Нетронутый мир

      — А Шатов где? Что с ним, м? Кириллов раздражается мгновенно, ощетинивается, как дикий озлобленный волчок. Челюсти с силой сжимаются, в угольных глазах вспыхивает раздражение. — Я не сторож ему, — и руки сами потянулись дверь закрывать. Как только широкая, полная фальши улыбка исчезает, Кириллов сразу же разворачивается и поднимается к себе. Он кусает губы. Гадко от прихода Верховенского, гадко от того, что он заговорил о Шатове. Ведь по другу, Кириллов, как-никак скучал. Алексей садится на кровать, роняет руки на колени и думает, думает, думает. Сквозь трепещущие от ветра ситцевые занавески на пол падают крошки света. Кириллов смотрит и вспоминает пшенистые волосы Шатова. Редкую, но искреннюю улыбку, которая в минуту тихой радости оживает на его лице. Глаза, прямые, честные, небом весенним отдающие. — Кириллов? Здесь вы?.. Погрузившись в размышления, Алексей не сразу слышит тихие постукивания в дверь. Он поднимает голову рассеянно, невидящим взором уставившись только тогда, когда Шатов уже в проёме стоит. — Опять не запираетесь, — Иван качает головой, хмурит свои светлые брови. Кириллов глаз оторвать не может. Он вскакивает, руки к Шатову тянет, как к лучу ускользающему: — Шатов, вы это! Чаю? Садитесь, выпьем же чаю! Горячего, можно с молоком, а хотите с сахаром? Иван отмахивается, улыбка Кириллова сразу меркнет. Он замирает посреди комнаты с распростертыми объятиями. — Я только на минуту, как раз сахару хотел одолжить. — Сейчас, сейчас! Кириллов протягивает ему сахар, на этот раз молча, стараясь не смотреть и не думать, что он последний глупец. Ему хочется сказать: — А хотите чертежи мои покажу? Или: — Не желаете ли послушать последние мысли мои о сущности живого? Но он говорит — упавшим, шелестящим голосом: — Верховенский приходил. — Вот как? — Шатов останавливается в дверях, нисколько, впрочем, не удивленный, — Зачем же? Ответ они знали оба. — Тебя искал. Шатов молчит. Губы его кривятся в насмешливой улыбке. — Этакий мерзавец! — в сердцах бросает он; Кириллов замечает, что его рука сжимает сахар всё сильнее. Кириллов зачем-то представляет, как эта рука смыкается на шее змея-искусителя, — Ну уж я к ним больше не вернусь, к дурачкам этим! Пусть сколько не зовут, не приду! «Он сам придёт» — хочет сказать Кириллов. Но Шатов уже пропадает за дверью.