***
В очередной раз Мэри встала на якорь в бухте Аллерии — по какой-то счастливой случайности корабль Симона там всё ещё принимали благодушно. Стоянка планировалась длительная. Очистить днище от многолетнего слоя ракушек, подлатать обшивку, заменить пару парусов — всё это требовало времени, особенно учитывая привычку Симона откладывать на последний момент даже необходимые вещи. Команда наша к тому времени подобралась пристойная, и я без опаски сошла на берег. Наслаждалась пружинящим шагом, жаром разогретых камней и влажным тропическим воздухом. На вытянутой площади сразу за портовым районом привольно устроился один из городских рынков. Место было чудесное — с площади открывался прекрасный вид на противоположный берег бухты. Море, укрытое неровными рядами мачт, а над ним светлые, почти белые дома, ступенями сбегающие с зелёного холма. Не отказывая себе в удовольствии, я любовалась ставшей в своё время почти родной Аллерией, медленно обходя шумные ряды. Торопиться не имело смысла, к тому же мне всё ещё нужно было пополнить запасы айвового варенья — с цингой не хотел связываться даже Симон. Собственно, у прилавка с указанным лечебным сырьём я и встретила старого знакомого. Айше Нантенайя — соратник Джина Рокотомала и один из лучших капитанов Цитры — выглядел немного растерянным и обрадовался нашему случайному столкновению сильнее ожидаемого. Вызнав, что Мэри задержится на острове минимум на пару недель, он глубоко вдохнул и предложил поучаствовать в небольшой авантюре. Я, естественно, потребовала подробностей — и он объяснил. Не то, чтобы его история меня вдохновила. Так уж вышло, что его штурман из последнего плавания не вернулся, его помощник не закончил обучение и не имел достаточно опыта, чтобы справиться с чем-то более сложным, чем курс до ближайшего порта. Мальцу, по велению обстоятельств вызвавшему капитанский гнев, я сочувствовала. Помнила ещё, как мне самой поначалу с трудом давалась эта наука. А Айше был в ярости — и отчаянии. Замена с Цитры не успевала, аллерийцам пират не доверял, а проверенный человек ему был нужен позарез — цитрийская охота начиналась буквально через несколько дней. Вообще-то, с Айше мы не были друзьями. Даже хорошими знакомыми — и то с большой натяжкой. Виделись за всю жизнь от силы раз десять. Я знала о нём скорее со слов Джина, Айше тоже меня в деле не видел — однако вполне законно считал, что его король не станет возиться с кем-то совсем уж безнадёжным. Тем более — отпускать в свободную жизнь на другой корабль. В общему, я скучала, а Айше находился в практически безвыходной ситуации. Ежегодная охота на китов уже давно из необходимости превратилась в ритуал, но ритуал настолько важный, что пропустит его для прославленного капитана было невозможно. Особенно для названного Джином преемника. Я попалась на глаза Айше удивительно вовремя. Если подумать, таким подозрительным везением моя жизнь что тогда, что в настоящем, была наполнена от и до. Мы договорились. Симон не просто не возражал, даже не слушал, куда и с кем я собралась, в очередной раз упустив шанс узнать что-то о знакомстве с его отцом. Сказал, что если я вернусь вовремя, подробности его не волнуют. А мне того и надо, молодая ещё была. И, помимо врождённой страсти к приключениям, очень хотела снова увидеть Цитру. Хоть ненадолго, хоть издалека… Пусть и пугала меня эта возможность. Корабль Айше отплыл рано утром, Аллерия осталась позади. С делом я справлялась — опыта с бригами хватало, а бригантины тогда только начинали появляться, к тому же на самой охоте от меня требовалось не так много. Зато скоро выяснилось другое — мои знания о самой охоте не стоили практически ничего. Не так это удивительно, во время путешествий с Джином я старалась держаться к нему поближе, а король Цитры не принимал непосредственного участия в ритуале — только награждал отличившихся после возвращения на берег. Айше поделился со мной подробностями. Китовая охота считалась неизменной ежегодной обязанностью цитрийцев, отказаться от которой, не покрыв себя позором — невозможно. Традиция восходила к древним, диким временам, когда аборигены островов ещё не получившие от переселенцев с севера кличку «пираты», в куда