В длани моей

      — Осталось что-то, о чём ты не успел спросить? Выбирай быстрее, Герман. Страны за мёртвым морем, их население, новые расы, их взгляд на мироустройство или, может быть, старые охоты за сокровищами? — он смеётся.       — После твоих слов, леди Валентайн, стало ужасно интересно, что там не так с мироустройством, — пират лёгок, весел, однако усидчивость теряет с каждой секундой, напрягается, и, кажется, вовсе не против потянуть время.       — На их взгляд не в порядке у нас. На севере не принимаю монотеизма в привычном нам смысле — богов у них много, а богом богов считается вселенная в целом.       — Интересно, — он тянет слоги, не думая даже отводить взгляд от окна.       — Да? А мне показалось, ты заскучал.       — Прости, дорогая, — он усмехается, — Я всего лишь пытаюсь понять, нужна ли мне некоторая информация. И если да, то насколько подробно.       — Не подскажу, — остаётся только пожать плечами.       — А что на счёт компромисса? Я угадываю, ты подтверждаешь или опровергаешь, коротко и, скажем так, тезисно. По рукам?       — Боишься моих воспоминаний? Это всего лишь прошлое, Герман.       — С некоторыми элементами твоего прошлого, — он хмыкнул, поправил ворот, — Мне контактировать ещё лет десять как минимум, не хочу знать лишнего. Сама вспоминай, насколько хочешь подробно, но вслух, пожалуйста, только конкретика.       — Значит всё же боишься.       — Так что скажешь?       — На здоровье, Герман.       — Отлично, — Глёйнхе опирается локтями на несчастный стол, тянется вперёд, — Итак, Джин Рокотомала.       — Джин… — его имя всё ещё действует на меня как порция хорошего успокоительного, хотя сколько, казалось бы, прошло лет, — Что именно ты собираешься угадывать?       — Ну для начала, — собеседник старается выглядеть серьёзно, но получается у него так себе, — Общие моменты. Я не дурак, Клари, и вполне способен заметить намёки. А ты на них была даже слишком щедра, как для такой скрытной особы.       — Это теперь так называется? Скрытная? Я всего лишь не кричу о подробностях личной жизни на всех углах.       — В этом и дело, моя дорогая, в этом и дело! У тебя не было романа с Симоном, теперь я в это верю, потому что был роман с его отцом. А возможно, тут я не совсем уверен, его расположение было достаточно велико, чтобы принести тебе ленту.       — Да по обоим пунктам.       И я всё ещё не понимаю как именно, по мнению моего оппонента, мне нужно было смешивать дела личные с рабочими. Иногда мне всерьёз начинает казаться, что на этой половине обитаемого мира люди слово «личная» в любых словосочетаниях игнорируется напрочь. Ну и боги с ними. Северные, да. В качестве подтверждения слов остаётся только стянуть с предплечья под рукавом ту самую ленту — узкую полоску вышитого алого бархата и подвинуть её к свету так, чтобы Глёйнхе видел. И пули в процессе не рассыпать.       — Только что это меняет, Герман?       — Символ принадлежности, даже некоторой власти пожалуй, право просить у уроженцев Цитры что угодно от имени их короля, — пират берёт несчастный отрез ткани из моих рук бережно, повторяет замысловатый золочёный орнамент, будто никогда не держал в руках подобного и не дарил любимым любовницам ленты в цветах Иста, — Прекрасный пропуск в жизнь. А ты молчишь о нём и, вместо того, чтобы пользоваться, заворачиваешь в него пули.       — Не просто пули, цитрийские разрывные, — он возвращает ленту, и я привычным движением прячу её под рукавом.       — Не велика разница, что именно ты хранишь, Кларисс, важно, что ты прячешь то, чем другие бы, во-первых дорожили, а во-вторых не стеснялись пользоваться.       — А кто сказал, что я не дорожу? — Джин всегда заботился обо мне, как мог, пусть иногда я и находила проявления этой заботы излишними, — Но добиваться, хоть успеха, хоть признания, я предпочитаю самостоятельно. Иначе это будут уже не мои достижения, и какой в них тогда смысл?       — Практический? Дело, конечно, твоё, Кларисс, но приличные люди обычно поступают иначе.       — Приличные люди обычно не стремятся получить собственный пиратский корабль и соответствующую репутацию.       — Может быть, леди, — Глёйнхе задумчиво наклоняет голову, смотрит чёрными глазами, и я решаю уточнить.       — Справедливости ради, один раз мне пришлось её использовать. Давно, ещё до Туманницы. Просила подвезти меня и ещё пару человек до Цитры.       — Не серьёзно, Кларисс. Впрочем, наставлять тебя поздно, ты смогла добиться многого даже своими странными методами.       — Именно благодаря им, Герман, — он отмахивается.       — Не всего, однако. Хотя ты, кажется, и не стремишься к полноте власти, так ведь?       — Нисколько.       — Джин Рокотомала легко мог ввести тебя в список претендентов на Цитру и соответствующе обучить, после твоих путешествий на Туманнице стало вполне очевидно, что ты в состоянии справиться с чем-то подобным, — Герман снова откидывается на спинку кресла, — Но он не стал.       — Зачем? Мне было не интересно, а Айше справляется прекрасно уже сейчас, ему и быть королём. А если бы мне — вдруг — понадобился бы остров, я сама сумела бы принять участие в борьбе — у нас право сильного, помнишь, принимают всех.       — Опять сама да сама, — Герман выглядит опечаленным, — Я могу поверить, хоть и с трудом, что тебя не интересует большее, чем сейчас, влияние, но зачем же раз за разом отказываться от чужой помощи?       — Потому что нужно уметь действовать самостоятельно. И не злоупотреблять чужой добротой, — очередной момент, где мы не сходимся во мнениях, слишком много в бывшем офицере от Империи. Надеюсь, мы не скатимся снова в беспочвенные споры, надоело.       — Ладно, ладно, как скажешь. Лучше расскажи, ты ведь виделась с Рокотомала после возвращения?       — Естественно. Я прибыла на Кэно с Цитры.       — Это ещё ничего не значит, леди, — он смеётся, — Хотя твоя реакция весьма показательна. Чтобы ты знала, даже уроженцы Вольных островов могут не видеть своих правителей годами. И уж точно они не встречаются при каждом визите в родной порт. Прочем, рад слышать, что вы до сих пор встречаетесь. Он, полагаю, в порядке и продолжает управлять королевством?       — Джин всегда был рад меня видеть, — хотя в разные времена и по-разному, — И он здоров, разумеется, если ты об этом. С остальным не так однозначно, — сложно подобрать слова так, чтобы не слишком знающий Джина Герман понял правильно, — В последнее время он предпочитает дела на берегу, морем в основном контролирует Айше. Говорят, лет через пять можно ждать ритуала смены правителя. А Джин собирается, когда всё придёт в норму, перебраться на свою виллу, и жить без забот. Наслаждаться накопленным богатством и тропиками.       — Да? Почему же?       — Устал, — постарел, сильно постарел, но от меня об этом не узнает никто.       — Это я могу понять.       — Тебе, при всём уважении, ещё рано, недруг мой.       Нежданная тишина звенит между нами. Разговор вдруг становится нечем продолжить, будто и не мы два вечера провели в нескончаемых искренних перепалках. Время постепенно убывает, но ночь ещё не успела завладеть часами, и я погружаюсь в воспоминания. Обо всём, что не вытряс из души Герман. В основном, конечно, о Джине.

