Нетронутый мир

      Кириллову скучно. Он бросает беглый взгляд на часы: они показывают два часа ночи. Кириллов вздыхает. Он потирает свои покрасневшие, уставшие глаза и думает апатично: может, пока закончить чертежи? Кириллов садится за стол и небольшими штрихами начинает прорисовывать макеты. Его почти съела бессонница. Но, в конце концов, Кириллов даже привык. Привык к отходу ко сну на рассвете, бесконечному чаепитию по ночам, привык делать все свои дела именно в это время суток, а еще привык думать, думать, думать без передышки. Обычно мысли его посещают чудовищные и, честно говоря, ужасно смелые. Но сейчас он почему-то вспоминает Шатова. — Интересно, что же он сейчас делает? — задумчиво бормочет Кириллов и грызёт карандаш. У Шатова нет сбитого режима. Наверное, он повторил все темы перед экзаменом, а сейчас видит уж десятый сон. Кириллов улыбается. Карандаш в его руке мягко скользит по бумаге… Алексею приходит в голову мысль: а как это, нарисовать Шатова? Наверное, если и рисовать друга, то потом обязательно раскрашивать красками, чтобы выбрать оттенок понежнее для шатовских белокурых кудрей да поживее оформить взгляд… Тишину в квартире нарушает мелодия звонка. Кириллов глядит на экран сотового и удивляется. На дисплее чёрным по белому высветилось: Ваня Шатов. Кириллов в задумчивости роняет карандаш. — Алло? — Кириллов, добрый вечер! Шатовский голос прорезается сквозь динамик и, как отмечает Кириллов, звучит очень даже бодро. — Шатов, — Алексей даже и не пытается скрыть своего удивления, — Ты чего не спишь? Шатов бурчит что-то в трубку, а потом и вовсе замолкает. Кириллов нервно кусает губы, ему не нравится это затянувшееся молчание. — Ну? — всё же допытывается. — Послушай, Кириллов, — теперь Шатов говорит шёпотом, будто чего-то боясь (или стыдясь?). — У меня к тебе очень важный вопрос… — И какой же? Говори. Шатов снова громко молчит в трубку (Кириллов может слышать его неровное дыхание и какой-то…небольшой шум). — Вань. — Да, да… Они вновь молчат. Кириллов нервно теребит в руках карандаш и слышит отчетливо, как собственное сердце заходится в быстром стуке. Ему, черт возьми, очень тревожно. Он облизывает губы. — Не молчи уже! Хватит. Что случилось с тобой? — неожиданно для себя Кириллов психует. Шатов, наверное, тоже в шоке, ведь Кириллов всегда был воплощением спокойствия. — Короче, Лёша, — в голосе друга звучат нотки вины, — Я забыл, как хлопья готовить надо? Сначала молоко, а потом хлопья? Воцаряется гробовая тишина. Кириллов замирает, ожидая услышать всё, что угодно, но только не это, а потом…заходится в оглушительном хохоте. — Ну ты чего, я серьезно! — Иван, кажется, обижается, но Кириллов не может перестать смеяться и чуть ли не плачет, склонившись над столом. — Шатов! Два часа ночи! У тебя завтра экзамен! А ты мне звонишь и спрашиваешь про хлопья? Голос Шатова оправдывается сердито: — Ну, а если мне захотелось! Кириллов улыбается мягко, чувствует огромную волну облегчения и веселья, которая накрыла разом, как морская лавина. Шатов такой Шатов. — Сначала молоко, потом хлопья. Молоко лучше подогрей, а то простудишься еще из холодильника пить, уж я тебя знаю, — диктует Алексей весело, а Ваня, кажется, и сам посмеивается от абсурдности ситуации. — Хорошо. Спасибо. — И давай спать уже ложись, у тебя экзамен! Они вскоре прощаются. Кириллов идёт на кухню ставить чайник и, проходя через коридор, бросает взгляд на висевшее там зеркало. Он трёт покрасневшие глаза, замечает, что до сих пор улыбается. Ему приходит в голову мысль: он просто обязан научить Шатова готовить. И, желательно, что-то посложнее хлопьев с молоком. Всё-таки некоторые прекрасные идеи приходят к нему именно ночью.