Пониже сердца

Есть такая черта, которую переступать нельзя. Черта невозврата. Точка, за которой ничто — и ничего больше. Гермиона могла орать на Рона, могла ставить в упрек Гарри его безрассудность и глупость, могла отчитывать Невилла, Дина или Симуса, могла отвесить им — любому из них — подзатыльник, и все равно, хоть бы даже и после сотен ссор и споров, все возвращалось на круги своя. Но Фред Уизли никогда не был ни Роном, ни Гарри, ни Невиллом. В тот вечер, стоя посреди гостиной, посреди толпы и посреди ужасной, звенящей тишины, она не могла еще осознать, как безвозвратно все только что изменилось. Она все еще тяжело дышала, проживая свой гнев, когда тяжелая дубовая дверь глухо захлопнулась за Фредом, и едва ли она уже пришла в себя, когда Джордж, так и не проронивший ни слова, подарил ей долгий, отчего-то очень печальный взгляд, прежде чем выйти прочь вслед за братом. И вот когда дверь захлопнулась за ним — тогда, в этот самый миг Гермиона почувствовала, что что-то треснуло, что-то сломалось. Что не стоило говорить того, что было сказано. Что Фред Уизли не был тем человеком, которому следовало отвешивать пощечину. Потом, сидя долгими вечерами в своей спальне, в школьной библиотеке, на уроках — потом она часто снова и снова вспоминала этот вечер, прокручивала его раз за разом в своей голове. Что было бы, если бы она переступила через свою гордость, свою обиду уже тогда, когда портрет только-только захлопнулся за Джорджем? Что было бы, если бы она плюнула на свою злость, если бы побежала следом, если бы догнала близнецов в тот вечер? Если бы рассказала им, как сильно она испугалась? Как сильно она переживала за них? Увы, у нее больше не было Маховика, так что она не знала ответа. — Удивительно, как много могут значить простые слова, не правда ли? — прошептал ей как-то в январе Снейп, стремительно склонившись над ее партой, когда она, задумавшись прямо посреди практического занятия, вновь стала прокручивать у себя в голове ту ссору. Нож дрогнул в ее руке, до того был пропитан тон преподавателя желчью. Надо отметить, что после происшествия в Больничном Крыле он, кажется, время от времени забавлялся тем, что пытался проникнуть в голову Гермионы, и, хотя обычно она старалась не давать ему возможности сделать этого, иногда ее защита ослабевала. — А теперь возьмите себя в руки, мисс Грейнджер, все равно кроме сожалений у вас ничего не осталось. Прошлого не изменить, — и так же стремительно он удалился прочь. И правда. Злости не осталось совсем, осталось только сожаление. Она много плакала потом, но в тот вечер, когда все случилось, она не проронила ни слезинки. Сделав вид, что ей все равно, что она все еще злится, она схватила свою сумку и поспешно прошла к креслу у камина, где уткнулась в учебник по Рунам. Никто не решился подойти к ней. В тишине разошлись в тот вечер студенты по комнатам, и даже Гарри, пришедший за четверть часа до отбоя, кажется, уже отлично знал, что случилось. Не было ни привычного шума, ни споров, ни ворчания на последние перед каникулами тесты, в молчании расходились гриффиндорцы по спальням, подавленные случившимся. Кажется, Лаванда хотела подойти к Гермионе, но, потоптавшись с полминуты за ее спиной, в конце концов развернулась, тихо уходя наверх. Кажется, Джинни хотела побежать следом за братьями, объясниться с ними, примирить с подругой, но в конце концов тоже ушла к себе наверх, а наутро ее глаза были опухшими. Кажется, Ли и Анджелина в тот вечер тоже ушли из гостиной прочь. — Зря ты… это… — Рон был единственным, кто сказал ей в тот вечер хоть что-то. Кажется, он долго собирался с духом, прежде чем произнести это, но она не ответила, даже не повернулась к нему, а он не стал настаивать, и, помявшись еще несколько минут, неслышно выскользнул в коридор, вернувшись через час уже вместе с Гарри. Гермиона упрямо продолжала пялиться в книгу, хотя, если говорить начистоту, она не вспомнила бы ни слова из того, что прочитала в тот вечер. На душе было мерзостно. Есть вещи, которые не стоит говорить