***

      В мои шестнадцать и первый год на Сюите Джина я заново привыкала к человеческой жизни. Я всё же выросла на Сейбе, в хорошей семье, и несмотря на дневные развлечения с детьми всего острова у нашего любимого старого причала, вечерами привыкла возвращаться домой, к свежим простыням, бесконечному запасу свечей и отличной библиотеке, где находилась не только классическая литература, но и мемуары известных путешественников. На Аллерии мой скудный бюджет не выносил покупки даже плохих свечей, на Мэри было не до книг. Корабль Джина впервые за годы напомнил мне о доме — и напоминание это не было печальным.       На фрегате было непривычно комфортно. Ладно, сравнение с Мэри в этом случае не уместно, но на других кораблях я подолгу не задерживалась. Так вот, глядя на чистые палубы, аккуратные пустые коридоры и лестницы, я чувствовала почти что уют. Да чего там, здесь даже каюты были, и не одна, как на Мэри, а несколько, для всех офицеров, и, морские боги — библиотека! Небольшая и достаточно специфического содержания, она располагалась в каюте Джина, но до таких частностей мне дела не было.       Король Рокотомала, как и обещал, взялся обучать меня медицине. Он объяснял, как устроено человеческое тело, по возможности проводил практические занятия на трупах, рассказывал о самых распространённых корабельных травмах и болезнях, а в перерывах разрешал, не спрашивая, брать любые книги. Вечерами я утаскивала очередной том в кают-кампанию, забиралась на свой любимый сундук, и, как в детстве, читала до ночи, не думаю ни о чём постороннем. Ни разу меня не попрекнули сожжёнными свечами.       Иногда я задумывалась, отчего незнакомый почти человек так добр ко мне, но размышления эти ни к чему не приводили. Да что там, я и сейчас не знаю настоящей причины и могу лишь гадать. В шестнадцать я и вовсе могла только отвечать искренностью, прямой спиной, точно выполненными поручениями. Слова тоже иногда подобрать пыталась, да не выходило толком. Джин эти мои неловкие попытки мягко игнорировал. И смотрел — такое я всегда хорошо замечала — с теплотой.       После несколько дольше обычного затянувшегося абордажа, в который я по старой память — с Мэри конечно — полезла, он обработал мои царапины, и высыпал на стол пригоршню патронов. Стрельба мне подойдёт лучше, говорил, не надо мериться силой с превосходящим тебя противником, надо быть хитрее. Не зря же у меня остался револьвер. Теперь он учил меня и стрельбе.       А я после этой истории осмелела окончательно, вернее — растеряла вместе с бинтами последние крохи страха и смущения. Я стала оставаться у него. Потому что мне так больше нравилось, потому что он не возражал, и потому что с Джином можно было говорить о чём угодно. Я перестала избегать сторонних тем и быстро обнаружила, что непринуждённых бесед мне не хватало куда сильнее, чем книг. А ещё этого удивительного, только на грани сознания знакомого, чувства безопасности, уверенности, защиты.       Год пролетел незаметно. Я уже могла, не теряя лица, разобраться с большинством корабельных ранений и болезней — на любой корабль Кэно с такими навыками брали с распростёртыми объятиями. Заботясь о здоровье экипажа, я сдружилась со многими людьми Сюиты, повидала два десятка портов и честно получала небольшую часть добычи. Последнее пришлось весьма кстати. Тело моё начало меняться давно, но только теперь я смогла обратить на него достаточно внимания. Благодаря лекциям и книгам я знала, что происходящее нормально, и не собиралась останавливать желание ощущать меня красивой. Носить приятные ткани, фасоны, имеющие хоть какие-то преимущества, кроме практичности, иногда заплетать волосы… У меня даже появились бусы — коралловые, тёмно-розовые, с одного из портовых рынков какого-то маленького острова.       Занятия с Джином тем временем продолжались. От базовых, уже пройденных вещей он перешёл к более сложным — операциям, бальзамированию, искусству совмещения ядовитых трав, родному языку Цитры. Иногда мне становилось страшно, что он сочтёт мои знания достаточными и отпустит обратно, в свободную жизнь. Но он всегда находил, что рассказать. А иногда просто садился в своё любимое кресло и, прикрыв глаза, медленно перебирал гитарные струны. Джин ценил хорошую музыку.       