Песнь волчицы

~Я видел последнюю вспышку звезды Вниз кем-то безжалостным сорванной веры; Утративши все ориентиры и меры, Я шëл без неë лабиринтами тьмы До новой звезды. До моей новой эры.~ *** Многие задаются вопросом, что же такое счастье. Может, это ощущение ничем не омраченной радости, завязанной на конкретном моменте? Или же постоянное чувство удовлетворенности, комфорта и внутренней гармонии?.. У всех найдется свой ответ, и вряд ли какой-нибудь из них мог бы стать единственно верным: сила мощного чувства в том, что его не всегда можно облечь в строгую одежду слов. Как бы то ни было, впервые в жизни Долунай настал период, когда она могла хотя бы с натяжкой назвать себя счастливой. Работа её была не сложной и не пыльной, быстро превратившись в рутину; отношения с девушками в гареме установились сдержанно-отстраненные, ведь они были старше минимум на несколько лет и имели другие интересы. Зато Долунай заслужила благосклонность Шахи-хатун и с каждым днем всё укреплялась дружба с Асланом и Лале. Творческая и чуткая госпожа, заметив у своей служанки неуемную жажду знаний, коей и сама не была лишена, взялась по возможности помогать ей с обучением и иногда даже примеряла на себя роль преподавательницы, объясняя материал, который сама проходила в школе. Именно на этой почве они с Лале больше всего сблизились. Кроме того, им обеим нравилось учиться танцевать и делиться друг с другом своими работами: Лале показывала подруге свои картины, а та ей — свои стихи и песни, которые пыталась сочинить. В то время как с Асланом точкой соприкосновения интересов стала любовь к верховой езде. Лале была неплохой наездницей и любила животных, но никогда не проявляла к этому особенного интереса, а вот Долунай получала от этого почти такое же удовольствие и восторг, как от музыки и песен. Во время этих занятий её охватывало чувство дикой, первозданной свободы, ощущение крыльев за спиной. Но поскольку главный конюх был очень занятым человеком и ему дела не было до маленькой служанки из гарема, чаще всего её учителем становился Аслан, который в свои пятнадцать лет уже умудрился обуздать самую сноровистую лошадь, Гедже. Сам он впервые оказался в седле едва ли не раньше, чем научился ходить, поэтому по-доброму подтрунивал над особо неудачными попытками Долунай стать хорошей наездницей и направлял её в этом начинании. И, конечно, огромную роль в их дружбе играли совместные прогулки, посиделки втроëм и те самые редкие короткие вылазки из дворца, за которые потом так или иначе получали все трое по полной программе. Во время одной такой вылазки Долунай купила на базаре карты и триктрак, а после с весьма коварной улыбочкой объяснила друзьям правила нескольких азартных игр. Ещё во время своих бездольных путешествий по Италии она научилась у других артистов балаганчика играть, мухлевать и «зарабатывать» себе таким образом пару медных монеток на обед в кабаке. Ислам запрещал азартные игры, но подросткам нравилось втайне нарушать запреты, поэтому Аслан и Лале легко попались в эту ловушку, после чего колода карт или тот же триктрак стали почти неизменными атрибутами их встреч. Вот так, весело и познавательно теперь проходили дни Долунай, и, казалось, солнце засияло ярче, чем всю её жизнь до этого. Почти не волновал даже статус рабыни, практически постоянное нахождение в стенах дворца и перспектива остаться в нем навсегда, среди совершенно не интересных ей, беспощадных гаремных склок и интриг. Всё это было не так важно в сравнении с тем, что Долунай наконец нашла свою тихую гавань в бушующем океане жизни, свой Эдемский сад на грешной земле. И это было не место, не обстоятельства, а люди, два человека, которые всего за год стали родными. Всë было хорошо, пока однажды дворец не потрясло несчастье: Хасан, старший сын и наследник султана, погиб от удара молнии. Лале с детства испытывала привязанность к кузену, которая едва-едва успела перерасти в первую взаимную влюбленность, поэтому не по-детски тяжело переживала гибель жениха, уже вторую большую потерю в своей жизни после смерти родителей. Несколько дней она вообще не выходила из покоев, не желая видеть даже друзей и не позволяя Долунай выполнять обязанности служанки — едва та приносила еду, как её тут же замороженным голосом в форме категоричного приказа выставляли за дверь. Поначалу Долунай подчинялась, но, видя непроходящую подавленность своей подруги и