вслух, даже если они сказаны сгоряча, даже если ты совсем не думаешь так. Гермиона выучила это на собственном опыте. Ее дружба, пусть и странная, с Фредом Уизли закончилась в тот самый декабрьский вечер, когда она обвинила его в эгоизме, корысти и жестокости. Уже тогда, когда хлопнула дверь за Джорджем, она понимала, что должна извиниться, что наговорила лишнего, что, должно быть, задела Фреда не меньше, чем когда-то давно, на первом курсе, ее саму задели злые слова Рона. Она поняла это еще отчетливее в те часы, которые просидела, глядя невидящим взглядом в книгу и убеждая саму себя, что она не сделала ничего дурного, а потом — еще сильнее, когда лежала ночью без сна, глядя в черноту и темноту над кроватью. Гермиона отлично знала, что должна извиниться, но у нее заняло почти двое суток, чтобы набраться смелости и сделать это. — Фред! Фред, постой, — она нагнала его в одной из низких галерей к востоку от основного здания, когда он, по всей видимости, шел к Черному Озеру. Эти несколько дней близнецов то и дело видели по одиночке. Гермиона хорошо знала Уизли, знала темперамент Молли и помнила, как Артур в девяносто втором устроил драку с Малфоем прямо посреди книжного магазина. Она дружила с Роном уже много лет, она знала Джинни, как свои пять пальцев — и, видит Мерлин — она с самого начала знала, что это не будет простой разговор. — Фред! — он остановился, позволяя ей догнать себя. Она могла бы ожидать, что Фред не пожелает даже видеть ее, как сделал бы Рон. Что он будет убегать, скрываясь от ее извинений, игнорировать ее присутствие, демонстративно отсаживаться прочь — и тогда Гермиона знала бы, что делать. Могла бы ожидать, что он, как Джинни, будет злиться, выливая на нее желчь и грозя, что превратит во что-нибудь или нашлет сглаз — и тогда Гермиона тоже знала бы, что делать. Но он не сделал ни того, ни другого. Он смотрел на нее выжидательно, без улыбки, и ждал. — Фред, я… — подготовленные и отрепетированные перед зеркалом слова вылетели из головы. Фред смотрел на нее абсолютно спокойно, без злости или обиды, не бросался обвинениями и не изображал оскорбленного, однако в его глазах было столько холода, столько отстраненности, что у Гермионы в горле встал ком. — Я просто… — она с трудом нашла в себе силы продолжить. — Прости, прости меня, я была неправа! Я наговорила разного, но я не хотела, я просто не подумала, я так напугалась и разозлилась, понимаешь… Она сбилась и запуталась, и, наверное, даже немного покраснела в этот момент, но взгляд Фреда не стал ни каплю теплее. — Понимаю, — кивнул он, и она поспешила скорее продолжить. Какая-то часть ее души уже тогда понимала, что ничего из этого не выйдет. — Нет, правда, я совсем не думаю то, что сказала тогда, я совсем не хотела тебя обидеть! Я не должна была выливать на вас тогда свою злость, я просто была не в себе, я… — она совсем забыла, что нужно вдыхать, пока сбивчиво и непоследовательно объяснялась, и прервалась в самой середине фразы. — Я знаю, — он дернул уголком губ, как будто хотел улыбнуться, но у него никак не получалось. — Спасибо, что ты пыталась прикрыть нас перед Амбридж, я обещаю, больше мы не будем так рисковать, — он кивнул головой, словно подтверждая свои слова. — Нет, Фред! Я не об этом!.. — она едва удержалась, чтобы не схватить его за рукав. — Я совсем не об этом, прости! Я наговорила тогда… — Я знаю, — он снова дернул уголком губ, но снова словно не смог улыбнуться. — Ты тоже прости нас. Мы были неправы. — Фред! — она не удержалась и все-таки вцепилась в его рукав. — Прости, — его брови дернулись, и на его лице Гермиона увидела искреннее, неподдельное сожаление. — Прости… — он вывернулся из ее рук и ушел прочь, а она осталась стоять одна, и с ее подбородка одна за другой начали капать слезы. Лучше бы он накричал на нее, наслал сглаз или игнорировал неделями. Лучше бы он обижался и злился. — Фред… — конечно, никто не услышал этого жалобного всхлипа. В коридоре уже не было ни души. Он не злился и не обижался, они все также здоровались по утрам, все