Взгляд его за этот год тоже изменился. Иногда, помимо приветливого дружелюбия, в нём проскальзывала лёгкая заинтересованность. Молчаливая — он, в конце концов, был слишком честен, да и от недостатка женского внимания не страдал. Детей, как минимум, у него было немало, правда в море, кроме Симона, ни один не пошёл.       Всё это, впрочем не отменяло того факта, что я сама не могла смотреть на Джина и ничего не чувствовать. Несмотря на товарищеские отношения с командой, большую часть времени я проводила с Рокотомала. Наблюдала, запоминала, восхищалась. Его корректное поведение тоже сыграло роль, противоположную задуманной. В памятный вечер Сюита шла в сторону Цитры — я готовилась впервые увидеть эти берега, а не только пару торговых островов, отгораживающих её от мира и доступных чужакам. Море шумело размеренно.       Джин сидел за столом и, раскуривая трубку, объяснял — как сейчас помню — разницу в произношении шипящих согласных в южном и центральном цитрийских диалектах. Каюта перед моими глазами слегка кружилась в ароматах дыма и извечного пороха. Или дело было в вине. У Джина всегда находилось отличное, и он разбавлял им беседу, не беспокоясь о количествах. А я, с непривычки путаясь в крепости, стабильно выпивала на пару бокалов больше необходимого. Мне было легко — хотелось смеяться и делать глупости.       Я честно дождалась конца объяснений, но когда Джин закончил и остановил на мне долгий взгляд, честно сказала, что у него красивые глаза. Это, кстати, правда — тёмно-карие, настолько насыщенного оттенка, что почти сливались со зрачком. А потом ближе подошла, сама. Совсем не страшно было — по сумме факторов. Потянулась к живому человеческому теплу тоже сама. И ответ получила, потому что воспитание воспитанием, а характер у Джина бесстрастным никогда не был.       Джин так же отличался последовательностью. И приняв какое-либо решение, следовал ему до логического конца. С утра он, как мне показалось не слишком раздумывая, извлёк из личных вещей ту самую ленту — предмет недовольства Германа Глёйнхе. Я, если честно, вовсе тогда ей не обрадовалась. У короля Рокотомала была далеко не одна любовница — на Цитре подобного не стеснялись, а значит и не скрывали. И да, лента — это защита, уверенность, безопасность. Мне вот только хотелось совсем другого.       Не тенью чьей-то быть, сколько бы такое положение не открывало возможностей, а самостоятельной личностью, отдельной. Которую уважают за её личные заслуги, а не за удачно сложившуюся интрижку. И вообще, я к Джину пришла, не потому, что он был королём, а потому что очень мне нравился — тоже по сумме обстоятельств. Однако о том, чтобы вернуть подарок, речи быть не могло. И я придумала, как мне тогда казалось, страшную хитрость, со временем вошедшую в привычку. Завязала ленту на руке под одеждой. А вскоре и пули таким в ней носить приспособилась. Джин, глядя на мою изобретательность, только головой качал, да усмехался в усы.       Примерно так прошли следующие два года. Наверное, я до сих пор могу назвать их если и не самыми счастливыми в жизни, то самыми беззаботными. Простоты при этом не было, естественно. У меня оставалась учёба — её даже прибавилось, Джин твёрдо решил вложить мне в голову не только морские премудрости, но и всё прочее что, по его мнению, было необходимо для полноценной жизни. Кроме обучения появились вечера — своё личное время в обществе замечательного человека. Иногда области моих интересов накладывались друг на друга, и я не успевала, например, поспать. К счастью, в молодости такие трюки проходят без особых последствий. Спустя примерно год я научилась распределять время и успевать всё, что хотела. Или проще занятия мои стали проще, из обязательных уроков превратившись во что-то, больше напоминавшее расслабленные беседы. Так или иначе, к концу второго года своего романа и третьего на борту Сюиты, я полностью влилась.       