более суровом климате выживали за счёт всего возможного. В том числе — за счёт китов. Использовалось всё — жир, шкура, ус, мясо… Часть туши всегда подносили в дар божеству — никто не знает, какое имя в те дни носил барон Ди — в знак признательности за благополучное возвращение домой, и за те дни, выжить в которые поможет добыча. В наши дни китобои всё ещё гибли чаще других моряков, что уж говорить о далёком прошлом. Времена, да и климат, изменились, жизнь в прогревшейся и расцветшей тропиками Цитре перестало зависеть от опасных морских животных. Их ус стал всего лишь ценным товаром, но легенды на тысячелетия пережили своих создателей. В определённый сезон лучшие капитаны острова оставляют все дела, собираются вместе и идут на промысел. Делают всё, чтобы добыть для короля — посредника с миром духов и божеств — священное подношение. Цитрийцы без сомнения верили — от того, кто сумеет достать лучшее, никогда не отвернётся древнее божество — и все его лики будут благосклонны. Нантенайя, в ответственный момент лишившийся члена экипажа, не рассчитывал на победу. Обязанность капитана во время охоты — управляться с гарпуном, он был неплохим рулевым, но никак не смог бы повлиять на ситуацию на мостике, пойди что не так. Как я поняла позже, Айше надеялся в лучшем случае не потерять лицо. Однако практика показала, что науку Джина недооценивать глупо. Как и опыт, в любом необходимом объёме доступный на корабле Симона. Охота закончилась быстрее обычного. Цитрийские корабли, нагруженные толстыми скрипучими тросами, возвращались к родным берегам. Айше занял место у руля, а я спустился в каюту. Сквозь грязное стекло виднелись волны, остающиеся за кормой, скал и островов на подходе к главной пристани Цитры не было, но я всё равно знала — мы всё ближе. Близко. Когда ровный звук рассекаемой воды сменился тихим плеском спокойной воды о борт, на меня накатила странная усталость. Снаружи мелькали белые паруса, сверкали на солнечном ветру вышитые золотом и красным флаги — но мне было всё равно. Не хотелось ни греться на ярком солнце, ни дышать свежим солёным ветром. Вовсе выходить на болезненно знакомый остров не хотелось. Айше, всё ещё не совсем осознавший результаты своей случайной идеи, не обратил внимания, что не все ключевые члены команды сошли на берег — или посчитал себя не в праве приказывать мне по завершению договора. Меня оставили в покое — но легче почему-то не стало. Корабль слегка раскачивало, огонёк масляной лампы прыгал по страницам случайно попавшейся мне книги, да и голова кружилась всё отчётливее. Алкоголь действовал безотказно, в этом Симон не ошибся. Мир мой сузился до размеров окна каюты — и море за ними с каждым новым глотком звало меня всё отчётливее. Что может быть желаннее, чем его тяжёлые солёные объятия? Лучший на свете бархат, общество сколь угодно любимого мужчины или дымная одурь опиума — как всё это можно сравнивать с морем? Бутылка разбилась. В любой другой день Айше Нантенайя, без стука ворвавшийся в каюту, отчитал бы меня сначала за пьянство в одиночестве, а после и за настроение. Но в этот раз ему было не до того. Обычно спокойный Нанте вернулся взбудораженным, нервным и счастливым — от сапог и до кончика пера. Не обращая внимания на окружающий бардак, он одной ручищей сгрёб со стула, и пару минут в таком виде таскал по всей каюте — мне стало так смешно, что я несдержанно хихикала в его плечо. Наконец Айше успокоился, отпустил меня, рухнул на стул и расхохотался. Всю ночь команда Грёзы праздновала — и Цитра отвечала буйством огней и гомоном. Нантенайя, гордо выставив напоказ свежую, ещё в сукровице, татуировке, рассказывал об обряде, сидетелем котрого в этом году стали только капитаны, участвовавшие в китовой охоте, и первый из них — он, Айше. Лучший из лучших. Он говорил — а я вспоминала — потому что ещё совсем недавно стояла там же, подле Джина — а однажды отпечатавшееся на сетчатке не забывается. Они всегда стояли там, на вершине холма, в голове колышущейся дороги из живых людей, в гуще мерцающих факелов, в глотке низкого грудного пения. Смотрели, как транс смешивает мир облечённых плотью с миром невидимых. Красный, чёрный и золотистый бились вокруг в