Пониже сердца

Учебный год в школе, начала которого подростки ждали с таким нетерпением, не принес ожидаемого ощущения защищенности, хотя бы и иллюзорной. Вокруг разбухало недоверие. Испуганные, школьники шарахались прочь от Гарри, словно один только разговор с ним мог сделать его слова о воскрешении Волан-де-Морта правдой, и в середине сентября Гриффиндор потерял двадцать очков, когда Невилл совершенно по-маггловски сцепился в драке с каким-то когтевранцем, обозвавшим Поттера лгуном. Атмосфера давила. Симус и Дин, так сильно поддерживавшие Гарри весь прошлый год, сейчас, кажется, сторонились своего соседа по комнате, не особо веря ему, и спальня гриффиндорцев оказалась таким образом разрублена буквально пополам: Рон, Невилл и Гарри с одной стороны, а Томас и Финниган с другой. Все пятеро старались как можно реже бывать в спальне, а потому неудивительно, что все больше и больше времени члены Золотого Трио проводили на широком диване в углу гостиной Гриффиндора. — Локонс, оказывается, был неплохим преподавателем, — горько рассмеялся Рон, падая на мягкое сидение и откидываясь на спинку. Он разминал руку, порядком уставшую от полутора часов беспрерывного переписывания конспектов. — Угу, а эссе Снейпа, как минимум, требуют хоть какой-то вовлеченности и фантазии, в отличие от этого дерьма, — согласно закивал Гарри. — Ума не приложу, как эту жабу вообще пустили преподавать? — Ну, с отбором преподавателей у Дамблдора всегда было плохо, — раздраженно фыркнула Гермиона. Ей хотелось взвыть от того, какой огромный объем бессмысленной работы задала им Амбридж. С лестницы к спальням с хохотом и грохотом сбежали близнецы, пихая друг друга под бок, и выскочили прочь за дверь гостиной. Грейнджер проводила их взглядом. Иногда ей казалось, что Фреду и Джорджу просто физически необходим кто-то, кто пытался бы прекратить их эксперименты, поскольку иначе объяснить их лихорадочный энтузиазм она не могла. Как дома они прятались от матери, тайком смешивая ингредиенты и готовя Зелье Икоты или же пытаясь приготовить взрывчатое вещество для салютов, так и сейчас, когда розовая жаба пристально следила за всем, что творилось в стенах замка, они развернулись на полную. Была ли это потребность в адреналине или же они всегда вели себя так, а Гермиона просто этого не замечала — этого она не знала. Однако то, что конфронтация между семикурсниками и преподавательницей разворачивалась по всем фронтам — это было очевидно. Вечера они проводили в Выручай-комнате что-то химича, и зачастую пробирались в гостиную уже под утро, взъерошенные, пропахшие порохом и дымом. Поля их конспектов были исписаны формулами и заклинаниями. Весь сентябрь и часть октября они работали не покладая рук, дорабатывая, развивая и улучшая свою задумку прошлого года, Забастовочные Завтраки, и, стоит отметить, они были единственными на всем потоке, кто на срезовой работе у Снейпа получил не только высший балл, но еще и скупую надпись: «Беспрецедентно». Гермиона фыркала, представляя, какое лицо было у профессора, когда он писал это. Должно быть, такое, словно он съел целиком лимон. Назначение Амбридж на пост Генерального Инспектора и последовавшие за этим декреты больно ударили по школьной независимости, которую так ценил каждый студент Хогвартса. — Да пошла она, — эмоционально жестикулируя рычала Джинни. — Это мое дело, с кем и как близко сидеть, какое право она имеет ограничивать меня в этом! Она что, не знает, что в подростковом возрасте просто необходимо давать выход гормонам?! — ответом ей был тяжелый взгляд трех ее братьев, и больше тему отношений в общей гостиной она не поднимала. Гермиона почему-то не сомневалась, что и с Роном, и с Фредом, и с Джорджем у ее ухажера, шатена с Когтеврана, состоялся в ту неделю тяжелый разговор. А в конце октября, под самый Хэллоуин, близнецы Уизли вышли на новый уровень, начав сбывать свою продукцию студентам. Поначалу это казалось достаточно невинным развлечением: ну подумаешь, Ли Джордан картинно падает в обморок, в конце концов, это было не худшее, что с ним случалось за шесть лет дружбы с неугомонными братьями. По крайней