Примерно тогда же я заметила, что в моей голове чаще других задерживаются три мысли. О том, что мне хотелось бы сохранить нынешнее положение вещей на как можно более долгий срок. О том, что странное спутанное чувство, довольно долго скребущее в груди, я испытывала уже как минимум раз — на корабле Симона. И наконец о том, что стоит, кажется, найти себе хобби. По неопытности я не смогла собрать из этой цепочки фактов картину, но Джин и сам слепым не был. Опыт — опыт трёх десятилетий, если на то пошло — тоже оказался на его стороне. С привычной для себя, несколько превосходящей, старшей позиции, он как всегда взял всё в свои руки и попытался со мной поговорить. Даже мягок был — насколько умел. Но мы всё равно поссорились, впервые за время знакомства.       Он был спокоен, привычно перебирал мои волосы и теряющиеся в них мелкие косички, и пытался донести до меня свои мысли. Ровно, достаточно отстраненно. Только я отстраняться так хорошо ещё не умела. Непривычная, новая ситуация, чрезмерная расчётливость, которая казалась безразличием. Холод в голосе человека, от которого я этого никак не ожидала. Через десять лет я прекрасно освоила этот трюк. А тогда — ругалась, срывала голос, пыталась отстоять право ломать собственную жизнь так, как мне захочется… Когда подобное проходило с Джином? Никогда, правильно. Рокотомала оставил попытки объяснить мне свою точку зрения, вот и всё. Он в целом в лице-то не изменился. Не забирал ленту, не повышал голоса, в лоб на прощание поцеловал. Сюита доставила меня на Аллерию и оставила там, буквально вытолкнув в самостоятельную жизнь.       Естественно, со временем выяснилось, что решение Джина было верным. Мне пора было уходить, начинать свою жизнь, раз уж меня не устраивал классический сценарий. Сама я бы цитрийский корабль не покинула, а реализоваться рядом с кем-то вроде Джина Рокотомала — задача практически невыполнимая. Джин мог разглядеть это, был достаточно расположен и недостаточно привязан, чтобы не подтолкнуть меня в нужную сторону. Злилась я ещё долго, потом стыдилась собственных эмоций, но урок запомнила отлично, и больше не позволяла себе застревать в уюте и тепле. Знала, насколько велик будет соблазн в нём остаться.       После всего этого я и не хотела сходить в порту Цитры после памятной китовой охоты. Заразилась привычкой Симона по всякому поводу раскручивать эмоции до максимума и в них застревать. Привычка, к моей радости, продержалась не долго. А в тот раз дальнейшее будущее решил случай. Я ведь встретила на острове Ди. Не планировала, не ждала, не надеялась — просто хотела выдохнуть, отдохнуть и потанцевать на весёлом карнавале любимого острова. Самое подходящее настроение для свидания с хозяином завершения и мёртвых дорог. Я оказалась в его объятьях. Запомнила произошедшее — не считая новой бусины — смутно, занесла лёгкой рукой в список своих странных приключений. Уж точно не думала о том, чьё тело в тот вечер позаимствовал Ди. Какая мне была разница? Вот то, что пули благословлять от нечисти смогла сама — это да.       Разница, кто бы сомневался, была. Через месяц-полтора, в другом порту другого острова, я получила от Айше, встретившего меня в толпе, конверт. Плотная бумага, твёрдый почерк, алый оттиск сургуча, так и не стёршийся из памяти запах. Джин Рокотомала по стечению обстоятельств коротал два вечера в том же порту — и приглашал меня на ужин. Какая наша встреча начиналась иначе? Я рассмеялась неожиданно для самой себя и обнаружила вдруг, что ни обиды, ни злости во мне не осталось ни на каплю. Ностальгия с каплей теплоты, да благодарность.       Я пришла, конечно. Не заметила изменений на дорогой сердцу Сюите. Провела прекрасный вечер со старым другом. Да, моя история тогда была не столь известна, как сейчас, но и зависимой от других я быть перестала. И говорить с Джином оказалось намного проще. Он не перестал быть моим наставником и, в какой-то степени, кумиром, но это перестало иметь первостепенное значение. У него была Цитра, у меня — Святая Мэри и её экипаж. Свои рассказы о странствиях. Свои цели. А Джин… Он, разве что, стал добавлять в свой табак больше опиума. Мы говорили, смеялись, кажется танцевали даже, и это было до невозможности легко. С тех пор мы снова начали видеться довольно часто. Когда это было удобно обоим, само собой.       