Песнь волчицы

Каменное сердце не болит, И с разумом согласно в чём угодно. Каменное сердце не горит. Каменное сердце… ты свободно! В тебя воткнуть кинжал может не каждый, А в живое сердце — да легко! Ты не знаешь страха, страсти, жажды… Каменное сердце… ты мертво! Каменное сердце ровно бьётся Вшитым в мою плоть, в моей груди… Каменное сердце не проснётся, Ведь не прикажешь сердцу «Полюби!»… Но коли невозможное случится, И преисполнясь силою живой, Вдруг каменное сердце пробудится — Тогда навек, навек прощай покой! *** Когда султан Мурад неожиданно объявил, что передаёт правление своему сыну Мехмеду, бледное лицо Лале надо было видеть. Впрочем, и Долунай, привыкшая скрывать все чувства под маской хладнокровия, не сдержала удивления. Предчувствие чего-то неприятного противно ворочалось в груди, и быстро оправдалось: сначала юный султан, почувствовав безнаказанность, начал приставать к Лале, явно испытывая тягу к запретному плоду в виде девушки из собственной семьи, а после в день первого приказа велел перевести всех знатных пленных в отдельную школу, а точнее казарму, больше похожую на тюрьму. Это означало неминуемую разлуку. Лале сообщала новость друзьям со слезами на глазах, порывисто бросившись к ним на шеи, а Долунай сохраняла внешнее спокойствие, подтверждая её слова, и только глаза выдавали переживания. Парни, разумеется, успокоили их обеих, хотя сами выглядели растерянными и грустными. Если бы было возможно, они бы провели все вместе весь этот день, но после приказа это стало опасным (хотя и раньше их общение, мягко скажем, не поощрялось). Парням нужно было продолжать тренировку, а девушкам — отправляться на научный конкурс. Разумеется, Лале выбрала Долунай в помощницы. Она помогала ей готовиться и выступать. В итоге, никого этим не удивив, но многих порадовав, Лале заняла первое место. Сама она, однако, не испытала ни радости, ни даже удовлетворения — настолько была подавлена новостью о разлуке. — Пойдем проведаем их, а? — не выдержав, на следующий день утром предложила Долунай. Как будто и без того было мало тревог, они узнали от Али-бея, что султан Мехмед велел ускорить выполнение приказа, и если бы не этот порыв навестить парней прямо сейчас, они вполне могли пропустить их отправку в новую школу. Благо, Лале была всеобщей любимицей, поэтому Али-бей поддался на её уговоры дать им попрощаться с друзьями. «Зря мы пришли, прощания делают только хуже» — в свойственной ему манере заявил Влад, и какой-то частью сознания Долунай с ним согласилась. Легче отпускать, не давая обещаний, не запоминая печаль глаз и тоску последних объятий… Легче, когда хочешь забыть, а у них забыть уже не получится никогда. Четко, будто их можно было потрогать руками, Долунай видела красные нити, связавшие судьбы всех четверых, и как в древнем поверье, эти нити могут натянуться или спутаться, но никогда не порвутся. Именно тогда, обнимаясь с друзьями в конюшне, Долунай впервые ощутила одну маленькую странность. Казалось, друзья одинаково дороги ей, но почему-то Аслана было чуточку больнее отпускать из объятий, чуточку сложнее оторвать взгляд от его лица с извечной улыбкой, золота рыжих кудрей, солнечно-травянистого марева ярких зеленых глаз. Тогда она благополучно списала это на то, что под влиянием момента просто не способна анализировать свои чувства, и этот нюанс ей просто почудился. После прощания растроенная и разозленная Лале пожелала побыть в одиночестве, а Долунай всё равно волей-неволей необходимо было возвращаться к делам гарема, так что о дальнейшем развитии событий она узнала уже постфактум. Сияющая как ограненный алмаз на свету госпожа поведала ей, вернувшись, как при содействии Сафийе-хатун ей удалось убедить великого визиря полностью отменить несправедливый указ Мехмеда. Более того, капризный юный султан «за что боролся, на то и напоролся» — это его перевели на индивидуальное обучение. В довершение всего, Халил-паша, обладавший реальной властью, за победу на конкурсе по просьбе Лале позволил в порядке особого исключения учиться с султаншей в школе её служанке, если та окажется способной догнать программу. После этого Долунай, конечно, не могла подвести госпожу, и хотя в чём-то немного