увидит столько известных людей, собранных в одном месте… и в тайне признавался себе, что лучше бы никогда и не видел.
Ему потребовалась вся его выдержка, чтобы не скривиться, когда родители Амелии произносили речь — господи, что эти люди могли знать о жизни их дочери? Тем, кто был не в курсе, слова мистера и миссис Уэстфорд казалась проникновенными и душещипательными, но… Дэниелу, который был, без преувеличения, самым близким человеком для Амелии, все это показалось насквозь фальшивым. Нет, он не смел отрицать их горя. И все же слова, которые произносили родители Амелии… Внутри у Дарлингтона все сжималось, когда он их слышал.
Он едва смог подавить это ощущение, когда к нему подошёл отец Амелии.
— Она бы хотела, чтобы ты получил это, — сказал мистер Уэстфорд, протягивая небольшой поблескивающий диск.
«Она бы хотела? Откуда
вам было знать, чего бы она хотела?» — про себя вспылил Дэниел, но вслух сказал только:
— Спасибо.
На диске была одна-единственная песня. Ее ещё не переложили на «подходящую» музыку, не добавили нужные эффекты, или что там делал звукорежиссёр Амелии, что каждая ее запись была подлинным шедевром — идеальным, потрясающим… и все равно несколько искусственным. Но то, что Дарлингтон слышал сейчас, казалось ему лучше всех этих шедевров, записанных в студии. Это было словно напоминание о тех днях, когда они до темноты сидели вдвоём в музыкальном классе, пока она репетировала. О моментах, которые она делила только с ним одним. О том, кем они были и кем стали. И каждое слово этой песни было откровением, обращенным к одному человеку. К нему.
«Ты стал тем, кому я доверила свои секреты, и я поняла, что доверила бы тебе свою жизнь».
С этого началась история их дружбы — с маленьких секретов, которые стали основой огромного доверия, и со временем оно стало абсолютным. Дружбы, которая переросла в нечто куда большее, даже чем простая привязанность или «влюбленность», нечто более сильное и нерушимое… даже после смерти Амелии.
«Ты показал мне, что жизнь может быть прекрасной, и я полюбила ее благодаря тебе».
Он дал ей это обещание и сдержал его в полной мере. Тем больнее было ему сейчас — осознавать, что едва Амелия научилась ценить каждое мгновение своей жизни, как эта самая жизнь оборвалась.
«Прощаться — это всегда тяжело. Но ты — моя родственная душа, и никакие обстоятельства не в силах этого изменить».
Он почувствовал, как его сердце замирает. Слышать эти слова в ее исполнении — это было величайшим счастьем, когда Амелия была жива, но они же убивали его сейчас. Они были слишком болезненным напоминанием.
Он потерял ее. Навсегда.
И вот этого действительно не в силах изменить никакие обстоятельства.