госпожи, решила все же ослушаться. — Разве я неясно выразилась? Оставь меня одну. — тут же вскинулась Лале, вытирая слезы и впервые глядя на Долунай с какой-то глубинной, нерастраченной злостью. Девушка прекрасно понимала состояние подруги и знала, что эта злость направлена не на неё, а на обстоятельства, на мир, который просто продолжает жить дальше. На сам факт того, что в жизни человека вообще возможна эта мучительная, неизбывная боль невосполнимых потерь. Ещё не так давно Долунай, погрязшая в безысходности, сама не видела ни единого луча света вокруг, но этими лучами стали Аслан и Лале, поэтому теперь ей было почти физически больно наблюдать острую скорбь подруги. Осторожно присев рядом на ту же тахту, Долунай несмело взяла её за руку, поймала взгляд и заговорила: — Я понимаю… — Ничего ты не понимаешь, — грубо вырвав руку, ледяным тоном перебила её Лале. — От этих пустых слов сочувствия становится совсем тошно, правда. Если бы я только в том лесу чуть раньше обратила внимание на то, что Хасан не с нами… Я ничем не могла помочь родителям, но ему бы смогла, смогла, если бы только чуть раньше!.. Как ты можешь понимать?.. Ты сама говорила, что ненавидела всех людей в своем ближайшем окружении, более того, ты сама однажды убила человека и довольно быстро перестала терзаться угрызениями совести по этому поводу. Ты никогда никем не дорожила, так что не надо мне говорить, что ты меня понимаешь. Отшатнувшись, как от пощечины, Долунай сглотнула горький, удушливый непрошенный ком, подступивший к горлу, и, сжав на коленях платье с такой силой, что едва не порвала его, отвела взгляд в попытке скрыть обиду. Однако тут же взяла себя в руки и ровно ответила: — Это не совсем так. Я ненавидела хозяина и актеров балаганчика, которые избивали меня за недостаток денег или невыполнение их приказов, а после продали работорговцам; ненавидела воров, убийц и бродяг, среди которых жила и страх перед которыми не давал спать по ночам; ненавидела старика-бея, который брал в свой гарем почти детей и осквернял своей похотью не только их тела, но и души. И всё же, если я не показываю более угрызений совести, это не значит, что они полностью оставили меня. Кроме того, был в моей жизни человек, которым я дорожила — мой отец. Да, он не слишком-то сильно меня любил, чего я не могла не чувствовать, но всё же он был для меня близким и родным человеком, авторитетом, столпом и константой. Когда его казнили… в свои шесть лет я не вполне понимала существование смерти, несмотря на то, чем занимался и чему учил меня отец, и что я росла без матери — её я ведь совсем не помнила. На той площади, где его жгли, всегда собиралось много зевак, люди почему-то считают подобное интересным зрелищем… В тот день их было там так много, что я, вышвырнутая из собственного дома, зареванная и ничего не соображающая от слабости, не смогла пробиться сквозь толпу и вынуждена была залезть на дерево. То, что я увидела и что чувствовала… Не поддается совершенно никакому описанию. От адской боли и нечеловеческого ужаса я не могла ни плакать, ни сбежать, ни просто пошевелиться или отвести взгляд. Во мне тогда что-то не просто умерло, а скончалось в пытках и муках, будто на том костре вместе с единственным родным человеком горела моя душа. Какой-то частью горит до сих пор, в геене огненной, стоит только закрыть глаза, и, я знаю точно, это останется со мной до последнего вздоха. Мне было шесть лет, когда я так сильно возненавидела весь мир, что только Бог ведает, как я тогда удержалась и не выпила яд. Наверное, из бараньего упрямства, неизвестно откуда взявшегося непримиримого протеста — выжить вопреки судьбе, вопреки самой себе. И да, с тех пор я никого по-настоящему не жалела, никем не дорожила… пока не встретила вас с Асланом. Вы спасли не только мою жизнь, но что-то большее. Поэтому ваша боль — моя боль. Прошел всего год, но иногда мне кажется, что если вы поранитесь — я заплачу, если что-то развеселит вас — я засмеюсь. Никогда не думала, что в принципе способна на что-то подобное, не знаю, что с этим делать, но точно знаю одно: я всё-таки прекрасно понимаю, что ты сейчас переживаешь, и если я хоть как-то могу облегчить твою печаль, то помни, что я рядом. Лале с возрастающим вниманием слушала этот пространный, эмоциональный монолог, и самые разные чувства сменялись на её искреннем, заплаканном лице: от потрясения до искр тепла и благодарности. Не