В длани моей

      — Видимо, тебе всё-таки придётся подождать.       — Кости отворачиваются от заигравшихся, — голос у моего помощника почти загробный, — Первоначальная суть Игры — Истина, а прочее не значительно.       — Хорошо, хорошо, как скажете, — он кривится и отступает.       На лице соперника отчётливо проступает неприязнь ко всему мистическому. Герман даже смотрит осуждающе — будто это не он, а я начала этот принудительный разговор. Пират, надо отдать ему должное, берёт себя в руки достаточно быстро. Почти без ехидства осведомляется, что именно я хочу знать. Почти — но я решила не обострять ситуацию — в конце концов, так мы закончим скорее, а дорога мне предстоит неблизкая.       — Мне, конечно, не сложно, — удивлённо тянет Герман, — Но зачем тебе эти слухи, Кларисса? Только об этом проклятом крае точно известно одно — оттуда не возвращаются.       — А как же дядюшка Салли? Он говорил, что много лет провёл в водах мёртвого моря.       — Говорил, да, но ведь он и не клялся рассказывать правду и ничего помимо неё.       — Он не стал бы врать, — дядя и правда не изменял своим принципам даже после того, как превратился практически в живой труп. Выживи он после путешествия в Империю — и мы стали бы врагами.       — Тебе, пожалуй, виднее, — Герман задумчиво качает головой, — Что же, если тебе не жаль времени, я с удовольствием расскажу все легенды о мёртвом море, которые слышал.

***

      Как я и сказал, единственное, что нам точно известно о мёртвом море, это его смертоносность. Отсюда и название. Наши предки были не слишком оригинальны, но отсутствием логики их попрекнуть нельзя. Море это, не покривив душой, можно назвать и северным, обитаемая часть континента и Вольные острова расположены южнее. Мой Ист и твоя родная Сейба, кстати говоря, лежат к нему ближе всех. Точных размеров мёртвого моря никто не знает по понятным причинам.       Черта, за которой начинаются неживые воды также не определена. Точно — за последним маяком. Но иногда мёртвый океан подходит к нему вплотную, а иногда отступает так далеко, что можно плыть два дня, и оставаться в безопасности. Преследуемые пираты довольно часто пользуются этим, испытывая судьбу. Имперцы не гонятся за теми, кто уходит за маяк, только предугадать, какие планы у мёртвого моря — невозможно. Кроме того, течения на севере весьма коварны и несут корабли к гибели. Если где-то исчезает судно, не оставляя после себя никаких следов, вероятнее всего он пропадает на этой границе. Мы с товарищами думали, там осталась и ты.       Подтверждённые факты на этом заканчиваются. Остальное — легенды, слухи и теории. Ручаться за их правдивость не стану. Итак, самая разумная из существующих гипотез связывает происхождение моря с Выжженными землями и, соответственно, их историей. По одной версии они появились одновременно в результате одной и той же катастрофы, по другой — вода впитала в себя яд с берега, в результате чего и приобрела свои специфические свойства. Предполагаемые причины возникновения самих Выжженных территорий ты знаешь сама. Общество одобряет версии масштабного вулканического извержения и гнева Божьего, самые старые варианты тоже указывают на вмешательство неких потусторонних сущностей.       Дальше — суеверие. Морское и многолетнее, так что его вполне можно считать проявлением интуиции. Говорят, можно понять, когда ты оказываешься в мёртвом море. Люди чужды ему, и потому чувствуют, как меняется окружающий мир. Цвета становятся ярче, запахи стираются, страх без причины накатывает и прочее в том же духе. Звучит смешно, но кое-кому, вовремя послушавшему инстинкты, удавалось спастись. Второе суеверие, замечу, куда более бессмысленное, это русалки. Нет нет, да проходит слух, что их видели неподалёку от маяка. Правда, по поводу их мотивов сойтись не могут. Кого-то хвостатые, посулив несметные богатства, заманивали в северное море, других морские девы и правда одаривали удачей и попутным ветром. Я не верю ни одним. Померещилось что-то в эйфории после чудесного спасения, вот и всё. Иногда слухи это просто слухи.