С тех пор и до последней встречи меньше четырёх недель назад — длительные, чтоб их, отношения двух людей. Не менее яркие, насыщенные, живые — потому что не было возможности тратить время на ерунду, когда корабли наши в одном порту оказывались нечасто и ненадолго. Я делилась с ним всем, чем можно — историями и мыслями. Приключениями. Он — засыпал меня камнями, украшениями, редкими книгами, позже — и кораблями. В какой-то момент он всё же перестал видеть во мне свою не случившуюся дочь. Хорошо было. Правда хорошо.       Иногда я задумывалась, кто ужаснулся бы сильнее, узнав о нашей связи, Симон или дядюшка Салли. Проверить мне не довелось — Сюиты не было рядом, когда брат матери всплыл из проклятых вод. Несмотря на всё прочее, мы безумно много времени посвящали разговорам. Однажды, устроившись ранней ночью в его кресле с как всегда отличным вином, я спросила, с чего вдруг он решил возобновить общение. Он улыбнулся, в чёрных глазах притаился живой огонёк.       — Китовая охота, праздник Ди, Кларисс. Он не выбирает случайных людей, а дураков, что не станут прислушиваться к его голосу, на моём острове нет, — помолчали. Я пыталась догадаться, откуда он узнал о моём знакомстве с мифом, Джин тоже вспоминал что-то, — И глаза твои. Не те, что были, когда я на Аллерии тебя оставлял. Здоровее.       — Всё обо всех знаешь, да?       — Естественно. Это часть моего долга. А у тебя действительно получилось создать свою историю самостоятельно, поздравляю.       — Мне всё ещё не хватает кульминации. Но спасибо, — я хмыкаю. Он выдохнул к потолку целое облако ароматного дыма, — Давно ты решил, что не нужно именно это?       — С тех пор, как ты спрятала ленту, Кларисс.       Он подходит, переставляет бокалы на столик, протягивает мне руку и с лёгкостью поднимает на ноги. В тот вечер мы больше не разговариваем, а утро приносит холодный туман, ранний подъём, недовольное лицо моего капитана и новое путешествие.

***

      Резкий бой часов разбивает уютную полудрёму, возвращает прошлое прошлому. Передо мной сидит совсем другой человек. Герман отставляет в сторону давно опустевший стакан, выпрямляется. Осанка всё ещё выдаёт в нём военного.       — Что же, уже полночь, Кларисс. Партия окончена, — два слова, и жгучие надписи с ладоней исчезают, проходится холодком по очистившимся рукам дыхание Ди. С минуту Глёйнхе стоит, будто взвешивая что-то в голове, и всё же решает заговорить вновь, — Позволь, вне кона, спросить ещё раз. Ты так спешишь, моя дорогая, но куда?       — Угадай, — я, оказывается, заметно устала. Голова с каждой секундой болит сильнее.       — Но почему? — собеседник мой никак не успокоится.       — Потому что я тоже устала, Герман. От этого всего, привычного знакомого и отвратительного. Устала так, что не осталось сил на этот мир смотреть.       — Надеюсь, — он поднимает взгляд от моих бус, — Ты ещё одумаешься. И мы встретимся снова.       — Благодарю за пожелание, — плеснуть в его стакан из полупустой бутылки, подняться, — Твоё здоровье.       Пьём в молчании.       — Ну, мне пора, — остатки рома — или что там мы пили — я забираю, бутылка кажется ледяной. За скрипнувшей дверью ждёт, прислонившись к стене, Ланто.       — Увидимся, леди, — летит в спину запоздалое, но очень спокойное. Приходится оборачиваться с порога. Внимательно смотреть на фигуре в дурацкой шляпе.       — Прощай, Герман.       Неправильно тёплая ночь с головой окунает в ощущения, бьёт по всем органам чувств. Влажные ветер с запахом соли, водорослей и йода, стрёкот бессонных цикад, пара тонких облаков и звёзды. Боги, какие звёзды! Яркие, белоснежные, во всё небо.       — Иди вперёд, Ланто, я догоню. Готовь экипаж, — помощник без вопросов кивает, растворяется в калейдоскопе полузнакомых улиц.       Мне необходимо хотя бы на пять минут остаться наедине с этой безумной, живой ночью. Кэно слышал весь разговор и, в отличии от Германа, отнёсся к моим словам серьёзно. Остров прощается со мной — как умеет. Я сажусь на камень у какого-то забора, смотрю вверх, в небо, на родные звёзды. Дышу.       А потом бью, с размаху, о камни, несчастную бутылку. Не первая за эти дни, да? Осколки весело разбегаются по улице, ветер щекочет шею. Всё, с этого дня — никаких дурных привычек. Хватит.