С высоты вечности

— Сколько бы их не случилось, но каждый раз, как первый… Да, Владыка? Мэглин появился, как обычно, очень незаметно. Очень вовремя. Видимо, ночные бдения вновь входят в привычку у обитателей Пущи. — Боюсь, сейчас совсем все не так… — Король усмехнулся уголком губ, не отрывая взгляда от чистого неба в серебристой росписи созвездий. — Похоже, я начинаю пожинать плоды тех семян, что волей или неволей бросил в благодатную почву. — Все настолько плохо? — нахмурился Мэглин. — Настолько… не знаю даже, что ответить. После всего, что произошло… Мы много говорили с ней. О многом. И мне тогда показалось, что выяснили все. Это были прекрасные дни. Но сейчас. Тело ее страдает, а фэа бьется в мольбе о помощи и панически боится ее принять… Самое ужасное, что умом она не осознает этого. Совсем. Ей просто физически плохо, вдвойне — оттого, что она чувствует себя слабой и зависимой. Для нее это невыносимо. Мне же больно от того, что эльфам моим она больше не доверяет, а помочь ей может только женская магия, не я… — А Маленький принц? Трандуил все-таки нашел в себе силы посмотреть в сторону Мэглина. — Он в тревоге. Успокаивается, когда я рядом, когда слышит мой зов, мою песнь… но он ищет свою мать и не может найти. — Ищет? — Мэглин удивленно вскинул брови. — И на что это похоже? На стену? На запертую дверь? На непроходимую чащу? — Не так… — покачал головой Владыка. — Дверь это то, во что можно постучать с надеждой, что тебе откроют. Стену можно преодолеть или разрушить. В лесу можно блуждать долго, но хоть куда-нибудь, да выйти. Тут другое… Он вздохнул. Во вздохе этом сквозила какая-то усталая обреченность: — Помнишь Сад Призраков в Дориате? В годы, когда полнолуние приходилось на день летнего солнцестояния, он расцветал волшебными огнями. Когда я оказался там впервые, то узрел кустарник необыкновенной красоты. Его огромные цветы серебристо мерцали в свете луны. Завороженный этой красотой, я протянул к ним руку. Когда мои пальцы коснулись лепестков, все это сияющее великолепие взмыло в воздух — это оказались не цветы, а ночные бабочки. Они на мгновение украсили собой небо и исчезли, как исчезают огни Митрандира. А я остался один в тусклом сиянии луны. Не могу передать, какую тоску испытало мое сердце в тот момент… Мэглин, выслушав эту историю с большим интересом, помолчал некоторое время и задал странный вопрос: — Трандуил, а это действительно то, что ощущает ваш ребенок? Или это то, что чувствуешь ты? Задумавшись, Владыка Эрин Лесгалена неопределенно пожал плечами и прикрыл глаза: — Мне кажется, я в шаге от того, чего так боялся все последние годы. Это пострашнее, чем плен у Барлога. Но винить, кроме себя самого, я никого не могу. *** Тихонько паря на качелях, глубоко вдыхая свежий, пропитанный запахом хвои и летних трав, воздух Зеленолесья, Ветка вновь погрузилась в свой ни на секунду не прекращающийся внутренний монолог. Он затягивал, как болото и сопротивляться ему она не могла. Или не хотела. Или было все равно… Вот, к примеру, Эйтар… Тридцать лет и три года она лежала на печи, не предавая никакого значения существованию рядом с собой столь чудесного персонажа. А потом, вырвавшись на свободу, именно рядом с ним осознала, что эльфы — те же люди. Парадоксально звучит! Но если подумать… У каждого из них своя история, свой внутренний мир, страхи, надежды, отчаяние, комплексы и убеждения. И весьма наполненная долгая, долгая жизнь. Несмотря на это, с ними можно общаться на равных. И не так уж они совершенны и непогрешимы, как ей виделось ранее. Если подумать, то Тауриэль и Эйтар — первые в этом мире эльфы, в судьбу которых она столь