также желали друг другу спокойной ночи перед сном, только теперь он смотрел на нее так, словно она была ему совсем-совсем чужая. Словно была незнакомкой, или даже хуже. Ведь Фред Уизли улыбался даже незнакомцам, а ей — нет. Что-то сломалось, что-то порвалось, словно какая-то ниточка, раньше связывавшая их, лопнула. Совсем-совсем лопнула, уже навсегда. От сочувствующих взглядов Рона, Гарри и остальных становилось только хуже. А потом, уже совсем под Рождество, случилось нападение на мистера Уизли, всполошившее всю башню, и заставившее ее на какое-то время перестать думать о Фреде. Гермиона проснулась ночью от шума, топота ног и голосов, но Лаванда, ненавидевшая просыпаться посреди ночи, почти сразу наложила на комнату Заглушающие, а, когда утром Гермиона пришла на завтрак, там уже не было ни Гарри, ни Рона, ни Джинни, ни близнецов. Отсутствовала и декан, и Амбридж, и даже Снейп: за преподавательским столом сиротливо сидели лишь мадам Пинс, Флитвик, Хагрид, да еще пара ассистентов профессоров. Гермиона сразу поняла, что что-то случилось. Наверное, это поняли все — даже Малфой, который пришел еще позже, чем она, и который теперь оглядывался по сторонам и о чем-то спрашивал вполголоса соседей по столу. Увы! Никто не смог сказать Гермионе что-нибудь хоть сколько-нибудь определенное: Симус проснулся, когда Гарри и Рон спешно уезжали куда-то, ничего не объяснив и даже не попрощавшись, а Дин видел только, как Макгонагалл в ночной рубашке спешила куда-то из гостиной. Невилл сказал, что Гарри ночью кричал от кошмаров, но деталей тоже не знал. Последние консультации по предметам, которые должны были состояться в тот день, были отменены. — Шут их знает, — нахмурился Ли, когда Гермиона нагнала его в коридоре. — Должно быть, что-то серьезное, потому что Фреда и Джорджа ночью пришел будить Снейп, а утром домовые сложили их вещи и унесли. — Их не исключили? — с другой стороны, из прилегающего коридора, к ним с Ли подошла встревоженная Кэти. — Я слышала, Гарри и Рон тоже утром уехали, это правда? — Да, — подтвердила Гермиона. — И Джинни тоже. — Вряд ли их исключили, — мотнул головой Джордан. — Во-первых, большая часть их вещей так и осталась в спальне, домовые унесли только самое нужное, вроде одежды и кое-каких личных вещей, а, во-вторых, кто исключает посреди ночи? К тому же, всех сразу. Это было резонно, но Гермиону успокоило мало. Весь день она была на нервах. Вдобавок выяснилось, что Гарри забыл в школе Буклю, которая в ту ночь летала на охоту, а уж это было совсем на него не похоже, и в конце концов они с Парвати и Невиллом провели весь обед, пытаясь успокоить птицу. Бедная сова! Она кричала, пытаясь разыскать Гарри, и в конце концов пришлось звать на помощь Анджелину Джонсон, которая магией усыпила несчастную. А вечером вернулись учителя. Макгонагалл, кажется, даже не зашла сначала к себе, потому в Башне Гриффиндора она появилась прямо в уличной мантии, на воротнике которой еще не растаяли белые снежинки, и тихие отрывочные разговоры сразу смолкли. Гермиона вскочила на ноги так стремительно, что, если бы не малютка Джимми Пикс, непременно растянулась бы на полу. Элоиза Миджен и Ромильда Вейн с грохотом сбежали вниз по лестнице, так и замерев в проходе, во все глаза глядя на декана. Та прочистила горло. — Как вы уже, должно быть знаете, — начала она, но прервалась, глядя в лица своих студентов. — Вы же получили письмо от мистера Поттера? Ответом ей было молчание, и тогда, вздохнув, она рассказала все с самого начала, и про нападение, и про то, что Гарри спас мистера Уизли, и про то, что все дети Артура и Молли, а заодно и Гарри, были в тот же самый час вывезены из школы в Мунго, чтобы быть с семьей. От внимания Гермионы не скрылось то, что глаза профессора во время рассказа покраснели. Она закончила, и в гостиной повисло тяжелое молчание, тугое и вязкое, только Тревор что-то протяжно квакал из дальнего угла, вероятно, тщетно пытаясь найти путь из комнаты. Кто-то — может быть, Симус или Дин — положил руку на плечо