***

      — Что ещё сказать? — Герман постукивает пальцами, на этот раз по столешнице, честно перебирая в памяти скудные факты, — Пожалуй, что и нечего. Не долгий получился рассказ, что поделать, тема не самая популярная.       — Моряки обходят стороной, — подвожу я итог, — И никто не хочет узнать больше. Скука.       — Люди не просто сторонятся мёртвого моря, даже предателей, и тех за борт там не выбрасывают, — пират на глазах мрачнеет, — Из гуманности.       — И очень зря, как по мне, — Глёйнхе расценивает кривоватую усмешку по-своему, но о предателях и предательствах не заговаривает.       — Это не доброе место, Кларисса. Людям, по крайней мере с наших берегов, нечего там искать, — он старается говорить аккуратно и даже тихо, как с ребёнком или тяжело больным, — Почему ты вдруг решила разузнать о нём?       — А тебе никогда не было интересно, что там на самом деле? За мёртвым северным морем. Не хотелось узнать? — я чувствую, как к щекам приливает кровь, но продолжаю говорить. Кажется, даже подаюсь вперёд. Вдруг, Герман не так безнадёжен?..       — Нет, — голос старого недруга серьёзный, усталый и печальный, — Никогда, леди Валентайн.       Мы молчим, и даже Ланто не спешит возвращать нас к замершим Костям. Вот так и оказывается, что, вроде бы, очень похожий на тебя человек, не понимает. Слов, мыслей, мотивов. Выбирает не понимать. Выбирает свою привычную жизнь со всеми её попутными ветрами и рифами. Не желает ничего менять, и лёгкая симпатия, родившаяся из взаимного уважения, тут не поможет.       — Иногда ты кажешься мне весьма умной, хитрой и амбициозной, леди, — Герман никак не вернёт на лицо свою раздражающую улыбку, — А потом ты говоришь что-то подобное, и я вспоминаю, что с Саймоном дружили в основном сумасшедшие, — он замолкает на пару секунд, но не выдерживает, продолжая, — Не понимаю, зачем тебе вся эта мистическая ерунда, когда вокруг кипит настоящая жизнь? Однажды это убьёт тебя, даже жаль.       — Не стоит так переживать за меня, Герман.       Зачем? Может затем, что она вечно со мной случается? Глёйнхе больше не пытается переубедить меня, видимо окончательно уверившись в бесполезности своих попыток. Он молчит, я улыбаюсь, по привычке перебирая в голове все варианты несбывшегося. Пару раз мы выпивали, не нарушая тишины. Не чокаясь. А после вернулись к беседе. Как-то сами собой Кости отходят на задний план, а разговор всё больше напоминает дружеский. Последний, к тому же. Я знаю это каким-то шестым чувством, собеседник тоже предчувствует. Ланто расслабляется, откидывается на спинку стула, берёт в руки бокал.       — Мой черёд. Я снова выиграл и, заметь, имею довольно значительный перевес по общему счёту, — хитрец снова окунается в игривое настроение, отбрасывая в дальний угол сознания неловкие минуты тихого взаимопонимания.       — Мы всё же не в карты соревнуемся, — съязвить в который раз не получается, фраза звучит до слащавости миролюбиво, — Твой прошлый вопрос о Джине в силе?       — Не сейчас, дорогая моя.       — Да? А мне казалось, я сумела тебя заинтриговать.       — Не стану спорить, — он усмехается, — Но ты ведь уже неоднократно советовала мне начинать с главного. Пока удача не отвернулась, и ты не уплыла опять к своим сомнительным приключениям.       — Герман Глёйнхе следует совету? Польщена. Спрашивай.       — Почему ты пропала на четыре года? Это должно быть связано с мёртвым морем, иначе ты бы о нём не заговорила, но я не представляю, как именно.       — Самым прямым образом, — я вздыхаю, не представляя, как буду отвлекать его от подробностей в дальнейшем.

