***
Около полуночи Ханаби вышла на улицу, очутившись в прохладе ночи, молодая куноичи зашагала прочь от здания тюрьмы, стараясь прогнать из своих легких сырой пропахший плесенью воздух камеры. Добравшись до ближайших кустов, она согнулась пополам — ее вырвало. Разговор с Саюри вопреки ее ожиданиям прошел непросто — как бы то ни было — они дружили в детстве и, даже прекратив общаться, обе оставались родственниками. Когда она требовала встречи с Саюри у Хокаге, то старалась не выдать слишком много злости и ненависти, иначе Шестой мог запретить ей провести беседу с предательницей. Но увидев ту с запечатанными руками в столь убогой обстановке, невольно стало тошно — так удручающе подействовал на нее вид падшего человека, которого недавно она считала равным себе. Да, глава Хьюга всегда признавала сильный характер, ум и одаренность Саюри, а еще она помнила, что тогда — в детстве их дружба оборвалась внезапно и вовсе не по инициативе Ханаби. Постояв с минуту, куноичи пошла в сторону квартала Хьюга — у нее осталось еще одно небольшое дело в эту безумную ночь. *** После ухода Ханаби Саюри опустилась на свой тюфяк и пролежала так несколько минут — сейчас не перед кем было изображать самообладание, но она по привычке держала невозмутимое лицо. Не было слез, вздохов — время ее скорби прошло. В коридоре послышались шаги. Она подняла голову — что за ночь? Определенно, за все время заточения, а это был ровно месяц, к ней не было столько внимания за одни сутки. Саюри заметила свет масляного фонаря, приближающегося к ее камере. — Ты в порядке? — поинтересовался голос охранника. — Хокаге распорядился проверить тебя. — Все хорошо, — она села. Он посветил на нее и, убедившись, что заключенная жива и вполне здорова, хмыкнул и ушел. Молодая куноичи закрыла глаза, сосредоточиваясь на своих ощущениях: свежая печать на лбу перестала гореть, ощущение были скорее зудящие, чем болезненные — краска уже проникла через кожу и теперь смешивалась с ее чакрой. Признав попытки заснуть бесполезными, она вспомнила про кандзаси и, включив бьякуган, нашла ее. Красивая заколка, а цветок настолько искусно выполнен…. Достала из тайника светящееся перо и залюбовалась прекрасной лилией, девушка грустно улыбалась — Ханаби не зря сделали главой их клана… Саюри собрала густые длинные волосы и заколола их наверху с помощью этой мацуба кандзаси. На миг она ощутила себя молодой и красивой, полной силы девушкой, которую ожидала целая жизнь: с ее цветами, солнцем, приятными хлопотами и любовью. Вспомнился Сай — ее недавний друг — то ли от того, что это была ночь, навевающая романтику, то ли по какой-то иной причине она представила, как они идут по улицам родной Конохи и беззаботно болтают ни о чем особенном. Как будто они могут свободно дышать этим теплым майским воздухом, слушать шум протекающей реки и смеяться над шутками друг друга. Захотелось написать стихотворение — когда-то давно ей нравилось стихосложение особенно начальные стихи — хокку. Она всегда была немногословной, по этой причине данный вид искусства, в котором три строки могли заключать в себе остроумную мысль, сильное чувство или состояние глубокого философского размышления, так импонировал ей*. Саюри взяла чистые листы и выбрала самый маленький мелок, которым можно было выводить иероглифы. Охранник больше не беспокоил, скорее всего, он заснул. Но если бы в эту минуту он прошел по коридору, то заметил бы весьма занимательную картину: как глубокой ночью в свете соколиного пера молодая красавица с горделивой осанкой, с прической, украшенной белой лилией старательно пишет стихи в жалкой, грязной каморке специальной тюрьмы деревни. И именно в этот момент ее лицо было одухотворенным и чистым.***
Время, как и всегда, не замедлялось ни на миг, Сакура боялась выйти в коридор и посмотреть на часы. — Не хочу, чтобы завтра наступало… — Я тоже… — Мне так больно… — Прости… — Почему ты смирился? За этот месяц можно было уйти далеко-далеко… — Сакура — это невозможно… — Ты был бы жив, и мне ничего больше не было нужно… — Милая, постарайся уснуть. Тебе… нужно заботиться о себе. Она зажмурилась и помотала головой — уснуть… Он серьезно? — Как я могу спать, если завтра ты оставишь меня? — в конце ее шёпот сорвался, несчастная спрятала свое лицо в подушку и затряслась. Неджи вышел на кухню. Вернувшись со стаканом воды, он помог ей сесть и дал выпить. Они услышали тихий стук, Хьюга нахмурился и активировал бьякуган, через мгновенье его лицо разгладилось. — Милая, у нас гости. — Никого не хочу видеть, — она была как во сне, и все вокруг казалось ей ненастоящим, кроме хаоса в ее голове и ощущения страшной потери. Он направился к входной двери. — Дорогая…, — голос Ино был таким мягким и ласковым, Сакура не помнила, чтобы она когда-нибудь говорила так с ней. — Сакура… Сакура. Несчастная оторвалась от подушки и увидела подругу — та была очень расстроена, в голубых глазах стояли слезы. — Ино…, — губы задрожали. Блондинка обняла розоволосую. — К нам пришла Ханаби и все рассказала. Сакура огляделась и увидела, что мужа нет в спальне. Ино поняла ее затравленный взгляд и успокоила. — Они с Ко пошли в кабинет. — Который час? — Три часа. Сакура побледнела — через два часа начнется самый кошмарный день в ее жизни. — Ино, как это можно пережить? За что?***