странном, но интуитивно понятном ритме, завлекали, не отпускали… Но почтительно расступались перед танцующей походкой главного гостя. Короля обратной стороны, хранителя всех перекрёстков и дорог, любимца удачи, господина всех завершающихся дел. Безжалостного и самого близкого к людям. Айше всё продолжал рассказывать, а неестественно белое лицо мерещилось мне в тенях факелов на берегу, в бликах огня на ведущей вверх по склону мостовой… И кто, в конце концов, мешал мне последовать за заманчивой иллюзией? Экипаж Грёзы не вмешивался, когда я осталась на борту, не станет встревать и теперь. Может, и вовсе решили, что я наконец-то собралась глотнуть праздника. Я и правда собиралась — даже цветочную гирлянду по дороге раздобыла. Честно говоря, для этого и делать ничего не пришлось, девушки, кружившиеся в замысловатом хороводе прямо на пристани, сами набросили ярку цветочную ленту мне на шею. Острый, совсем не нежный запах щекотал ноздри, лёгкие, почти танцующие движения вели через толпу, зовущий шёпот нарастал — будто исходил из моей собственной головы. Освещённая луной дорожка, приглянувшаяся мне с корабля, была ещё далеко, когда меня на середине движения перехватили за пояс, втягивая в танец. Я хотела отбросить настырные руки, возмутиться на цитрийском диалекте — это всегда срабатывало — но разглядела неожиданного визави и передумала. Прямо передо мной, ближе, чем вытянутая рука, сияли озорные, но до безжалостного холодные глаза. Где-то далеко зашуршали маракасы, сменился ритм музыки — и хоровод распался на колонны. Островитяне сходились плечами, смеялись, сцеплялись руками. Я повторяла за ними, не выпуская из виду незнакомца, всё стараясь угадать, кому же в этот раз принадлежит лицо, почти стёршееся под бледным ликом гостя. Раз за разом ловила себя на неверии — не могли эти черты, уже проступающие под веками, быть нереальными. Ритм снова сменился, и я смеялась вместе с цитрийцами выводя движения с детства знакомого танца. Изменившиеся, но всё же узнаваемые вальсовые па, из бальных залов перекочевавшие под открытое небо, смотрелись дико. В этом, наверное, и была вся Цитра… Череп передо мной подхватывал смех, улыбался мне выцветающими глазницами, шептал где-то внутри головы: «Не убежишь, не спрячешься, не ускользнёшь». А я и не хотела бежать. И совсем не боялась говорившего со мной — чувствовала, он не желает вреда и помнит, насколько хрупки человеческие тела. Гость хотел праздновать со своей паствой, я почему-то нравилась ему, и уж точно не собиралась мешать. Только устроила поудобнее руки на чужих плечах, придвинулась ближе. В какой-то момент фестиваль остался внизу, а мы — на той самой дорожке, ведущей к вершине холма. Огня на ней не нашлось, как и человеческого жилья — зато ветер завывал удивительно пронзительный и ледяной. С каждым порывом меня будто холодной водой окатывало, тёмная трава предупреждающе колыхалась у пояса, луна съедала последние человеческие черты гостя, а мне всё равно было до одури смешно и удивительно легко, только руки окоченели. Вышло тягуче, нежно и ярко. После гость грел мои пальцы. Перебирал смешные цветные стёкла на шее. Я и не помню толком, как мягкая земля сменилась деревом палубы — знаю только, что на следующее утро проснулась в своей каюте, за полчаса до рассвета, с тяжёлой каменной бусиной среди обкатанных стёклышек на шее.***
Кажется, я всё же увлеклась. Герман напротив меня замер со странной смесью недоверия и ужаса на лице. — Да, слегка отступила от твоего вопроса. Прошу прощения, мой дорогой недруг. — Ну что ты, не стоит, — он улыбается, не замечая, насколько неестественно кривятся губы, — зато теперь я знаю, что даже на Цитре по праздникам танцуют вальс, а не только эти варварские местные пляски… — Не вижу в нём ничего особенного. Танец как танец. — Ну конечно, — паузу взял не он, и теперь легко поддерживает беседу, — Столько лет на пиратских судах, а до сих пор хранишь веру в бабкины россказни о его непристойности? Или прабабкины? — Думай, как хочешь, — спорить о танцах желания нет никакого, пусть собеседник и пытается таким образом обойти тему мистического. — С удовольствием, леди. И всё же позволь уточнить, эта твоя встреча…с фольклорным персонажем аборигенов как-то связана с Туманницей? Прости, но мне слабо верится, что дух смог бы подарить тебе корабль, сколь бы удачным ни было ваше совместное времяпрепровождение. — Это и правда было бы через чур, — я пропускаю мимо ушей шпильку, возвращаясь к истории.***