***

      Туманница возвращалась на Цитру. Совмещая приятное с полезным, а именно — хорошую морскую прогулку с разведкой — мы шли вдоль границы пиратского архипелага. Сведения о соседях всегда ценились едва ли не выше, чем об Империи, от этого не уйти. Да и против нескольких лишних дней в море никто не возражал — не влюблённых в своё дело в команде я не держала. Мы осмотрели береговую линию Кэно и уже собирались обратно домой. Помнится, день выдался чудесный: ни облачка на небе, попутный ветер, слепящая синева со всех сторон. Я радовалась — такое не часто случалось, поверь — грядущему возвращению на берег. Ни у кого не было дурных предчувствий, про объективные причины для тревоги я и вовсе молчу. Где-то на периферии сознания плескалась мысль что так, может быть, теперь будет всегда. Солёный воздух, лёгкий ветер, солнце. Спокойствие.       Когда корабль слегка качнулся, я не обратила внимания — команда вела себя спокойно, да и рифов вокруг не водилось. Глаз, и то не открыла, не хотела тревожить взглядом небо — оно и без меня устаёт обжигать зрачки каждого смотрящего вверх. Когда качнуло снова, пришлось вернуться к повседневности. Если вдруг сменился ветер — проверить паруса, сверить курс, ты и сам знаешь. Магия или высшая воля, не скажу, но вид мне открылся тот ещё. Светлое в последних солнечных лучах дерево палубы, замершие в безнадёжном неверии люди — и туча во весь горизонт. Тёмная, чернильно-фиолетовая, с дальними проблесками молний. Минуту назад её и в помине не было, а теперь она шла прямо на нас. Стремительно. Смотреть вперёд даже не страшно было — тоскливо. И между рёбер что-то заломило.       Сейчас я могу вспоминать, растягивая мгновения, отделять друг от друга резко похолодевший воздух, первые капли на лице, увеличивающуюся амплитуду качки и назойливый запах сырой рыбы. В тот день я не думала. Может и не замечала. Туманница — одна из быстрейших бригантин в наших морях, манёвренности ей тоже не занимать, но мы не успевали уйти с дороги. Не могли. Ненормальный, преследующий нас шторм, высокие волны и сошедший с ума компас. Чтобы команда различала хоть что-то, приходилось кричать до сорванного голоса.       Любой хороший моряк знает — если уж занесло в сердце шторма, самое лучшее, что можно сделать — это опустить паруса. И стараться держать штурвал — но тут как повезёт. Опрокидывать корабль бездействием я не планировала. В конце концов, не первый шторм в моей жизни, всегда целыми выбирались. Нет. Надо же, не собиралась, а почти соврала. Не было мыслей, что шторм этот как все. Да и кто бы так подумал — даже не имперский учёный муж, а уж моряки всегда к миру восприимчивей были. Не казалось мне, что всё закончится быстро, хорошо… Что просто закончится. Как только посмотрела в лицо надвигающемуся ужасу, так сразу и поняла — всё. Отвернулась удача, пришёл конец, скоро засмеётся рядом Ди, обнимет плечи, и уведёт за собой — такой вот несчастливый конец из совсем не детских книжек.       Захотелось в порыве безысходной тоски бросить всё, плюнуть на правила, расслабиться, отдаться на волю бури… только Джин учил меня не этому. Неизбежность — ещё не повод опускать руки. Пока не сделал, всё что мог, и не пал замертво, не останавливаться. Иначе не Ди лёгкой походкой проводит за звенящий маракасами могильный край, а пустота поглотит, вместе со всей нерешительностью и всеми недостатками. И будет в этой пустоте один лишь покой. Ни жизни, ни танца, ни огня — покой. Навсегда. Так говорил Джин, а не верить ему у меня не получалось.       Паруса убрали, корабль, насколько могли, выровняли. Успели вовремя, шторм накрыл замерший корабль, и последующие часы для меня сплавились в единый однородный ком. Любой член экипажа скажет тебе тоже самое. Команда знала своё дело, все действия за годы въелись в кости до автоматизма. Из хорошего — Туманница уцелела. Не переломилась на гребне волны, не лишилась мачт, не налетела. Практически неуправляемая, на скалы.       Но когда я наконец смогла найти пару секунд на свободный вдох, вокруг стояла непроглядная, без луны и звёзд, ночь. Вода за бортом продолжала бурлить, но ветер успокаивался, основной фронт снесло южнее, и я рискнула встать на якорь. Отдых был необходим. Можно не замечать кровавых мозолей и трясущихся коленей, пока занят, но остановишься, присядешь на минуту — и не сможешь встать. Кое-кто действительно упал прямо на палубе — и я не стала призывать людей к порядку. На быстрый обход корабля меня ещё хватило. Больше — ни на что.       Каюта, кровать и сон творят чудеса. Часов через десять я ожила достаточно, чтобы хотя бы попытаться определить, куда нас занесло. Задача оказалась непростой. Воды оказались незнакомыми, берега рядом не было, а компас так и не пришёл в себя — все нашедшиеся на корабле экземпляры показывали разное направление. Пришлось дожидаться звёзд. Ночь, к счастью, в отличии от предшественницы выдалась безоблачной. Созвездия складывались в знакомый узор — вот тут я выдохнула с некоторым облегчением, от странного шторма можно было ожидать любой дряни — но мы всё ещё плыли под небом родного мира. Правда — значительно севернее прошлых точно известных координат. Как Туманница проскочила маяк незамеченным, оставалось загадкой, но вокруг однозначно плескалось удивительно спокойное мёртвое море. Такое же синее, как любое другое.       Мы, конечно, попытались вернуться. Ветер благоприятный, шторм миновал, о чём плакать, чего ждать? Но стоило Туманнице приблизиться к маяку, как на пути вставала грозовая туча. Она будто приклеилась к белой башне в нескольких часах пути прямо по курсу — и не собиралась уступать дорогу. Наш дом оказался отрезан практически непреодолимой преградой, а запасы не были бесконечны — осталось только попытать счастья на неизвестных пока что берегах.