Саюри закончила писать, глаза устали — все-таки довольно тусклому ртутному освещению не сравниться с дневным светом. Но она была довольна — ее стихотворение получилось красивым. Девушка прилегла и впервые за все время заключения позволила себе запретную слабость: Саюри активировала бьякуган и перенеслась в родной квартал, она, не мигая, наблюдала за происходящим в доме Неджи. Увидела как на большой супружеской кровати лежат двое, а рядом с ними в детской кроватке спит маленький ребенок. От вида хрупкого тельца спящего малыша у Саюри защемило сердце. У нее тоже когда-нибудь мог бы родиться такой младенец, если бы… Заставив себя отвлечься от созерцания ребенка, она перевела взгляд бьякугана на двоих, державших в объятиях друг друга. Она хорошо видела потоки энергии обоих — Саюри заметила, как синхронно двигались их чакры, словно они были одним целым: иногда ее поток пережимался в районе сердца или начинал резко пульсировать у одного — в тот же момент чакра другого отвечала тем же. Смотрела, как мужчина прижимает к себе жену и та льнет к нему, будто страшась хоть на секунду оторваться. Кажется, они говорили о чем-то, Саюри видела, как меняются их лица: вот женское лицо искажается гримасой боли, и тогда он притворяется, делая свое нарочито веселым. А сейчас они смотрят друг на друга и их глаза… Как ей сказал Сай? Никого нельзя принудить к любви? И сразу же поправилась — нет, он сказал: «…никто не может заставить другого полюбить себя. Никто и никого». Нельзя заставить кого-то смотреть так нежно, если он сам того не захочет, нельзя сыграть то, что должно идти от сердца. Светлоглазая выключила бьякуган. Потом она решилась посмотреть на своих родителей и снова ее, казалось бы, давно загрубевшая душа мучительно заныла, когда она увидела двух пожилых людей, сидящих без сна в спальне, их чакра горестно застоялась в груди. Они молчат и даже не смотрят друг другу в глаза, но их тоже объединяет боль и тоска. За нее. Их фигуры сгорблены под тяжестью горя, рука отца держит за руку мать… Девушка отключила Кеккей Генкай своего рода, стараясь не поддаться выступившим слезам. Снова вспомнила о Сае — лицо с тонкими красивыми чертами и внимательные черные, как эта ночь, глаза. Жаль, что ей неизвестно, где живет ее приятель, раз сегодня такая особенная ночь, то хотелось бы посмотреть и на него. Саюри снова взялась за бумагу и мелок.***
Ино и Ко остались у них, они были подавлены и потрясены. Блондинка сидела с Сакурой и смахивала слезы, бежавшие по щекам. Неджи было неловко от всеобщей скорби, но он понимал, что присутствие Ино поможет Сакуре, когда наступит его время покинуть их. Ведь на рассвете он должен прийти к резиденции Хокаге. И это время с каждой секундой приближалось. Ко знал о том, что Неджи хочет попрощаться с Сакурой наедине и подал голос. — Ино, выйдем на минутку. Блондинка кивнула и, погладив подругу по плечу, вышла вслед за мужем. Измученная Сакура подняла взгляд на Неджи. Тот сел на место, где до этого была Ино и медленно прижал к себе, целуя. Это был их последний поцелуй — в эту секунду его мозг отказался в это поверить. Он отстранился, и она все поняла — на измученном лице розоволосой отразилась паника. — Не говори мне, что это всё! — она почти кричала. — Тише, моя хорошая, — шиноби крепко сжал ее и прошептал. — Тише… — Неджи… Я не верю… Это кошмар… я хочу проснуться. — Сакура, я не мечтал о любви, но познал ее с тобой, — он улыбнулся. — Я ничего не боюсь. И запомни, я хочу, что ты была счастлива. — Ты уже прощаешься? Нет, еще рано, солнце еще не встало… — Сакура, посмотри в окно… Стены комнаты уже светлели: их освещали первые лучи, пробивавшиеся сквозь зарево на востоке.***
Ханаби не спала всю ночь — взгляд бьякугана с небольшими перерывами следил за одним человеком. Она делала перерывы, чтобы ее глаза успели отдохнуть, и возвращалась к своему занятию. Ее мучил вопрос, не допустила ли она просчет? Когда небо окрасилось сначала в яркий розовый цвет, который затем начал светлеть, бьякуган заметил нечто, что заставило ее напрячься. Узница закончила писать и отложила в сторону мелок, аккуратно сложила несколько листков на столе, потом спрятала соколиное перо, закопав в земляном полу в темном углу камеры. Девушка выпила воды, мягко улыбнулась чему-то и аккуратно поставила тыквенную фляжку возле прутьев решетки. Не спеша встала в центре камеры и, оторвав несколько полосок ткани от своей одежды, связала ими свои колени и села, поджав под себя ноги. Медленно вынула кандзаси из своей прически — тяжелые темные волосы рассыпались по плечам. Саюри взяла заколку имеющую вид двойной иглы и неспешно отломила одну половинку, будто делая выбор. Словно чувствуя, что сейчас за ней наблюдают, она с грустной улыбкой кивнула в пустоту и на секунду прикрыла веки … Вдох… Выдох… Затем открыла глаза, лицо стало безразличным как маска. Решительно откинула прядь волос с правой стороны лица, оголяя длинную тонкую шею, правой рукой крепко держась за кандзаси…