мере обходилось без оторванных конечностей. Это даже немного веселило Гермиону: семикурсники Гриффиндора действительно развлекались по полной, пугая учителей и учеников других факультетов, и вытянутая физиономия Снейпа или паника на лице Филча — это стоило того. Да, определенно. Проказы близнецов в известной степени веселили Гермиону. До тех пор, пока однажды у крохи Эндрю Хопкинса не пошла носом кровь. В этот момент эксперименты Фреда и Джорджа стали совсем несмешными. Поначалу она пыталась их уговаривать, увещевать, объясняла, что они не могут травить школьников, тем более малышей, всякой дрянью, что пропуски занятий не спасут никого от плохих оценок, а дешевая популярность продукта не стоит того. Все было бесполезно. Близнецы смеялись, одинаково пожимали плечами, выдумывали какие-то отговорки, а тем временем Блевательные Батончики, Кровопролитные Конфеты и Обморочные Орешки расходились по всем факультетам и курсам, пользуясь все большим и большим спросом. Амбридж была в ярости. — Ничего, Мия-Мия, они обязательно прекратят, — говорила сама себе Гермиона, массируя пульсирующие виски. — Они обязательно одумаются, они же не могут не понимать, что это… — Ты серьезно думаешь, что их когда-то пугала опасность? — насмешливо фыркнул Рон, когда его подруга высказала ему свои беспокойства. — Мерлин, я их брат с самого рождения, да если бы за ними охотились дементоры, единственное, что они бы сделали, они бы поменяли дизайн упаковки, чтобы сделать себе рекламу! Или скидку всем тем, кто может вызвать телесного патронуса. Черт возьми, что угодно, но прекратить… Мечтать не вредно, Герм. Ты не сможешь остановить их. Идем, нас еще ждет увлекательный вечерний обход школы. И все-таки Гермиона не могла этого так оставить. В конце концов, она ведь была старостой… Так началась череда бесконечных скандалов и ссор, которые ежедневно оглашали гостиную факультета. — Идиоты, опять вы за свое! — к концу ноября ловкости волшебницы позавидовал бы сам Крам, так хорошо она научилась выхватывать из рук братьев пакетики и коробочки со сладостями. — Вы совсем с головой не дружите?! Она хмурилась, упирала руки в бока, и Фред с Джорджем покорно выслушивали ее проповеди, впрочем, вероятно, не особо вслушиваясь в них, по крайней мере, результата заметно не было. Это сподвигло девушку на еще более суровые меры. Теперь любая продукция, помеченная заветным вензелем магазина Уизли, безжалостно изымалась. Первогодки понуро брели на уроки, ребята постарше хмуро поглядывали на суровую Грейнджер, сквозь зубы желая ей попасть на отработку к Амбридж. — Ну пойми ты, это же просто воровство, ты отнимаешь у них то, за что они заплатили деньги, — пытался втолковать девушке Джордж после того, как она демонстративно сожгла в камине гостиной добрый фунт конфет, тянучек и шоколадных батончиков. — А вот и нет, — гордо отвечала ему староста, подбрасывая дров в огонь. — Формально ваш магазин, — она изобразила пальцами кавычки, — не зарегистрирован, соответственно, ваша сделка не имеет юридической силы и это вы обдираете студентов, — Гарри на диване в углу не сдержался от сдавленного смеха. — Ну Грейнджер, — подключился и Фред, однако на его плечо легла широкая ладонь Рона. — У вас еще меньше шансов переспорить ее, чем у нее — вас. Мне жаль, парни, — он скорчил лицо в притворном сочувствии. Фред раздраженно сбросил его руку. — Да бросьте вы оба! Наша продукция абсолютно безопасна, — он поджал губы, в упор глядя на оппонентку. — Ага, и именно поэтому у детей от нее идет кровь носом, — ввернула девушка. — Я не позволю вам травить несчастных студентов какой-то дрянью! Конечно, она кривила душой. Вряд ли третьекурсник, которого рвало утром на уроке у Флитвика, был так уж несчастлив в тот момент. И потом… Она слишком хорошо знала близнецов, насколько они на самом деле талантливы, насколько преданы своим экспериментам, чтобы не доверять им так сильно, как только могла она доверять кому-либо. Она бы не дрогнула, если бы и ей самой пришлось попробовать всю эту гадость, что варили Фред и Джордж, потому что искренне верила, что ей ничего бы не было от этого, однако