***

      — Этим и занялись.       — У меня нет слов, — недруг протянул наполненный стакан, и я не стала отказываться. Есть вещи, святые для всех моряков, — Скажи, неужели вы не попытались обмануть судьбу ещё раз? Пройти сквозь этот шторм в обратную сторону, получилось же в первый раз. Прости, но вернуться домой, пусть и с потерями, на не целом корабле, но домой, звучит лучше, чем экспедиция по Выжженным землям.       — А то я не знаю. Попробовали, конечно. Безуспешно, как ты можешь догадаться, — я покрутила стакан, прикидывая, как лучше рассказать о мифе. Ещё об одном, — Мы пытались, Герман, и даже смогли подобраться к маяку. Ещё немного — и вернулись бы в знакомые воды. Но мой корабль не собирались отпускать. Не знаю уж, кто и зачем, но когда мы начали верить в удачу, поднялась вода. Не знаю, как лучше объяснить. Со стороны казалось, что волны стали идти ровнее, почти в одном ритме. И сливаться. За несколько минут поднялся такой вал, что никакого маяка видно не стало. И он шёл нам ровно наперерез. Я намёк поняла. Веришь?       — Хотел бы не верить, Кларисс. Очень хотел бы.       — Вот так вот.       Мы молчали. Минуты, одна за одной, расплавлялись на огарках свечей, за стенами шумели чужие соратники, стучало в окно что-то назойливое. Самое важное, то, ради чего Глёйнхе затеял этот дурацкий разговор, было сказано. Остались где-то за декорациями приключения и пьянки с Симоном, сражения и абордажи, разбой и счастливые часы с Джином. Цветных стеклянных бусин за четверть века странствий набралось на целое ожерелье. Все они стали вдруг неважны, отошли на задворки памяти после жуткого путешествия. И зачем, скажите на милость, мне было продолжать? Мерещащиеся во всех историях червоточинки, отзывающаяся болью в затылке усталость, разочарование, то ли в собеседнике, то ли в самой себе. Мне не хотелось больше говорить — совсем не хотелось — но Герман попросил, и я продолжила.