отставала, учителя хвалили её с первых дней за успехи и прилежание. Жизнь вновь налаживалась. *** 2 года спустя Эдирне, 1446 год. -…и потом только сам танец. Не зря я так долго придумывала этот костюм, красивый, правда?.. Ты что, меня не слушаешь? Долунай! — А?.. — вынырнув из плена грез, слегка вздрогнула та, наконец переведя осмысленный взгляд на подругу. — Извини, я задумалась. — Да ты с утра сегодня такая. Признавайся, о чем думаешь? Лишь невероятным усилием воли Долунай сдержалась и не покраснела. Признаваться в том, что у неё из головы не выходит соревнование по зачислению в особую султанскую гвардию, которому утром они с Лале были свидетелями, отчего-то было неловко так, что скажешь только под пытками. Но при этом даже и под пытками не проронишь ни слова о том, что с отнюдь не дружеским интересом и со сладко-волнительно замирающим сердцем не отрывала взгляда от одного-единственного воина. Не расскажешь, как с глуповатым выражением лица, будто восторженный ребенок любовалась отточенностью, смертельной грацией и силой его движений, мужественностью тренированного тела и не поддающимся описанию пламенем глаз. Не поведаешь, как сразу после, когда они гуляли втроем и отдыхали на траве, отчаянно зудели кончики пальцев от желания своей хозяйки прикоснуться к длинным рыжим волосам улыбающегося Аслана, похожим на львиную гриву… Но он смотрел на другую. Эта мысль отрезвляла не хуже ушата ледяной воды. Долунай вновь вернула всё своё внимание госпоже, заставляя себя поверить, что глупое сердце как обычно гонит по телу кровь, а не коварный медленный яд, разъедающий вены. — Очень красиво сделали. Боюсь даже представить, скольких трудов стоит такая вышивка, — тут же вернула разговор к теме костюма и танцев, на что, к счастью, султанша легко поддалась. Вертясь перед зеркалом в прекрасном золотом наряде, соблазнительно подчеркнувшем все достоинства вполне оформившейся девичьей фигуры и необыкновенно подходящем её большим медово-карим глазам, на дне которых притаились лукавые огоньки, Лале источала восторг. Любуясь своим непривычным образом, она непрестанно щебетала о своём танцевальном трактате, предстоящем вечере и о Владе. — Ты была права, он показал мне европейские танцы! Та-ак закружил, я думала, у меня сердце вот-вот из груди выскочит! Лучезарно улыбнувшись, она покружилась перед зеркалом, будто повторяя то самое танцевальное па, о котором столь вдохновенно рассказывала. Мечтательно порхнули крыльями бабочек длинные, чуть загнутые кверху ресницы, подведенные сурьмой, порозовели щеки, взвились русые локоны, лишь слегка присобранные на затылке, и осыпались золотым дождем на точеные обнаженные плечи. Уже сейчас, в свои шестнадцать, она была красива так, что дух захватывало. — Хотела бы я на это посмотреть, — Долунай невольно улыбнулась в ответ, отметив, что Лале отчего-то покраснела еще больше, будто застигнутая за чем-то неподобающим. Иногда Долунай ненавидела свою наблюдательность. Потому что она не могла не замечать, как теперь смотрят на Лале оба их друга — словно ловят каждый жест, затаив дыхание. Нет, внешне ничего не изменилось, они по-прежнему с ними обеими были одинаково заботливы и благородны. Но необычайная их нежность с налётом совершенно новых чувств к госпоже проявлялась в самых разных мелочах, незаметных для самой Лале, но очевидных для Долунай. И по этому поводу её раздирали жестокие противоречия. Самым ярким в этом адском котле эмоций было чувство, которое она запрещала себе даже мысленно называть ревностью, но именно ею оно и было. Будто черти неистово щекотали ей ребра каждый раз, когда она случайно ловила направленный на Лале взгляд Аслана, пока сама госпожа ничего не замечала вокруг, или нарочито небрежно заправленный им локон, когда тот выбивался из прически Лале. Вторым был интерес, плотно повязанный с тревогой — это было связано уже с Владом и тем, что его-то зарождающиеся чувства, кажется, вызывали ответный отклик. Пока что это было на уровне домыслов и подозрений, однако весьма весомых. Насчет и того, и другого Долунай предпочла не торопиться с выводами, потому что и то, и другое могло сулить им всем немало проблем. Но было ещё третье, и самое неприятное. Пытаясь хоть немного быть