Гермионы, молчаливо высказывая поддержку, малыш-Деннис испуганно жался к брату. — Но он… он же поправится, да? — Алисия не сдержалась и хлюпнула носом. Как и все, кто хоть раз был в доме Уизли, она искренне любила отца семейства. — Да, — кивнула профессор, но в тоне ее было куда меньше уверенности, чем хотела бы услышать Гермиона. — Конечно, мисс Спиннет. И в этот момент какая-то девочка с младших курсов, стоявшая между Найджелом Уолпертом и Ричи Кутом, завыла, заревела, а затем и вовсе, бросилась, на ходу размазывая слезы по лицу, к Макгонагалл. Та покачнулась, не ожидая этого, но девочка обеими руками обхватила женщину за пояс, обнимая ее и утыкаясь лицом в холодную с мороза мантию, а следом за ней и остальные студенты, весь факультет, бросились к декану, желая обнять ее. То с той, то с другой стороны доносились всхлипы, плач и приглушенные проклятия, кто-то опрокинул кресло, и оно с грохотом упало на бок, едва не угодив в камин. Те, кто не мог уже дотянуться до Макгонагалл, налипали сверху, и вскоре толпа в центре гостиной стала напоминать огромный человеческий шар, переплетенный руками. Гермиона оказалась зажата между Кормаком и Лавандой, сзади тоже кто-то наседал, и, хотя она не любила толпу, в эту самую секунду, когда весь факультет, от первого до седьмого курса, столпился вокруг профессора Макгонагалл, она вдруг почувствовала себя удивительно своей, удивительно на месте. И тогда она тоже, как и многие другие, дала себе волю и заплакала, плача лицо у кого-то на спине. Кажется, по щекам профессора тоже катились слезы…

***

На поезд через два дня ее провожали Риона О’Нил и Парвати Патил. Обе они, как и Лаванда, оставались в школе, но рано утром вместе с Гермионой выбрались из башни: Риона несла клетку с Живоглотом, Парвати помогала тащить чемодан, сложенный в этот раз удивительно плохо. Впервые в жизни Гермиона складывала вещи накануне ночью. — Ты прости, что Лаванда не смогла пойти с нами, — зачем-то сказала Парвати, когда они уже вышли за пределы замка и двигались к воротам. — Ей совсем нездоровится в последние дни, а еще она очень переживает за Рона. — Все будет хорошо, — сказала Гермиона, просто потому, что не знала, что еще можно сказать. Они никогда не были подругами, даже приятельницами, и она не совсем понимала, как ей вести себя. К тому же, в последние дни она была очень рассеяна. — Да, просто… — Парвати тоже чувствовала себя не в своей тарелке. — Ты передай Рону, Гарри и остальным, что мы… — она запнулась, пытаясь подобрать слова, и на выручку пришла Риона. — Скажи, что, если мы что-то можем сделать, мы будем рады помочь, хорошо? — они остановились около карет. — Спасибо, девочки, — Гермиона приняла клетку с живоглотом из рук однокурсницы и осторожно поставила ее внутрь. — Пиши нам, — коротко обняла ее Парвати, шмыгнув носом. — Держи в курсе, как мистер Уизли, ладно? — Ладно… — Риона тоже быстро обняла Гермиону, и ей подумалось, что возможно, это первый раз, когда они вот так вот разговаривают, без какой-либо нужды или причины. — С Рождеством вас… Карета слегка покачивалась, отъезжая к станции, и Гермиона смотрела сквозь стекло на две фигурки в зимних мантиях и шапках, которые все также стояли там же, где она их оставила. На глаза против воли снова навернулись слезы, которые она сердито растерла варежкой. — Не раскисай, Мия-Мия, тебе нельзя раскисать, — она хлопнула себя ладонями по щекам, пытаясь привести себя в норму. Живоглот в своей клетке протяжно мяукнул. Эта война, которая темной тучей нависала где-то впереди, которая грозила и пугала, она заставляла теснее сбиться в кучу тех, кто, казалось бы, раньше никогда не смог бы поладить. Непривычно было ехать из школы вот так вот, совсем-совсем одной. Не было ни Рона, который бы жевал что-нибудь, ни Гарри, очки которого вечно сползали бы на кончик носа, ни даже Невилла, который бы снова искал по всему поезду Тревора. А, быть может, и по всем сугробам вокруг поезда — кто знает? В это Рождество отъезд из школы произошел позже, чем обычно, многие остались на