***

      Дорога в неправильную сторону оказалась значительно легче. С технической точки зрения, по крайней мере. Никаких узких проливов, незаметных отмелей и рифов… Спокойное море на недели пути. Мёртвый берег по левую руку, ещё большая неизвестность по правую. Исследовать воды, о которых даже легенд не существовало, я не рвалась. А Выжженные земли… Они оправдывали своё название, что ещё сказать. Первое время.       Как ты понимаешь, внимательно осматривать береговую линию мы не могли. Никаких остановок у каждого пригорка необычной формы, но за сменой пейзажа следили внимательно. Даже дневник вели — продать бы его кому за собственный остров и небольшое состояние в придачу. Записи по всей науке сделаны, будь уверен. Так вот. Довольно долго ничего стоящего на побережье не встречалось. Чёрная оплавленная земля, как после извержения, и всё.       Но потом появилось кое-что интересное. Не только земля, коркой в море уходящая, но и камни разбросанные, валы какие-то, узоры невнятные. Как если бы тому стихийному бедствию сопротивлялось что-то. Кто-то. А по нашим легендам выходило, что там не жил никто никогда. Искали мы пресную воду, так что у некоторых — объектов? явлений? — останавливались. Странное зрелище. Дневники точно выкупить не хочешь? Уверен? Как знаешь.       Две реки с подходящей для питья водой мы обнаружили. Но базу рядом с ними устраивать не стали. Потому что с одной стороны из еды там — одна рыба в море, а с другой — какой смысл торчать на одном месте, если дорога домой перекрыта, как нам казалось, навсегда? За одним из причудливых изгибов оплавленного рельефа на исходе второго месяца показалось первое место, где Туманница задержалась надолго. Попробуй представить — чёрная молчаливая земля, необычно синее на мелководье море, густой туман — и вдруг выступающая из пустоты громада.       Первая мысль, конечно — скала, утёс. Как на Имере или южной Цитре. А потом корабль подходит ближе, и становятся различимы стены, в два раза выше любых видимых мной ранее, купола, высокие окна. И зелень. Просто невысокая жёсткая трава, но как же мы были рады её видеть! В моей команде нет слабаков, но люди плакали. Хоть что-то кроме безжизненного, пустого пространства… Увлеклась, прости.       Старинный, видимо, храм, принял мой экипаж. Названия мы так и не придумали, храм и храм. Гигантский, только и всего. Монолитный, из серо-синего шершавого камня, без стёкол и витражей, пустой изнутри. С фресками зато — неясные растительные узоры, ни одной фигуры или сюжета. Никого, способного создать подобное в наших морях не существует, это точно. К странному и противоестественному мы быстро притёрлись. Вокруг храма, примерно на три сотни шагов в глубь континента, тянулся эллипс нетронутой почвы.       Климат на побережье непростой — ветрено и холодно — но жить оказалось можно. А ещё именно на этом островке жизни коротал годы дядюшка Салли. В подобии кабинета, созданного в одном их уголков храма, я нашла его путевые заметки — к несчастью, дальше храма он не забирался, так что ничего нового я не узнала. А ещё на свежей зелени вокруг древних стен паслись козы — тоже наследство дяди. Как мы обрадовались, их увидев, ты не представляешь.       Спустя месяц настоящего, полноценного — только рома и девочек не хватало — отдыха, я решила двигаться дальше. Да, Салли оставался на этом клочке земли. Наверное, с ним случилось что-то, подобное нашему шторму. И дядя в конце концов сумел вернуться. Только вот на это ушло больше двух десятилетий! Сколь бы сильно меня не обрадовали имперские козы, бессмысленно торчать на месте неизвестно сколько лет, ожидая счастливой случайности и просвета в грозовых облаках, я не собиралась. Так и ума лишиться недолго, про навыки и дисциплину и разговора быть не может. А путешествие, это всё же движение, дело, тонус, если угодно. Можно умереть в процессе, можно найти клад, но с ума, если уж ты моряк, не сойдёшь. Туманница для манёвров вдоль береговой линии подходила отлично.