честной с самой собой, Долунай признавалась: она завидует Лале. Совсем немного, и зависть эта была лишена ядовитой желчи, была даже скорее светлой и печальной, как едва заметная царапина на белом мраморе. Зависть была связана не только с повышенным вниманием друзей, но и со всеобщей любовью и уважением, которыми Лале была окружена с детства, с почетом её положения и необычайной духовной чистотой, которой Долунай навсегда лишилась давным-давно. Зависть эта не была давящей и сполна перекрывалась искренней, сильной привязанностью, которую питала к подруге, но всё же имела место быть и порождалась острым контрастом между девушками, и он с каждым днем становился всё очевиднее. Лале вся — как тюльпан, символ правящей династии Османской империи, нежный и царственный цветок, которому место в роскошных садах, услаждать взыскательный взор. А она, Долунай, в цветочной иерархии разве что волчий корень, аконит. По-своему красивый, но дикий цветок, растущий как сорняк, упорно и агрессивно, а ещё он крайне ядовит. Такому не требуется присмотр садовника, чья-то забота — он расцветает пышным цветом сам по себе. — Жаль ты не захотела танцевать вместе со мной, — капризно вздохнула султанша. Долунай несогласно покачала головой. Благодаря тонкому слуху, чувству ритма, хищной гибкости и пластике тела она танцевала даже лучше подруги, но самой же ей неизменно казалось, что и тут она проигрывает в сравнении. Казалось, что вся страстность, почти стихийная порывистость её танца хороша сама по себе, но рядом с точеной грацией, изяществом и будоражащей нежной женственностью движений Лале выглядит как излишне броская пошлая подделка рядом с неповторимым оригиналом. Девушки в гареме с интересом выслушали доклад Лале о самых разных танцах, и с не меньшим вниманием смотрели её выступление. В своем золотом наряде, в искусных переливах которого замирали блики свечей, звеня браслетами на изящных запястьях, Лале будто превратилась в живой огонь, высекая искры, танцуя не только в ритме барабанов, но в ритме сердца каждого смотрящего. Воплощение гремучей смеси невинности и соблазна. Любуясь внезапно повзрослевшей госпожой, Долунай против воли подумала: «и хорошо, что Влад этого не видит — с ума бы сошел…». Смутившись, постаралась поспешно отодвинуть куда подальше проказливую мысль. Появление Мехмеда, наблюдавшего из ниши, напрочь испортило атмосферу праздника. Когда он подозвал Лале к себе, Долунай окатило липкий волной тревоги, поэтому она поспешила к подруге и вежливо замерла чуть в отдалении, всё равно нарушая, однако, правила дворцового этикета. Признаться, она давно не видела Лале такой разъяренной, как в разговоре с Шахи-хатун сразу после произошедшего, однако полностью её понимала: Мехмед поступал гнусно, относясь к госпоже из своей династии как к одной из обычных наложниц, а Шахи-хатун отказывалась понять чувства своей воспитанницы, искренне полагая, что та «засиделась в девушках» и лучшей партии, чем капризный подросток на троне ей не найти. В итоге злая, как тысяча джиннов Лале стрелой вылетела из дворца, сбежала в сад, запретив служанке идти вслед за ней. Та бы подчинилась, позволив ей немного успокоиться в одиночестве, но вспомнила, что уже ночь и на улице должно быть холодно, и всё же пошла её искать, захватив плащ. «Простудится — сама себя корить будет, что пошла в сад в танцевальном наряде» — вздохнула Долунай, разыскивая подругу и пытаясь придумать, как им выпутаться из сложившейся передряги. Пропажа в лице госпожи долго не попадалась ей на глаза, и только когда Долунай уже успела испугаться, что в расстроенных чувствах Лале сбежала за пределы дворцовой территории, за очередным поворотом наконец услышала её подрагивающий голос: — С-спасибо, Аслан, если бы н-не ты… Долунай замерла, скрытая порослью высоких кустов, вновь встревожившись. Неужели с её бедовой подругой опять что-то случилось? — Да у тебя же зуб на зуб не попадает! Ох, горе ты моё, иди сюда. Аслан потянул Лале к себе в объятия, и та, действительно замерзнув, поддалась. В целом это были вполне невинные и дружеские на вид объятия, но яд в крови Долунай при виде этой картины с новой силой вгрызся в каждую клеточку… И больше всего пугало то, что на лицо