каникулы в замке, и Хогвартс-экспресс отходил наполовину пустым. Когда Гермиона выходила из кареты, она едва было не врезалась в Малфоя, но даже он, вопреки обыкновению, не стал оскорблять ее или язвить, а только буркнул что-то под нос, кутаясь плотнее в мантию и спеша дальше. Пока девушка возилась с чемоданом, он уже успел отойти на добрых два десятка шагов, но вдруг остановился и окликнул ее. — Эй, Грейнджер! — она вздрогнула и подняла голову. — Грейнджер! — Чего? — Крэбба и Гойла рядом не было, и Драко казался каким-то удивительно маленьким и до странности неуместным в этой своей черной мантии и меховой шапке. Очень одиноким, что ли. — Как он? — слизеринец засунул руки в карманы мантии, словно не зная, куда их деть, и Гермиона не сразу поняла, о чем он говорит. — Кто? — она выпрямилась. — Мистер Уизли, — быстро бросил Малфой, словно кто-то мог поймать его на том, что он произносит это имя. — Как он? Отец сказал… — Он идет на поправку, — кивнула Гермиона, не совсем понимая, стоит ли ей добавлять что-то сверх этого. Малфой перекатился на носки, затем на пятки. — Это хорошо, — тихо произнес он, а затем, не благодаря и не прощаясь, развернулся и пошел прочь. Девушка так и осталась стоять, глядя ему в спину. Почему-то ей подумалось, что он никогда бы не осмелился ее спросить об этом, будь рядом кто-то из его или ее друзей. С неба шел мелкий снег…

***

Уже смеркалось, когда в купе, которое занимала Гермиона, постучались. — Можно? — не дожидаясь, Ли протиснулся внутрь. Заложив страницу, девушка отложила книгу, которую читала, в сторону. — Не знала, что ты тоже едешь на каникулы, я думала, ты остался в замке, — Джордан криво усмехнулся в ответ. — Да, я так и хотел, вообще-то, но потом позвонила миссис У, — он уселся напротив, бросив на сиденье рядом рюкзак, — я имею в виду, мама Фреда и Джорджа, и спросила, не хочу ли я провести праздники с ними. Пожитков у меня не много, — он мотнул головой в сторону своей поклажи, — так что я побросал, что было нужно, и в последний момент успел на Экспресс. — Вот как, — Гермиона вытянула затекшие ноги. — Хочешь сэндвич? С ветчиной и помидорами. — Не откажусь, — он улыбнулся. — Сливочное пиво? — Давай. За окном стемнело, в поезде зажгли свет, и теперь в окне можно было разглядеть только отражения, жующие бутерброды и запивающие их теплым сливочным пивом. За стенкой, вероятно, в двух или трех купе от них, кто-то играл в Плюй-камни, азартно выкрикивая ругательства, если что-то не получалось как следует. У ведьмы с тележкой Джордан и Грейнджер купили две упаковки тянучек и кулек с шоколадными конфетами, и теперь все их добро лежало на свободном месте на скамье, сваленное в кучу. Молчали. Гермиона смотрела на собственное отражение и думала, что все ужасно странно, нереально. События последних недель накладывались одно на другое, смешивались, и она уже не была уверена, что не спит. Может, сейчас она проснется? От этого странного, иррационального ощущения и то, что происходило с ней раньше казалось иллюзорным. Может, сегодня только канун последнего испытания Турнира? Может, ей все привиделось? А, может, она спит после танцев с Крамом? Как все странно… Стекло поезда искажало отражение, и ее подбородок казался длиннее, чем он был на самом деле. Гермиона попробовала задрать голову — теперь вытянулась шея, а подбородок стал маленьким. Как странно… — Помнишь, ты ехала в первый раз в школу, а я учил тебя левитации? — вдруг спросил Джордан. Он давно сбросил ботинки и растянулся по всей длине сидения, удобно уместив голову в углу около двери. — К чему ты об этом? — Гермиона потянулся и достала из упаковки сразу две тянучки. Одна была с клубникой, на второй этикетка была наклеена криво и было не разобрать. — Помню… — Просто, — Ли пожал плечами и тут же поправил мантию, которой был укрыт. — Вспомнилось. Ты знаешь, ни до, ни после, я ни разу не ездил на этом поезде без близнецов или Анджелины. — Вы познакомились в поезде? — Гермиона вдруг поняла, что никогда не интересовалась, как познакомились Фред с