глубоко погрузилась, не пребывая в измененном сознании. Потому что все, что она помнит о себе в этом мире — один сплошной морок. Сперва под чарами Саурона, потом в бреду непрерывного выживания, позже под чудесными психотропами эльфийской целительницы. Как-то так вышло, что по-настоящему жители Средиземья стали для нее раскрываться только этим летом. И, несмотря на разочарование в себе и собственных сомнительных успехах, она впервые осознала, что у нее есть друзья. Мэглин, Эйтар, Бард, Синувирстивиэль, Эстель… Не так уж и много. Достаточно. Познаются в беде. Не оставят. Не предадут. Величайшая ценность. Как и любовь… Любовь. Трандуил. А друг ли Трандуил? Оторвав тяжелую голову от шелковой подушки, Ветка взглянула на мужа. Тот сидел за столом, нога на ногу, и читал послание от Барда. Надо же, какое сложное лицо. Интересно, что же такого пишет Бард, что Владыку Пущи так пробирает. Голова вновь словно налилась свинцом и Ветка откинулась назад. Усмехнулась своему нынешнему положению: ну чисто умирающая нимфа. Картина маслом, так сказать. Когда же это закончится? Плавное покачивание качелей убаюкивало. Слишком тяжело стало думать, поэтому она просто прикрыла глаза… И оказалась в центре танцпола, в окружении танцующей толпы. Под ритмичный бит она танцевала что-то весьма сложное и крутое, выделывая ногами мудреные движения. Выносливая, сильная, ловкая. Ни разу не сбившаяся с ритма… Всего лишь фантазия. Реальная Ветка не умела и никогда не танцевала в подобном стиле. Но всегда хотела научиться, оставляя реализацию мечты на потом. Как и многое другое — грандиозные планы и мимолетные желания, с одинаковым успехом улетевшие в никуда. — Красиво! — голос дочери притянул её в реальность. От неожиданности Ветка чуть не свалилась в качелей, но Йуллийель её удержала. Как-то с трудом свыкаешься с тем, что твой ребенок умеет видеть то, что сокрыто для других. Вот и сейчас Йул как-то умудрилась подглядеть ее дрёму… — Что ты видела? — ошарашенно шепнула Ветка. — Ты вела танец и все следовали за тобой. Для Йул увидеть картинку из чужих воспоминаний было так же естественно, как дышать и саму её этот дар ни капельки не смущал. В отличие от Ветки, которая до сих пор не понимала, что по этому поводу думать. — Мама, не волнуйся, — улыбнулась Йуллийель. — Просто ему очень интересно… Маленькому принцу. Поэтому ты показываешь ему это… Солнышко… Ветка бережно дотронулась до волос Йул, пропуская нежные русые пряди сквозь пальцы и улыбнулась. С легкой руки принцессы Зеленолесья все теперь называют малыша Маленький принц. Какое же чудо эти дети… Их дети. Укол нежности в самое сердце — а ведь если бы не Трандуил, никого бы из них не существовало. А она ему нервы крутит который день… Захотелось подойти, обнять нежно, заглянуть в глаза, сказать, что все будет хорошо, что она здесь… Благой порыв был придавлен очередным приступом тошноты. Ветка стиснула зубы и глубоко вдохнула. Воздух был все так же свеж и чуть пахло грядущей грозой, шедшей откуда-то со стороны Одинокой горы. Во всяком случае, Ветка предполагала, что именно оттуда. И может быть эта гроза сейчас громыхает над белокаменным, прочно врезанным в горный склон Дейлом… А кстати… — Что пишет Бард? Виэль приедет? — спросила Ветка, поморщившись от звука собственного голоса. Горло саднило который день. — Король Дейла готов отпустить свою королеву в Пущу. Но у него условие, — Трандуил раздраженно мотнул ногой. Ну вот и объяснение столько глубокой озабоченности Владыки. Бард ставит условия королю Пущи. Да как он посмел! Ветка напряглась, в надежде, что Трандуил не прочитает ее мыслей. Все-таки, может быть она