никак не налазила привычная маска хладнокровия: впервые девушка столкнулась с тем, что не получалось при желании подавить усилием воли или скрыть напускной усмешкой. Чувство — отвратительнее не придумаешь. *** С того момента, как разгневанная Лале поведала подруге, что Мехмед практически приказал ей ночью явиться в его покои, Долунай места себе не находила. Знала, что никакие силы не заставят Лале пойти на это и вряд ли кто-либо посмеет тронуть султаншу против воли, но всё же были определенные сомнения насчёт последнего. Поэтому когда вечером Шахи-хатун не дала ей пойти в покои госпожи, чтобы как обычно исполнить обязанности служанки, а вместо этого в категоричной форме завалила различными поручениями по делам гарема, Долунай захлестнула настоящая паника, и, не обращая внимания на гневные оклики, она всё бросила и вломилась-таки в покои госпожи. — А ну стой! Я тебе что сказала? На фалоку захотелось?! — Шахи-хатун зашла вслед за ней, сверкая грозными очами. Не обращая внимания, Долунай обвела взглядом пустые покои, и вдруг принюхалась, чувствуя, что сердце куда-то проваливается от ужасного предположения. Помимо ядов, её отец занимался и снотворными, поэтому девушка немного разбиралась и в них. Подойдя к одной из комнатных курильниц, она ещё раз принюхалась, теперь уже отчетливо различия нотки запаха одной специфичной травы… — Вы её усыпили? Но зачем?! Насколько я знаю, у Лале нет никаких проблем со сном. И где она тогда? — недоуменно прошептала девушка. Шахи-хатун строго поджала губы. — Это не твоё дело. Знай свой место! Я не буду тебя наказывать только в том случае, если ты сейчас же займешься поручениями, которые я тебе дала. — Конечно, — Долунай смиренно склонила голову, решив подыграть. — Простите меня, Шахи-хатун, вы же знаете, я просто очень люблю нашу госпожу и беспокоюсь за неё, она в последние дни была сама не своя. Пожалуйста, просто скажите, с нею всё в порядке? — Более чем, — Шахи-хатун поддалась и немного смягчилась, — наш султан обратил на неё свой взор, так что сегодня ты ей не понадобишься, она проведет эту ночь в его покоях. Долунай побледнела как полотно, и лишь невероятным усилием воли скрыла свою реакцию всё тем же смиренным поклоном. — Поняла вас. Прямо сейчас возьмусь за ваши поручения, — ровно и довольно убедительно ответила она, на что Шахи-хатун благосклонно кивнула. Подобно загнанному в угол животному, Долунай с минуту металась по коридору, пытаясь понять, что теперь делать. Хотела побежать к Халилу-паше, который единственный обладал хоть какой-то властью вмешательства в подобной ситуации, но остановилась, зная, что её к нему просто не пропустят. Тут очень вовремя вспомнилось, что Лале в прекрасных отношениях с Сафийе-хатун, милой дочерью паши, к которой попасть было проще. — Хорошо, что вы сначала обратились ко мне, — уже на подходе к кабинету паши Сафийе подтвердила её опасения, — Одну он бы вас не принял, слишком занят сегодня был. У входа в ожидании толпились военные разных чинов и подразделений. Все они как будто были чем-то взволнованы. Дверь отворилась, из неё вышел великий визирь и какой-то мужчина, в котором девушки узнали главу янычар. — Я понимаю ваше возмущение, но лучшее решение сейчас — ждать. — сказал Халил-паша. Мужчины попрощались и визирь повернулся было обратно к кабинету, но дочь остановила его. — Отец! — Сафийе-хатун подошла к визирю и зашептала ему на ухо; он слушал со всё возрастающим удивлением. Выслушав, удрученно покачал головой: — Нет, милая, мне жаль, но я ничем не смогу помочь. Ты же сама видишь ситуацию… Сафийе обернулась к Долунай и грустно развела руками. — Увы… Сейчас слишком много проблем. Едва сдержав раздраженный рык, Долунай собралась было бежать искать какое-то другое решение, да хоть самой в султанские покои вламываться, как едва не налетела на Аслана, что шел ей навстречу. — Долунай? Сафийе-хатун? — удивился он, внимательно вглядываясь в бледное лицо подруги. — Вы здесь по делам школы? Вас послал ходжам-Мустафа? Сбивчивый пересказ событий едва не сорвался, но Долунай вовремя поймала себя за язык. «Нет, нельзя им рассказывать. Они ничем не смогут помочь, даже думать не станут — сразу понесутся туда с мечами наголо, и стража