Джорджем с их друзьями. Они просто всегда были — и все. — Да, — Джордан потянулся за тянучками, но не достал, и Гермиона кинула ему свою клубничную. — Спасибо, — он забросил сладость в рот. — Мы ехали в купе с Филипом, может, ты его знаешь, он потом попал на Пуффендуй, когда в купе заглянула Анджелина. Она спросила, может ли сесть с нами, потому что в ее купе какой-то псих устроил цирк, и, разумеется, мы тут же побежали смотреть. Оказалось, что близнецы прикинулись одним человеком, который на потеху другим создает копию себя, и, разумеется, собрали толпу зрителей. Кто-то, как Энджи, не был от этого в восторге, кто-то смеялся, но все уходили и приходили, а я и Алисия остались до конца, и потом, когда ребятам надоело и они раскрыли, в чем трюк, мы весь остаток пути играли в магические карты и смеялись. А потом на распределении они довели едва ли не до нервного срыва Шляпу, она им сказала идти к черту, так и не сообщив факультет, и они словили наказание еще даже до зачисления на Гриффиндор. На следующее утро миссис У прислала им громовещатель, а они утопили его в тыквенном супе. — О боже, — Гермиона не могла сдержать смеха, представляя одиннадцатилетних Фреда и Джорджа, которые смогли запутать даже старую мудрую Шляпу. И — о боже — додумались утопить громовещатель… — А я о чем, — Джордан тоже смеялся. — Письмо взорвалось прямо в супнице, и половина зала оказалась заляпана. Они получили еще одно наказание, выговор от Перси, декана и директора, а еще безграничное уважение половины Школы, вызов на дуэль от Пивза и личное восхищение Кровавого Барона. Видишь ли, приличная часть супа оказалась за шиворотом у Маркуса Флинта, а они с Бароном никогда не ладили. Я тогда чуть не родил, ржали до полусмерти. — И тогда ты понял, что обязан стать их другом? — Гермиона утирала слезы, выступившие от смеха на глазах. От хохота сводило живот. — Типа того, — обезоруживающе улыбнулся Ли. — На самом деле, на следующий день они предложили мне изучить, куда ведет винтовая лестница слева от Большого Зала, и мы ночью пошли. — И как? — она потянулась за новой порцией сладостей. — Да никак, — Джордан ловко поймал шоколадную конфету. — Наглотались пыли, до ужаса испугались Серой Дамы и чуть было не попались Филчу. Но, типа, знаешь, я чувствовал себя таким крутым! На следующий день мы все время переглядывались, как будто знаем какой-то секрет, понимаешь? Это было здорово. — Круто, — Гермиона улыбалась, представляя себе малюток-Уизли и Джордана, ползающих в темноте по Хогвартсу. Удивительно, ведь когда-то и для них все это было в новинку! — Ага… — улыбка Ли поблекла. — Ты знаешь, я всегда так хотел с ними тусоваться и дружить. Ужасно хотел! Не представляешь даже, как. — И ты их лучший друг, — дернула плечом Гермиона. — В чем проблема? Вы проводите вместе все свободное время, ты и близнецы… — В том-то и дело, — Джордан закинул в рот сразу две или три тянучки, поэтому продолжил не сразу. — Я и близнецы… — он замолчал, и Грейнджер подумала даже, что, наверное, он не будет продолжать. За окном промелькнули и быстро растворились в темноте огни какой-то станции, может быть, какой-нибудь пересадочной остановки у Нортгемптона. До Лондона оставалось еще полтора или два часа. Но Ли после паузы продолжил. — Я вспомнил сейчас, как мы с тобой учили разные заклинания, а потом пришли близнецы и я сразу умчался, до того спешно, что не помню, попрощался ли вообще с тобой, — он поежился. — Стыдно за это теперь, если честно. Да и тогда было совестно, что уж. Я даже здороваться с тобой боялся, не ровен час… А, впрочем, глупости все это, — он сердито отмахнулся от собственных мыслей. — Просто близнецам всегда было достаточно пальцем меня поманить, и я тут как тут, что влюбленная в Вуда фанатка. А я им? Им и без меня неплохо, знаешь ли… — Тебе одиноко от этого? — Гермиона никак не могла решиться, стоит ли ей сейчас встать, подойти к Джордану и обнять его, или это будет лишним. Не встала. Не решилась. — Обидно, скорее, — он состроил невеселую гримасу. — Представляешь, даже