ошиблась? — Условия? — Да. Предлагает наладить между Дейлом и Зеленолесьем дипломатические отношения. Нет, не ошиблась. Действительно крайне удивлен и даже, может, раздражен. Но что такого в этом условии? — А разве мы не договорились еще в Мории, что будем всячески поддерживать контакты между королевствами? — Ветка правда не понимала, в чем проблема. По вытянувшемуся лицу маячившего неподалеку Лантира, недоумевающему взгляду Мэглина и совершенно ошарашенному виду Эллениль, стало понятно, что не в теме только она. Ну и Йул с Даней еще… Да машувать же… Трандуил посмотрел на нее как на маленькую глупенькую девочку, чем люто вызверил. — Объясни, — потребовала она. — Подобные связи подразумевают открытие на территории двух королевств дипломатических миссий. Нашей — на территории Дейла. И, соответственно, на нашей территории должен проживать их посол. Ах вот оно что! Посол из Дейла. Ну конечно! Они и её-то еле терпят в святая святых. А тут какой-то левый человек с дипломатической неприкосновенностью (во всяком случае, Ветка надеялась, что неприкосновенность для посла оговаривалась отдельно и его не станут тайком травить). Или нет? Ради интереса, скосилась на Лантира. По этой смазливой физиономии читается легко — Лантир не одобряет всячески. И это если цензурно выражаться. — А что еще подразумевают подобные связи? — усмехнулась она. — О, дайте угадаю. Невозможность захлопнуть наши границы ото всех без объяснения причин? Ну чисто так, из прихоти? Кто сказал, что пассивная агрессия — не шикарная разновидность семейного скандала? Ветка вдруг почувствовала себя обманутой. Ну кто бы сомневался! Этот красивый властный эльф не изменится. Да какой ему резон менять себя и свою жизнь. Ради чего? У него все есть. Сейчас даже еще больше, чем ранее. Её он в очередной раз связал очередными обязательствами, а собственные выполнять… Куда она денется! Разве что — в Дейл? А это мысль! В знак протеста попереться в Дейл пешком. Почему нет? Коль уж этим светлым первородным так люди не угодили. Да, да, вот прямо сейчас, и плевать, что она от голода и слабости на ногах не стоит, не впервой… Ветка, придя в себя, убей не помнила, как оказалась в объятиях Трандуила. И почему он столь крепко прижимает ее к себе, буквально обездвижив, а она трепыхается, в желании освободиться, но ничего не получается, и сердце рвется, рвется, рвется… Тишину, вызванную реакцией ошарашенных свидетелей данной сцены, прервал тихий голосок Йул: — Ада, мама снова уедет от нас? Это отрезвило. Валар, что она творит? Ветка подняла голову, встретив взгляд Трандуила. И узрела в нем то, о чем и помыслить не могла никогда. В кои-то веки он, великий и блистательный Владыка, не пытался скрыть то, что действительно чувствует — ужас перед наваливающейся на него неизбежностью. Принятие простой мысли, что от него ничего не зависит. С трудом расцепив взгляды, Трандуил выпустил Ветку из объятий и как-то совсем уж обреченно отступил назад. Мурашки пробежались от затылка до кончиков пальцев, а волосы, казалось, встали дыбом, от осознания, что только что она организовала закат солнца вручную, идя на поводу исключительно у голосов в своей собственной голове. На ровном, барлог, месте… В отчаянии Ветка бросилась к дочке и нежно обняла ее: — Маленькая моя. Мама никуда не уезжает, ну что ты… прости, прости… «Прости», — беззвучно обратилась она к Трандуилу, виновато вскинув голову. И буквально спиной почувствовала, как страшное напряжение, осязаемое до такой степени, что, казалось, аж воздух сгустился, отпускает всех присутствующих. И можно уже выдохнуть. И даже говорить… — Я думаю, условия Барда вполне приемлемые, — донесся до