в этот раз дело было совсем не в последствиях и побочных эффектах от зелий. Гермиона боялась, как бы про продукцию Уизли не узнала Амбридж. Можно было не сомневаться, что розовая жаба нашла бы способ испортить жизнь даже таким людям, какими были эти двое, и староста гриффиндора готова была пойти на что угодно, чтобы уберечь факультет — так говорила она себе — от неприятностей. Понятное дело, что беспокоилась она совсем не о факультете. А потому ей ничего не оставалось, как продолжать играть свою незавидную роль надсмотрщика… Вот так, за ежедневными стычками, ссорами, перепалками, изыманием Забастовочных Завтраков и наступил декабрь. В среду Гермиону сняли с уроков и потребовали немедленно явиться в больничное Крыло на правах старосты факультета. Она вся похолодела. На негнущихся ногах она встала, и, провожаемая взглядами однокурсников и профессора Флитвика, вышла за дверь в сопровождении Филча. Тот радостно потирал руки, и староста почувствовала тяжелый ком в горле. Коридоры казались невообразимо длинными, а секунды долгими, и девушка, шагая вслед за завхозом, мысленно перебирала в голове устав школы. В каких случаях вызывают старосту факультета?.. Может ли это быть недоразумение, ошибка? На ум приходило только одна ситуация: если студент факультета попался за чем-то, что непременно ведет за собой исключение. В таком случае староста должен был засвидетельствовать проступок, чтобы избежать каких-либо недоразумений. По позвоночнику побежал холодный пот… Филч распахнул двери, и Гермиона прошла в Больничное Крыло, светлое и просторное, посреди которого, словно пятно посреди холста, маячила розовая одежда Генерального Инспектора. — Благодарю вас, Аргус, — промурлыкала она. — Вы свободны. Мисс Грейнджер! Прошу, проходите. От притворного радушия в голосе жабы Гермионе стало дурно. Она прошла дальше, и на койке за ширмой увидела скрюченную фигурку Томми Тейта, второкурсника Гриффиндора. Он сидел, зажав между худыми коленками белое ведро, наклонившись над ним, и староста мгновенно поставила мальчику диагноз. Не стоило и гадать, по чью душу сегодня охотилась Амбридж… Вероятно, близнецов еще просто не успели привести. У Гермионы скрутило живот от недоброго предчувствия. Запоздало она припомнила, что у семикурсников Гриффиндора как раз было практическое занятие по уходу за магическими тварями, где-то у Запретного Леса, вот почему рыжих братьев до сих пор не было в зале суда. Томми закашлялся, сплевывая в ведро очередную часть завтрака. Снова хлопнула дверь, и сердце Грейнджер пропустило удар. — Вы желали видеть меня, профессор? — она еще никогда не была так рада слышать голос Снейпа. Впрочем, радость облегчения мгновенно сменилась осознанием того, как же крепко влипли Фред и Джордж. — О да, Северус, — слащаво растянула губы в улыбочке Амбридж. — Видите ли, у нас тут несчастный мальчик, ему так плохо, — она в притворном сочувствии погладила второкурсника по плечу, и тот снова склонился к ведру, настигнутый очередным приступом рвоты. Гермиона с некоторым злорадством подумала, что, возможно, это было вызвано отнюдь не батончиками, а одним лишь прикосновением жабы. — Я полагаю, это отравление, но он никак не хочет назвать имя того, кто сотворил с ним такое, — рука с хищным розовым маникюром сжалась на плече мальчика, и тот сдавленно пискнул от боли. — Да как же он вам что-то скажет, его ведь тошнит! — сердито проворчала мадам Пофмри, суетливо вышедшая из подсобки. Она на миг остановилась, сварливо уставилась на Генерального Инспектора и снова быстро засеменила к Томми, словно и забыв уже об учителях и пятикурснице, стоявших вокруг. — На вот, милый, съешь это, — она пихнула ему в руки большую зеленую таблетку и стакан воды. — Главный вопрос, на который мы должны дать сейчас ответ, — медленно заговорила Амбридж, закладывая руки за спину и не прекращая сладко улыбаться, — это то, что же это за странное вещество, после принятия которого несчастному мальчику стало так плохо, — она обвела глазами всех присутствующих, и ее взгляд остановился на Гермионе, став стальным. — Может быть вы, мисс Грейнджер? Девушка