найдя слов, чтобы ответить на всё вышесказанное, она тоненько всхлипнула и уткнулась горячим лбом в плечо подруги, неловко обвив руками. Долунай обняла её в ответ, и так они сидели в тишине. *** Эдирне, 1444 год Через какое-то время Лале оправилась и вновь стала похожей на себя — жизнерадостной, мечтательной девочкой, которая медленно, но верно превращалась в девушку, расцветая, как тюльпан. Прилежание и усидчивость позволили ей заслуженно стать лучшей ученицей школы, и Долунай совсем не удивилась, когда учитель выбрал именно Лале выступать на конкурсе. Однако отнюдь не это стало ярким событием в жизни юной госпожи, а знакомство с сыном валашского господаря, Владом. Еще до того, как Долунай его впервые увидела, Лале прожужжала ей все уши про то, как на последнем уроке Влад поставил на место шехзаде Мехмеда, которого обе девушки недолюбливали за необычайную спесь, и Аслан тоже поддержал Влада. — Зря ты такая довольная, — покачав головой, прокомментировала Долунай, — Да, они поступили благородно, согласно своему воспитанию и чувству чести, но Мехмед очень злопамятный, и он, наследник престола, точно имеет все шансы доставить двум пленникам большие проблемы. Пока что султан и Халил-паша держат его в ежовых рукавицах, но всё-таки… — Пусть только попробует, — храбрясь и хмурясь, заявила Лале, однако тут же оживилась: — А ещё сегодня… Делясь впечатлениями, она рассказала о том, как встретила Влада, когда навещала свою собаку Гузалик, и как впоследствии они с Асланом пожали друг другу руки, обещая отныне держаться вместе. — Тебя послушать, так после этого союза Мехмеду остается только посочувствовать, — рассмеялась Долунай. — Так и есть. — деловито и коварно кивнула Лале. — А чего смеешься? Ты тоже негласно входишь в этот союз. Долунай подавилась смешком. *** Хладнокровный, остроумный и действительно очень благородный Влад пришелся по душе Долунай; было что-то схожее в их характерах, темпераментах, даже взглядах на мир, несколько отличное от полной эмоциональной открытости и солнечности Аслана и Лале. Поэтому они довольно быстро нашли общий язык, и вскоре Долунай вполне искренне радовалась его появлению в их маленькой, едва устоявшейся компании. Удивительно, как скоро порой люди, близкие по духу, врастают под кожу, переплетаются корнями и мыслями, становятся неотъемлемой частью целого. Это было настолько неожиданное чувство, что Долунай испугалась бы, не будь оно столь вкрадчивым и приятным. Поначалу Влад поглядывал на нее свысока, но это изменил один случай. Однажды Долунай в свободное время отправилась в конюшню, надеясь застать там Аслана и вновь поупражняться в верховой езде, а застала красивого маленького черноволосого мальчика лет десяти. Исполненный любопытством, он в отсутствие конюхов пробрался в конюшню и конечно полез к самой красивой и по совместительству самой строптивой лошади, Гедже, которая никого кроме Аслана к себе не подпускала. Мальчик умудрился к моменту появления Долунай открыть загон и прямо у неё на глазах едва не попал под копыта отчего-то испугавшейся лошади: девушка успела оттолкнуть мальчика буквально в последний момент. Проявляя чудеса ловкости, она кое-как загнала Гедже обратно — благо, к Долунай это буйное животное хоть немного привыкло — и принялась беззлобно отчитывать мальчика за его беспечность. На удивление, малец тут же справился с испугом и нагрубил ей в ответ, впрочем, сразу извинился и представился, после чего резво сбежал восвояси, даже не поблагодарив. Это был младший брат Влада, Раду. Видимо, с братом он всё же поделился этим происшествием, поскольку на следующий день Влад выразил ей благодарность, и нотка снисходительности исчезла из взгляда его красивых голубых глаз. Увы, во всём есть обратная сторона медали. Влад еще разительнее, чем Лале и Аслан, невольно напоминал Долунай о социальной пропасти между нею и друзьями. Каждая его черточка буквально кричала о благородстве и знатности, каждый жест и слово — о безупречном воспитании и осознании своей немалой роли перед будущим родной страны. Девушка понимала, что друзья в общении не слишком-то считаются с подобными условностями, гораздо больше ценя совсем иное, но, несмотря на широту мышления, лишенного застарелых стереотипов, они все оставались детьми своего происхождения и положения. В этом смысле Долунай навсегда останется лишней среди них, — по крайней мере, ей самой так казалось.