ее ушей бархатный голос Трандуила. Спокойный, преисполненный достоинства голос Владыки Зеленолесья. Словно ничего и не произошло. Потрясающее самообладание, всем бы такое… — И ты права, Ольва, — горько дернул он уголком рта. — С того самого момента, когда верительные грамоты будут вручены, разорвать эти отношения запросто уже не получится. Ни нам. Ни Дейлу… В этот момент Ветка, наверное, могла бы услышать стук падающих челюстей по периметру, если бы сама не была придавлена к земле пятипудовой гирей вины… *** Гроза, лихо прошедшая над Дейлом и улетевшая в сторону Лихолесья, смела изнуряющий зной последних нескольких дней и от души напитала небесной влагой истосковавшийся по ней сад. Утро было прохладным, ярким. День обещал быть просто отличным. Тиллинель сидела на ступеньках своей беседки и тихонько настраивала лютню. Струны, подсвечиваемые солнцем, мелькающим в разрывах уходящих облаков, звучали нестройно, хоть и очень нежно. Время от времени она вскидывала голову и устремляла взгляд в глубь сада, где Эйтар возился с щенком, обучая его простым командам. Снежок-Лоссэ очень старался, преданно заглядывая в глаза своему спасителю и радостно уплетая кусочки сыра, который ему скармливал Эйтар в награду за сообразительность. — Эру, какая идиллия, — услышала Тиллинель у себя за спиной до боли знакомый голос. — Тауриэль! — вскликнула она, задыхаясь от счастья. — Ну наконец-то ты вернулась. Я так ждала тебя. Тиллинель радостно обернулась и застыла, глядя на приближающуюся Тауриэль, затянутую в мордорские доспехи, поврежденные в нескольких местах. — Ждала? — в зеленых глазах подруги полыхнул и тут же погас странный огонь. Осознание навалилось подобно каменной глыбе. — Но… как ты… Ты же… — Умерла? Ага, — беззаботность ее речей хорошенько так добавляла жути всему, что происходило. — Если выразиться точнее — меня убили. Не помню, правда, кто из них… и когда именно. И удалось ли им… Инстинкты Тиллинель вопили, что надо бы сорваться и броситься наутек, но сдвинуться с места она не могла. Как и не могла ничего больше произнести. Только чувствовала, как стынет кровь и сердце замедляется, сковываясь ледяным ужасом. Тауриэль, как ни в чем не бывало, присела рядом, тронув пальцами лютню. Пыхнуло могильным холодом, пробирающем до озноба, до дрожи… — Ну что мы все обо мне, да обо мне. Давай-ка о тебе… Её улыбка была совершенно безмятежной и абсолютно чужой. Чуждой миру живых. Тиллинель беспомощно наблюдала за происходящим. — Я смотрю, ты все-таки получила главный приз своей жизни, — взгляд существа, прикидывающегося Тауриэль, устремился в сторону лужайки между яблоневыми деревьями, где бегали Эйтар и щенок. Нет, только не это, что ей еще надо от Эйтара. Тиллинель накрывала паника, но она все еще не могла пошевелиться, скованная незримой цепью, тянущейся из тех глубинных недр ее существа, к краю которых страшно даже подойти, не то, что заглядывать внутрь. Тауриэль тем временем смотрела на Эйтара и на лице ее сияла неприятная хищная улыбка. Словно она приценивалась… или прицеливалась. — О, соглашусь, Эйтар великолепен. Кто знает, может быть это лучшее, что случилось в твоей жизни… — и, озорно подмигнув, выразительно, с явным подтекстом, продолжила: — Я хотела сказать, в нашей. В нашей жизни. — Что тебе нужно, — с трудом разомкнула губы Тиллинель. — Что-то нужно лишь живым, подруга… Вся эта суета меня уже не касается. А вот тебе нужно и очень. Потому что Эйтар тебе, увы, не принадлежит. Самое печальное, что ты сама прекрасно об этом знаешь. Но боишься об этом сказать вслух. Помочь? Лже-Тауриэль склонилась к ее уху, буквально заморозив его и шепнула: — Ну