замерла. Тон жабы был рапирой, направленной прямо в горло. Она не могла ей соврать… Но потом почему-то перед глазами возникли рыжие линии, такие яркие, такие солнечные, а следом две улыбки, двое юношей, которые смеялись, выпивая Зелье Старения, которые дурачились, забрасывая Рона снежками, которые вдвоем склонялись над книгой, ища верный рецепт… — Я не знаю, профессор, — глаза в глаза. И ее голос тоже не дрогнул. С минуту продолжалась эта молчаливая дуэль, и Гермиона отлично знала: стоит ей отвести глаза — и близнецы обречены. Испытующий взгляд Амбридж давил, и девушке вдруг подумалось — а не владеет ли розовая мымра легилименцией? Только не думай о ромашках на лугу, Мия-Мия, не вспоминай какао, которое варила мама, не смей думать о папиных пластинках, которые он ставил в детстве по вечерам. Как и всегда, когда стараешься о чем-то ни за что не думать, детские воспоминания заполнили голову гриффиндорки, и она и сама внезапно оказалась на лугу, где, докуда видел глаз, цвели ромашки. Из-под огромного раскидистого дерева почему-то играла виолончель. Гермиона стояла и смотрела туда, где луг заканчивался горизонтом, слушала нежную мелодию, а воздух пах малиной, еле уловимо, почти незаметно. Розовое платье Амбридж казалось таким нелепым на фоне зеленой травы, что Грейнджер вдруг захотелось рассмеяться. Так глупо!.. Вероятно, что-то изменилось в ее взгляде, потому что профессор первая отвела взгляд, едва заметно втянув голову в плечи. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя, и в этот момент и Гермиона тоже вернулась назад: синее небо сменялось больничными стенами, запах малины смолк. Пахло лекарствами. — Итак, моя дорогая, — визгливо обратилась Амбридж к школьной медсестре, снова натягивая свою фальшивую улыбочку. — У вас, надеюсь, хватит компетенции определить, что же это за чудесный батончик? — только сейчас староста заметила надкусанный Блевательный Батончик на столике у кровати, на которой сидел Томми. Мадам Помфри вся так и покраснела от ярости. Намек Генерального Инспектора был ей вполне понятен. Гермиона до крови закусила щеку, стараясь никак не выдать своего волнения, того, что она находилась буквально на грани, и со всей силы напрягла ноги, потому что коленки дрожали. — Ну? — Амбридж нетерпеливо застучала ногтями о собственную палочку. — Вы можете сказать мне, что это и кто это сделал? — медсестра медленно распрямилась, расправляя плечи и делая шаг к тумбочке, и в этот момент тишину прорезал тоненький голос Томми. — Я… — он не договорил, потому что новый приступ рвоты скрутил его, и мальчик тихонько заскулил. — Вы, мистер Тейт? — брови мучительницы взлетели вверх. — Так ли это, мадам Помфри? — медсестра молчала, исподлобья глядя на Генерального Инспектора. Она повторила снова, так медленно, что по коже девушки побежали мурашки. — Так ли это, мадам Помфри? Что это за батончик? Колдомедик протянула левую руку, наощупь находя сладость. Не прерывая зрительного контакта с розовой жабой, она поднесла его к носу, глубоко вдохнула запах, затем еще раз. Гермиона не сомневалась: для такой опытной волшебницы ничего не стоило уловить запах яда фей, который использовали близнецы в своих разработках. — Хотите знать, что это, Долорес? — Помфри чуть прищурилась. — Прошу вас, дорогуша, — в тон ей отозвалась Амбридж. Напряжение в палате можно было резать ножом. Несколько секунд они молчали, глядя друг на друга, а затем медсестра снова поднесла батончик к носу, вдохнула, и медленно заговорила. — Пустырник, мята, корень остролиста, — Гермиона едва удержалась, чтобы не выдать свое удивление. Это была чистая, откровенная, наглая ложь! — Полагаю, это попытка сделать заживляющее зелье внутреннего применения. — Заживляющее? — взвизгнула Амбридж. — Видите ли, — Помфри откинула назад на тумбочку батончик, ее глаза сверкали гневом. — В последнее время у студентов появилась деструктивная привычка писать у себя на руках, выцарапывая нормы морали и правила школы. Может, все дело в этом? — Ах вы! — Инспектор задохнулась от возмущения, но тут же отправилась, снова становясь королевой положения. — Ну ничего, — она