Капитан Нантенайя вернул меня на Аллерию точно в срок, хотя для этого пришлось оторвать команду от праздника на два дня раньше обычного. Айше уже вернул себе обычную уверенность, и, хоть и продолжал светиться изнутри при упоминании охоты, не сводил с меня глаз. Видимо, ждал нового приступа меланхолии, чтобы не упустить шанс высказать мне своё мнение. Но меня отпустило. Цитра не вызывала в груди тянущей боли, о Джине я вспоминала с тёплой благодарностью. Море, и то не звало меня больше на глубину. Может, время мне помогло, может долгожданная атмосфера праздника, а может и бусина, приятным холодком пощипывающая кожу во всех спорных ситуациях. Как бы там ни было, Айше распрощался со мной в порту, пообещав любую возможную помощь и содействие по первой просьбе. Я поблагодарила искренне. Мы с Симоном вернулись к привычным делам — кстати, именно к этому периоду относится та наша пренеприятнейшая стычка, Герман. Спустя почти два месяца, в другой гавани другого острова, мы с капитаном Натенайя пересеклись в толпе. Иво, в те времена юнга, долго не мог поверить в наше знакомство, ожидая подвоха — такая репутация была почти у всех цитрийцев, с чужаками они не церемонились. Но Айше всего лишь передал письмо. Плотная дорогая бумага, сургучная печать с чётко отпечатавшимися инициалами, витиеватый ровный почерк и стойкий запах табака вперемешку с порохом. Мне писал Джин. Обманчиво мягкое, почти не настойчивое приглашение, которое мало кто решился бы проигнорировать. Наверное, можно назвать мой случай исключительным — проигнурируй я послание, ничего страшного не случилось бы. Стала бы чужой для Цитры, одним из многих членов экипажа даже не цитрийского брига, да. Но на этом всё. Впрочем, желания порвать связи с островом я в себе не обнаружила. Особенно учитывая последние события и пришедшее за ними умиротворение. Корабль Джина встал на якорь в том же порту. Пока Симон вынуждено коротал вечер на берегу, как обычно разделяя его с бутылкой, а команда неспешно заканчивала с делами, я поднялась на знакомый борт. За этим кораблём следили всегда — фрегат был в идеальном состоянии, и это бросалось в глаза — но при этом мне казалось, что за прошедшее время не изменилось ничего. Я узнавала каждую доску, канат, фонарь, наизусть помнила молчаливые кивки экипажа и все повороты. Кажется, могла даже на ощупь, вслепую, добраться до нужной каюты. Настроение колебалось между ностальгической горечью и уютным смехом. Комната Джина тоже осталась прежней. Несколько прикрученных к мебели ламп — Джин не любил работать в темноте, говорил, это вредно для глаз, а стрелок без зрения ничего не стоит — освещали всё помещение. В их лучах заплетался в причудливые кольца дым благовоний от массивной бронзовой курильницы. Джин снова курил, но запах табака растворялся в оркестре других ароматов. Чтобы заметить его, надо переночевать в прокуренной комнате, выйти на улицу, и только тогда он проступит на одежде. Рокотомала не успел освободиться — видимо, я пришла рано — только кивнул приветственно. Мешать ему я не привыкла. На тумбе у стены нашлось ещё тёплое вино с пряностями, налив кружку я устроилась в любимом кресле. Таком глубоком, что легко можно было забраться с ногами, подтянуть колени к груди и расслабиться. Главное сапоги снять. Тишина действовала расслабляюще — в нос снова ударил непонятный запах пороха — откуда ему быть здесь в таком количестве, чтобы перебить сладкий тяжёлый дым? Почему именно рядом с Джином этот порох раз за разом волнует меня? Почему думая о нём, я снова вспоминаю детство? Детство, волны, сильные руки, и… Чёрт, что же ещё?.. Хозяин каюты отодвинул аккуратную стопку бумаг, звук спугнул почти оформившуюся мысль. Внешний мир застал меня растерянной и болезненно честной. В уголках губ Джина наметилась улыбка. Я думала, встреча выйдет тяжёлой, вязкой и неловкой, но сначала я отвлеклась на размытые воспоминания, а после мы молчали — и это оказалось удивительно комфортно. Он наполнил мою почти опустевшую кружку, сел напротив, так же безмолвно поднял свой стакан. Я откинулась на спинку кресла, отпила, про себя назначая тост за встречу. Давно пора было поговорить по-человечески, и чего боялась? Тихий смех в ушах, холод бусины на шее, снова спокойствие. Мысли совсем не слушаются, перепрыгивают с предмета на предмет, никак не могут зацепиться. В вине чувствуются имбирь и мускат. — Не ожидал увидеть тебя такой спокойной, — низкий голос растекается по комнате, Джин, как всегда, прерывает молчание в одному ему понятный момент. — Сама удивлена, — пожимаю плечами, провожу взглядом по лицу, вдруг хоть на нём найдется что-то новое? Но нет, та же спокойная уверенность, твёрдость и усталость. — Может и обиды не держишь? — улыбается хитро, собираются морщинки в уголках глаз, а он будто предвидит ответ. — А есть смысл? Ты всегда поступаешь так, как считаешь нужным. — Как и ты сама. — Пожалуй, — беседа замирает на несколько минут. — Тем не менее, Кларисса, я умею и признавать ошибки. Отказываться от общения было неверным решением, поспешным и неэффективным. — Успели рассказать про фестиваль? — хотя кто, казалось бы, мог быть свидетелем? — Сложно не знать про что-то, в чём принял участие, — он хмыкает, продолжает смотреть своим тяжёлым тёмным взглядом. — Даже так? Я не поняла. — В этом и смысл, — он чувствует непонимание и поясняет — Не знать, кто и каким образом принимает участие в праздновании. Это всегда лотерея среди тех, кто согласен на некоторые вольности со своей судьбой. — Вот за это я и люблю Цитру, — голос звучит слегка смешливо, и Джин улыбается, — Снова друзья? — Друзья, — он кивает, складывает руки на подлокотниках, камни в перстнях блестят, — А теперь расскажи мне об охоте. Джин расспрашивал о карнавале и ритуале, о последних плаваниях Симона, обо всём прочем, что случилось за два года. Мы много смеялись и проговорили до утра. Он проводил меня до пирса, у которого ждала Святая Мэри, простился, и растворился в утренних сумерках. С тех пор мы пересекались достаточно часто — не так это и сложно при обоюдном желании. Когда Симон очередной раз надолго застрял на берегу, а я, не подумав, ляпнула в разговоре, что готова, пожалуй, уйти в плавание самостоятельно, он отдал мне Туманную Госпожу. Туманницу. Бригантину экспериментального типа, только-только с цитрийской верфи. Я редко возвращалась на Мэри после этого. Мы с Симоном не раз путешествовали вместе — два корабля сподручнее, чем один — но это совсем другое. Думаю, ты понимаешь.***
— Конечно, можешь не пояснять. Любой, кто вырос достаточно, чтобы иметь свой корабль, поймёт тебя, — Герман выглядит странно счастливым. Будто отец, наконец убедивший непутёвое дитя в ценности своего семейного предприятия. Иногда Глёйнхе становится очень странным. — Думаю, на этом ответ закончен. — Разумеется. Туманница, значит, подарок твоего старого знакомого, короля Рокотомала. Знаешь, что удивляет меня, леди Валентайн? Чем больше я спрашиваю тебя, тем больше вопросов появляется. Может, ты делаешь это специально? — Отвечу, если потратишь на это ещё один ход, — мы пьём вместе, и это почти не раздражает. — Хитрая, — он доволен, — Сейчас меня больше всего интересует, что именно ты не упомянула в своём рассказе о короле Цитры. Прости, но слишком уж личными мне кажутся ваши беседы, а раз Кости молчат, то дело не в твоей ложной интерпретации. Что вас связывает, помимо Саймона и ученичества? Да, и что за ссора, о которой ты упоминала? — Выбери что-то одно, Герман, — Ланто тихо фыркает, на лице его смешиваются личный интерес и предчувствие. — Начнём с первого, пожалуй, может второй вопрос и не понадобится, — азарт снова берёт верх над пиратом. — О, специально для тебя расскажу так, что понадобится. — Злопамятная, — он фыркает. — В любом случае, ты ещё не выиграл этот вопрос. Бросай. Ведомый предвкушением, Глёйнхе не рассчитывает сил, бросает Кости так, словно перед ним обычные гранёные кубики. Смотрит на числа с таким разочарованием, что мне становится почти жаль его. — Шесть, — Ланто очевидн ждал чего-то подобного. — Ну, — я потягиваюсь, — Видимо тебе всё же придётся подождать.