***

      — Дальше всё по старой схеме, заполнить трюмы и плыть, пока половина запасов не выйдет.       — И сразу же получилось найти что-то стоящее, да, Кларисс? — Герман предвкушающее улыбается. Ещё бы — старые храмы сами по себе, как зримая частичка минувшей истории, его не интересуют.       — Я тебя разочарую, — слова подбирать всё ещё сложно, — Мы возвращались обратно четыре раза. При этом в последний раз чуть не нарвались на айсберг. Я думала, на этом наша история завершилась. Ни надежды не осталось, ни перспектив. Мы продолжали делать что-то на чистом упрямстве.       Герман молчит, Ланто, кажется, раздумывает, пора ли объявлять следующий кон, а я против желания вспоминала. Стремительно холодеющий с каждым днём воздух, истёртые стёкла кают-кампании, серое низкое небо, моросящий дождь, постепенно переходящий в снег. Ничего хорошего впереди. Выберешься утром на палубу, мокрого воздуха в грудь наберёшь, на берег выглянешь, а там на оплавленные берега снежинки ложатся. И над головой они, и в лёгких, и к сердцу подбираются. Мерещится, ляжешь сейчас на землю, умрёшь, а всё равно другого не увидишь. Белое удушающее месиво, снег-снег-снег. Не заканчивающееся давящее мучение. Никак не вырваться.       — Кларисса.       — Да?       — Отвлекись, будь так добра.       — Не стоит беспокоиться. Я ведь уже говорила.       — Раз так, — тон Глёйнхе меняется, давешняя усмешка смотрится натянуто, но разговор спасает, — Изволь закончить рассказ. Мне тоже не хочется торчать здесь до утра.       — Осталось всего ничего, недруг мой. Когда мы в пятый раз покинули берег, на Туманницу проникла гостья. Русалка. Насколько я поняла, дальняя родственница той приснопамятной ведьмы, спасшей мне жизнь. Леди рыба сказала, что с удовольствием обменяет небольшую услугу на дорогу в её родные земли. Я согласилась.       — И как тебе… Там? На другой стороне? — привычное веселье этим вечером испаряется раз за разом.       — Странно на самом деле. Чуждо. Другая жизнь, совсем другие люди и прочие существа. Магия. Мысли не как у нас текут.       — Но тебе ведь понравилось, да? Иначе ты, дорогая, уже давно начала бы ругаться.       — Даже не знаю. Не уверена. В этом северном мире всё не так, ко всему нужно привыкать, адаптироваться практически с нуля. Но насколько же там проще! За два года ни разу не захотелось ни застрелиться, ни напиться до невменяемости. Такие вот чудные берега, и понимай как хочешь.       Воспоминания назойливы. Вся жизнь, каждый прожитый сознательно момент встают в сознании. Вот вам и волна-убийца. Пенное море, первые шаги по палубе, первая добыча, первый труп, постоянная боль, усталость и тошнота. Когда же всё, что в детстве делало меня счастливой, перестало приносить даже радость? В день, когда Джин посмотрел на меня с уважением? Когда квартирмейстер в обход капитана пришёл за решением ко мне? Или, может быть, когда передо мной впервые расплакался пьяный Симон с бессмысленным остекленевшим взглядом?       — Налей, — стакан через стол отправляется к Герману.       А ведь во время побега и пряток на Аллерии, знакомства с экипажем Мэри, беззаботных путешествий бок о бок с Джином, даже в первом самостоятельном плаваньи, я была счастлива. Мир казался больше и ярче, эмоции сильнее. Любая неудача вставала миражом полного краха, но и счастье было не надуманным. Не картонным. Подумать только, тогда я ещё могла любить что-то. Язык не хочет сидеть за зубами, но может мир и не рухнет, если один раз принять помощь из рук врага?       — Дьявол! — Глёйнхе слегка понимает и почти напуган. Но лёгкий поклон, отдавай бокал, не забывает, — Как же я была счастлива, Герман! Как была счастлива.