сейчас мне не они написали, а позвонила их мама через каминную связь. Отстой, скажи… И об их отце я только от тебя и от декана узнал, они мне ни слова не написали. Ни-че-го… — Будет тебе, — девушка постаралась подобрать слова для утешения. — Они просто испугались за него, вот и все. Когда тебе очень страшно, тебе не до писем. Я тоже все узнала только от Макгонагалл, если помнишь. — Да, но тебе Рон и Гарри послали письмо, — возразил Ли. — Конечно, с Сычиком, так что получила ты его далеко не сразу, но тем не менее. А потом приглашение приехать — и уже с Гермесом Перси. Да и вообще, — он махнул рукой, и она безвольно повисла, едва не касаясь пальцами пола вагона. — Не раскисай, ты что, — Гермиона почти решилась встать, чтобы хотя бы потрепать гриффиндорца по плечу, но он вдруг бросил как-то особенно ожесточенно. — Из всей нашей компании я последний, у кого так и не появилась метка соулмейта. Я в курсе, что это глупо и все такое, что она может появиться хоть в семьдесят, но это, знаешь ли, обидно, что у всех есть люди, с которыми у них связана судьба, и только я какой-то… Неприкаянный… Бум!.. У Гермионы перед глазами снова возникли яркие рыжие линии, навсегда связавшие братьев Уизли. Чернильные руны на ладонях Гарри и Рона. Едва заметный серебристый узор, который она заметила однажды на шее Невилла. Соулмейты… Никогда раньше она не думала об этом вот так. Для нее с самого детства это была какая-то магия, невероятное колдовство, доказывавшее важность человека в этом мире, предназначение, если так можно выразиться. Каждый человек приходит в этот мир для чего-то — или хотя бы для кого-то — и каждый человек находится на своем месте. Она никогда не думала серьезно о том, что значит это, остаться без метки… Не думала о себе как о третьей лишней в их Золотом Трио, даже если мальчики были связаны друг с другом, а она — нет. Гермиона почувствовала, что зябнет. Внутри, где-то в районе желудка, неприятно скрутило, словно при несварении, и она поежилась, подтянула ноги к груди. Вспомнился — в который уже раз — взгляд Фреда Уизли. Чужой-чужой, и тоже холодный. — Она появится, — сказала Гермиона, хотя сама не была уверена, верит ли в то, что говорит. Голос прозвучал неуверенно, будто она колебалась. — Да даже если и так, — тихо ответил ей Джордан. — Я всегда буду третьим лишним… С близнецами не может быть иначе. Они всегда будут друг у друга, как же по-другому. А остальные… Гриффиндорка хотела было возразить, но вдруг осеклась, даже не открыв рта, потому что Ли был прав. Черт возьми, прав…. Да. Эти двое всегда будут близнецами Уизли, а остальные — они будут оставаться просто остальными. Массовкой. — Ты знала, что они хотят открыть магазин приколов, да? — кажется, теперь, когда Ли заговорил, ему было не остановиться. — Ну конечно, сейчас каждый об этом знает. Кроме, наверное, их матери, — он хмыкнул. — Так вот, я выяснил это случайно, когда они как-то утром в сентябре вернулись в спальню совсем уже утром. Представляешь? Они ездили смотреть помещение для магазина, уже придумали и название, и логотип, и все-все, а мне даже не сказали… Ни словечка… — он горько усмехнулся. — Ли… — она не придумала, что сказать, но все-таки потянулась, дотрагиваясь до его плеча. — Ли… — Мне нужно в туалет, — он стремительно поднялся, сбрасывая ее руку, и опрометью выскочил из купе. Хлопнула дверь, а Гермиона так и осталась сидеть с глупо поднятой рукой…

***

От вокзала до Гриммо они добрались на общественном маггловском транспорте. Забрались на второй этаж красного автобуса, и, пока он шел по улицам Лондона, все говорили о какой-то незначительной ерунде, словно внушая друг другу, что не было того тяжелого разговора в поезде, не было ночных откровений, не было слез и дрожи в голосе… Пожалуй, они смеялись преувеличенно громко, но никто кроме них не ехал поздним вечером через Сохо, и никто не мог сделать им замечание по поводу шума. Они вылезли на нужной остановке, и Джордан с трудом стащил вниз и выволок на улицу чемодан Гермионы, который он, как истинный