их тут же убьëт. Нет, надо самой что-то придумать…» — Да. Ничего такого, мы уже уходим. — пробормотала она, избегая его внимательного взгляда и скрыв за спиной дрожащие руки. — Так нельзя. Насколько я знаю, вы её друг, так что имеете право знать, что Лале в беде. — Сафийе бросила на Долунай удивленный, даже слегка возмущенный взгляд, и поведала Аслану обо всём. «А ведь только что казалось, что ситуация просто не может стать хуже, чем она есть…» — вздохнув, подумала Долунай. *** Друзья действительно пошли в покои самого султана, обнажив мечи. По правде говоря, было немного безрассудно бросаться наперерез двум молодым воинам с оружием, которым в тот момент полностью отказал разум, но и сама Долунай была в шаге от такого же состояния. — Стойте! Вы с ума сошли? Вас просто убьют и всё! Этим вы никому не поможете. Возможно, даже усугубите положение. — Это единственное, что мы можем сделать. Если умрем — то и пусть, но заберем с собой эту мерзкую тварь, называющую себя султаном. — Влад резко, почти грубо оттолкнул её с дороги. — Оставайся здесь, — таким же категоричным тоном добавил Аслан, так же, как и Влад, и не подумав остановиться. На это Долунай только нервно фыркнула, помчавшись за ними, так же утратив голос разума и решив, что если умирать — так всем вместе. Видимо, Всевышний сжалился над тремя безумцами — иначе было никак не объяснить то, что ситуация разрешилась благополучно и они все остались живы. После этого до крайности взбудораженные друзья все вместе отправились в заброшенный дом — оправляться и приводить друг друга в чувство. Сидя на кровати, Влад обнимал всё ещё испуганную Лале, которая доверчиво уткнулась ему в плечо и, кажется, почти не дышала, пытаясь прийти в себя. Так они и сидели все в напряженной тишине, пока усталость не взяла своё. — Останьтесь сегодня со мной, пожалуйста, — тихо попросила султанша, и, переглянувшись, друзья без возражений устроились на весьма широкой кровати — Лале и Долунай в центре, а Влад и Аслан — по бокам. Было довольно тесно, но это было последним, что волновало их в ту ночь. Присутствие друзей рядом и их спокойное дыхание умиротворяли, и все четверо вскоре забылись на удивление спокойным сном. *** Утром посвежевшая, но всё ещё подавленная Лале вернулась во дворец, ещё засветло, опасаясь, что её потеряют и поднимут переполох. Владу и Аслану нужно было возвращаться в казарму, но когда Долунай собралась было последовать за госпожой, Аслан остановил её, удержав за руку. — А теперь объясни, пожалуйста, почему вчера у кабинета паши ты мне соврала. — говорил он ровно, но взгляд был жалящим, злым. — Если бы не Сафийе-хатун, мы с Владом даже не узнали бы о происходящем! — Я еще вчера вам это объяснила, когда пыталась остановить. — Долунай вырвала руку, инстинктивно отвечая злостью на злость. — Подумай! Возвращение султана Мурада, да еще так вовремя — чистой воды случайность! Если бы не это, то ваши с Владом горячие головы полетели бы прямо там, и это ничего не изменило бы в положении Лале, более того — усугубило бы его! А каково ей было бы жить, зная, что вы погибли из-за неё, вы об этом подумали?! Я не знаю, что сделала бы сама, в одиночку, но явно что-то более разумное. — Некогда было думать, если ты не заметила! — огрызнулся Аслан. — Мы сделали единственное, что могли и должны были на тот момент. А ты пытаешься выглядеть самой рассудительной, но знаешь, подобное хладнокровие в таких ситуациях сохраняют только те, кому все равно! К тому же, совершенно очевидно, что ты пусть немного, но завидуешь Лале. Может, поэтому ты столь избирательно подошла к вопросу помощи ей?! От этих неоправданно жестоких слов Долунай будто добавили в кровь миллиарды кусочков льда. Девушка замерла, неверяще глядя в зеленые глаза друга, с которых медленно сползала пелена гнева; в затянувшейся паузе Аслан и сам понял, что сказал что-то не то, вовсе не считая сказанное правдой, а просто в пылу ссоры и от волнения, не успевшего полностью схлынуть за эту долгую ночь. — Прости, я не это… — виновато начал он, но звонкая пощечина заставила подавиться извинением. -…имел ввиду. Долунай, стой! Подожди… Но уязвленная девушка уже умчалась, да так быстро, будто за ней гналась армия шайтанов.