высокомерно улыбнулась, — проверку необходимо провести будет повторно, в Министерстве, тогда… — Это лишнее, профессор, — подал голос Снейп, о котором Гермиона успела уже позабыть. Решительным шагом он пересек кабинет, подхватил батончик и тоже поднес его к носу. У девушки перехватило дыхание. Потрясающая мизансцена. Любой драматург бы отдал сердце и душу за нее, и Грейнджер, отнюдь не лишенная тяги к театру и представлениям, была вынуждена до боли сжать руку пониже запястья, чтобы не издать ни звука. Черная фигура в длинной мантии, нос, впервые показавшийся ей не крючковатым, а орлиным, рука, вытянутая вперед — он казался героем Шекспира или Гоцци, сошедшим прямо со сцены в стерильный мир больницы. — И что же это? — мир сузился до двух контрастных пятен, черного и розового, застывших на расстоянии нескольких футов друг от друга. Гермиона почувствовала, как бешено колотится ее сердце. Тук-тук, тук-тук… Секунды, отделявшие ее от приговора, растянулись, и вдруг с невероятной отчетливостью она разглядела и Томми Тейта на кушетке, и мадам Помфи, бледную, как сама Смерть, и огромного жука над стеллажами в углу… Откуда он здесь? В декабре? Почему ее приговора?.. — Пустырник. Мята, остролист, немного лепестков чего-то цитрусового, лайма наверное. И, боже, — он скривился, — это что, женьшень? В лечебном зелье? Мерлин, мистер Тайт, это ужасно! — И он это действительно мог сделать сам? — в голосе Амбридж лед пошел торосами. Она была в ярости. — Уж во всяком случае, к помощи знаний с моих уроков он не прибегал, — Снейп дернул головой. — Отвратительно. Женьшень и мята! Что вы хотели сделать, а? Чай? — Довольно! Я вам… Я вас!.. — и Генеральный Инспектор выскочила прочь из Больничного Крыла, едва ли не краснее собственного костюма. Гермиона покачнулась. Она до сих пор не могла толком осознать, что произошло, и так и стояла, как истукан, посреди прохода. Краем зрения она заметила торжествующую улыбку на лице мадам Помфри, которая, впрочем, уже вернулась к Томми. — Думаю, эту гадость можно только выбросить, — профессор брезгливо отбросил остатки батончика, однако, удивительная точность, попал точно в мусорную корзину у изголовья койки. — Мистер Тейт, дополнительные занятия по моему предмету ближайшие две недели, по понедельникам и пятницам, сразу после обеда. Минус пять баллов за отвратительные познания в Зельеварении! — он развернулся и двинулся к выходу, однако вдруг замедлился, поравнявшись со старостой. Его голос был тихим, а глаза смотрели без привычного презрения. Что-то было в этом взгляде такого… Странного. — Ромашки, мисс Грейнджер? Почему ромашки? — Я не знаю… — она сглотнула, и вдруг с удивлением заметила, что ее голос почему-то хрипит. — И виолончель… — и тут профессор вдруг сделал то, что едва не уверило Гермиону в том, что она галлюцинирует. Он улыбнулся. Едва заметно, уголком губ, но улыбнулся. — Сюита Баха. Хороший выбор, Грейнджер. — Профессор… — она оцепенела. — Десять очков Гриффиндору за прекрасный музыкальный вкус, — он вздернул голову, вновь становясь самим собой, и зашагал к выходу. Она едва расслышала его последние слова. — Поттеру до вас далеко. Хлопнула дверь. И только тут Гермиона поняла, что задержала дыхание. — Мамочки… — она рвано выдохнула, и вдруг попросту осела на пол, лишенная каких-либо сил. Руки дрожали. Нервное напряжение выходило наружу, давал о себе знать пережитый страх, и девушка вдруг мелко закачалась туда-сюда, тихо подвывая и вцепившись мертвой хваткой в волосы. Это была самая настоящая истерика, и мадам Помфри опрометью выбежала из своей подсобки, бросаясь на помощь пятикурснице. — Милая, милая, ну что вы! Ну-ка же так, дорогая, вот, присядьте сюда, на кушетку. Выпейте, выпейте… Конечно, эти баллы были не за сюиту Баха, и даже не за виолончель. Для Гермионы не было секретом, чему учил Снейп Гарри. Окклюменция, сложное и многогранное мастерство, то, чему некоторые маги учатся десятилетиями, то, чему Гарри Поттера пытались обучить за считанные недели — вот о чем шла речь. Снейп тоже не смог прорваться за ее, абсолютно интуитивную, преграду. Вот о чем шла речь. Гермиона