джентльмен, еще на вокзале вызвался везти. Город был пуст, только с небольшой площади неподалеку были слышны крики и пьяный смех. Кто-то праздновал Рождество. Они пошли вверх по улице, покрытой старой брусчаткой, неровной, как и любая маленькая старая улочка. Чемодан то и дело заваливался на бок. — Грязнокровка в моем доме! — портрет мадам Вальбурги не менял своих взглядов, но даже он вдруг показался ребятам родным и почти что дорогим сердцу, словно старый ворчливый друг, которого ты не видел много лет. — Я скучал по вам, бабуля, — от фамильярности Ли, пусть и абсолютно безвинной, портрет задохнулся, и Гермиона серьезно задумалась, может ли нарисованный человек умереть. Впрочем, долго задумываться над этим у нее не удалось, потому что из кухни появилась Молли, едва не задушившая в объятиях обоих, потом с лестницы ссыпалась Джинни, а потом уже появились и остальные обитатели дома. Все они говорили наперебой, так что разобрать хоть что-то не представлялось возможным. — Пошли, — Гермиону дернули за рукав, осторожно вынимая из самого центра столпотворения, и она, обернувшись, увидела рыжий затылок Рона. Они пробрались наверх, удачно избежали на лестнице Кикимера, который то ли причитал о чем-то, то ли булькал, и ввалились в одну из нежилых комнат дома. Пахло пылью, на стенах висели плакаты, колдокарточки и какой-то потемневший от времени пейзаж. Прямо над дверью висел выцветший и растянувшийся от времени шарф с надписью: «СЛИЗЕРИН 1975». — Чья это комната? — это очевидно был не тот вопрос, который Гермиона хотела задать, но почему-то первым на язык пришел именно он. — Черт его знает, — Рон пожал плечами. — Явно не Сириуса, все что могу тебе сказать. — Точно, — Гермиона улыбнулась, представив, с каким удовольствием Сириус бы сжег зеленый шарф прямо перед портретом собственной матушки. А потом вдруг, сама не ожидая этого от себя, сделала два шага вперед, обхватила Уизли обеими руками и ткнулась лицом ему в плечо. — Ро-о-он… Получилось плаксиво. Он тоже обнял ее обеими руками, уткнулся носом в макушку, и так они и стояли, прямо напротив колдографии, на которой двое мальчишек лет десяти-двенадцати преследовали друг друга, смеясь. — Тебе очень плохо? — Гермиона не знала, ответит ли ее друг, захочет ли, и произнесла это тихо-тихо, словно бы и вовсе сама себе. Давая возможность не услышать. Рон был теплым и пах чем-то очень мягким и приятным. Рон был родным. Был надежным. Рон был — и этого Гермионе было достаточно. Как будто она долго-долго проваливалась вниз, сквозь этажи и землю, а теперь, держась за Рона, больше не падала… Впервые с тех пор, как рано утром они с Гарри исчезли из школы. А, может, с тех пор, как… — Очень, — прошептал Рон, и было в этом шепоте что-то такое, что заставило Гермиону еще крепче сжать его ребра. — Мне так страшно, Герм… Я снова беспомощен… Снова — он не сказал этого прямо, но она поняла его и без слов. Снова — как тогда, в девяносто третьем, когда он стоял, перепачканный, около заваленного туннеля в Тайную Комнату, без палочки, без каких-либо новостей… — Чарли, Билл и близнецы еще не вернулись из Мунго, а Гарри сейчас со Снейпом. Дамблдор настоял, чтобы теперь они занимались ежедневно, — тихо произнес Рон, все также обнимая подругу. Она улыбнулась. Подумать только! Он заранее знал, какие вопросы она собирается задать ему. — А Сириус злится и бесится. Он не верит Снейпу, и, более того, не видит смысла скрывать это, и, разумеется, это не может не сказываться на Гарри. Вчера Люпин и Блэк знатно повздорили, ты бы видела... Люпин даже грозился, что навсегда трансфигурирует его в коврик, представляешь? Никогда его таким сердитым не видел. А тому хоть бы хны. Знай заладил: «Нюниус хорошему не научит, что он вообще делает в моем доме?». Достал — сил нет, честное слово… Они оба тихо рассмеялись, представляя себе ворчащего Сириуса. И, хотя они не могли видеть этого, в эту секунду мальчики на колдографии остановились, глядя на них. У них были безумно печальные, совсем взрослые глаза. И в них было сожаление.