давай, повторяй за мной. Наш. Прекрасный. Эй-тар. Принадлежит… Оль-ве Лью-энь. И расхохоталась. Легко, беззаботно, словно фейерверк узрела. Тиллинель брезгливо поморщилась… Заметив ее реакцию, существо в личине Тауриэль, кажется, разозлилось, резко перестав смеяться и недобро прищурив глаза: — Это так забавно… Все, что положено тебе по праву, всегда достается ей. Мне так жаль тебя, бедняжка. Годы и годы борьбы, сколь отчаянной, столь же и бесполезной, а потом является эта желтоглазая девка из ниоткуда и всё забирает себе… Ни за что. Просто так. Тиллинель не нравилось то, что она слышала. Это была правда. И больно, что эту горькую правду озвучивает нечто, восставшее из могилы. Тот, кому, по его же утверждению, ничего уже не нужно. И, кажется, оно знало, о чем вещает. — Да, я пришла помочь. Исключительно из доброты к тебе, дорогая. Ты прекрасно знаешь, что существует возможность привязать его на века. Если ты понесешь и родишь дитя, тебе никто не сможет отказать в такой малости, как муж… который должен находиться рядом. Даже Владыки Пущи... И он будет с тобой всегда, а не какой-то смешной месяцок в году. Тиллинель дернулась, в попытке отстраниться. Нет, обсуждать такие вещи с… этим? Все, что происходило, было дико неправильно, противоестественно… Нереально. — Вот только мы, эльфийки, не такие, как Ольва. О, она умеет понести, кажется, от одного только страстного взгляда. Чудесный дар, не находишь? Ядовитый голос влезал в голову, словно червь в яблоко, жестоко вгрызаясь, разрушая до основания. Как вообще можно говорить такие похабные вещи всуе! Но существо не унималось: — Зато у нас есть верное средство и ты знаешь, о чем я… Тиллинель не собиралась и не хотела ничего знать, инстинкты вопили о том, что главное сейчас спастись от морока. Любым способом. — Убирайся! — непонятно откуда взялись силы и она оттолкнула от себя Тауриэль, заливающуюся неприятным хохотом, смутно становящимся похожим на собачий лай. Беспомощный звон струн лютни, ударившейся о ступеньку, на которой сидела Тиллинель, вырвал ее из сна. Рядом с ней заходился отчаянным лаем белоснежный щенок. Время от времени он тянул ее за рукав, мотая башкой и грозно порыкивая. Все еще не придя в себя от странного, страшного и очень реального сна, Тиллинель вскинулась и увидела Эйтара, озабоченно склонившегося над ней. — А? — ничего более осмысленного она не смогла произнести. Мир вновь встраивался в теплую реальность, в которой не было места мертвым, однако послевкусие пережитого морока ржавой булавкой кольнуло сердце. — Ты задремала прямо во время настройки лютни? — удивленно и как-то очень солнечно улыбнулся ей Эйтар. Невероятным образом его улыбка осветила мир и тотчас стерла воспоминания о жутком сне. Точнее, сон был и она даже помнила, что ей снилась Тауриэль. И говорила с ней о чем-то важном… Но подробности их разговора Тиллинель, хоть убей, не смогла ни восстановить в памяти, ни воспроизвести. Удивительно… — И впрямь, — усмехнулась она, подбирая лютню и нежно оглаживая ее гриф. — Может быть, действительно нам стоит спать по ночам. — Ты сейчас серьезно? — удивленно приподнял брови Эйтар. — Ты прав, бред какой-то… — хохотнула Тиллинель и, легко перебирая пальцами по струнам, запела: Кто спит по ночам? Никто не спит! Ребенок в люльке своей кричит, Старик над смертью своей сидит, Кто молод — с милою говорит, Ей в губы дышит, в глаза глядит. Заснешь — проснешься ли здесь опять? Успеем, успеем, успеем спать!* А у основания беседки, на стороне, обращенной к Эребору, волновался Лоссэ, яростно рыча и облаивая холеный росток ломоноса, недавно пересаженный Тиллинель из горшка в пышную почву.