пошатывалась, когда возвращалась в башню. На улице тогда уже стемнело. В голове носились и крутились сотни мыслей, одна заглушая другую, и сосредоточиться не удавалось ни на одной. Внизу живота вертелось что-то тяжелое, необъяснимое, какое-то напряжение, еще не разрешенное истерикой, и настроение у девушки было мрачное. Портрет отошел в сторону практически без звука. — Боже, Гермиона! — Симус вскочил с кресла, бросаясь ей навстречу. — Где тебя носило? — Рон был бледнее простыней. — Черт возьми! — Джинни засверкала глазами, буквально сваливаясь с дивана на пол, но тут же вскакивая на ноги. — Гарри у жабы на отработке, тебя нет, о чем ты только думала! — Мы ужасно перепугались! По-видимому, она заставила всех порядком понервничать, со всех сторон ее обступили однокурсники и друзья, наперебой бранившие ее за исчезновение и спрашивавшие о том, где она была, однако она уже никого не слушала и не слышала. Близнецы Уизли, поднявшиеся с дивана на другом конце гостиной и двигающиеся ей навстречу — кроме них она не видела уже ничего. Она отодвинула рукой Джинни, оттолкнула Невилла, и, не помня себя, тоже двинулась навстречу. Узел в животе запульсировал. Дыхание сбилось. Звонкая пощечина заставила всех замолчать. Хлесткий удар, полный всего страха, который Гермионе довелось испытать за день, полный нервного ужаса, обиды за то, что ей пришлось это перенести — хлесткий удар заставил голову одного из близнецов, того, что стоял ближе, дернуться в сторону. Щека разгорелась алым. — Безмозглые идиоты… Клоуны… Тупицы! Как далеко вы еще готовы зайти, чтобы повеселиться и заработать пару монет, а?! Что вам нужно? Чего вы хотите? Посмеяться? Очень смешно! Уморительно! До слез! Или вам просто нравится, когда другие страдают? О, или нет, или вам просто хочется получить как можно больше денег, да? И вам плевать, что будет с людьми вокруг! Вот вы кто, Уизли. Бесчувственные, безмозглые барыги, торгующие своими зельями и зарабатывающие дешевую популярность! Идиоты!!! Пытаетесь всем вокруг доказать, какие вы умные, да, считаете, что эта система образования вам к черту не сдалась, а у самих лишь ветер в голове! Пытаетесь убедить себя в том, что вы умнее всех, что ваши изобретения нужны кому-то вне школы, да? Страшно смотреть в лицо правде и понимать, что это вовсе не так, а? Бесчувственные пустоголовые мальчишки, которые просто не способны заботиться о ком-то, кроме себя, любить кого-то, кроме себя, я… — Довольно, — если бы она была чуть меньше увлечена своей тирадой, она бы заметила, как посерело лицо Фреда. Его глаза потемнели, уголки губ, вечно приподнятые, опустились. Черты лица стали жестче. Голос звучал хрипло. — Довольно, Гермиона. Я все понял. Значит, вот кем ты считаешь нас — идиотами, которые разрабатывают опасные игрушки. Игрушки, которые мы впариваем наивным студентам. Корыстные, бессердечные, тупые придурки, я ничего не путаю? — он поджал губы, и в его глазах она вдруг заметила какое-то странное чувство. Жалость? Сожаление? Злобу? Она была не в том состоянии, чтобы понять, что ей стоит прямо сейчас извиниться, сказать, что все это не со зла и не всерьез, что она… — Да, черт возьми! Эгоистичные великовозрастные мальчишки, высшая форма наслаждения для которых — взорвать туалет на четвертом этаже! — Что ж, — голос Фреда стал жестче. — Прекрасно, Гермиона. Просто замечательно. Я рад, что это недопонимание мы разрешили и нам больше не надо играть друг перед другом друзей. Он развернулся и широким шагом вышел из гостиной прочь, в коридоры школы, ни разу не оглянувшись. Гермиона была слишком взбешена, чтобы обратить внимание на злые слезы, выступившие у него на глазах. Слишком слепа, чтобы заметить, как сильно он сжал кулаки. Слишком глуха, чтобы услышать, что в его речи не было пресловутого «мы» — было только «я». Слишком глупа, чтобы понять, как глубоко и как серьезно обидела его своими словами, словно скальпелем расковыряв кровоточащие раны сомнений и страхов. Слишком горда, чтобы броситься следом и умолять о прощении. Она не сделала ничего. И он просто ушёл. В тот вечер она не могла ещё осознавать, насколько все изменилось.