Наша городская религия

      — Ты же знаешь, что ни за что в жизни не сможешь преодолеть нас? — зеленые глаза смотрят внимательно. В них нет ни жгучей ярости, ни опасного огонька, который предвещал бы Томми неприятности. Но… Томми знает, что лучше не доверять этим глазам. Ни за что в жизни.       — Да, Дрим, я точно это знаю, — тихо шепчет Томми, стараясь незаметно отвести глаза.       Ему нравится смотреть на людей. Ему нравится рассматривать их лица, проводя любопытным взглядом по самым прекрасным созданиям Божиям — людям.       Однако… он не любит смотреть в глаза Дрима. Он не хочет ассоциировать его с человеком. Хотя и сам Дрим не любит это делать, но в отличие от него у Томми другая причина на это.       Дрим вообще хороший. Он разрешил Томми звать его по имени (по его выдуманному им самим имени). Он дает Томми иногда то, что запрещается иметь в приюте. И, хотя, порой, Дрим уничтожает его вещи, даже самые обычные, как одежда, но он понимает, что это только потому, что Томми вел себя плохо, и ему надо уяснить еще один урок.       «Человек» перед ним «эффективен». Его методы нравятся сестрам милосердия. Они говорят детям о том, что Дрим — святой человек, способный сотворить из любой гнили превосходное творение Творца. Они говорят, говорили, и будут говорить о том, что дети любят Дрима, что он — словно самая справедливая Мать в этом мире.       (Томми думает о том, что Дрим похож на надзирателя и судью в одном лице).       (Он думает о том, что тот совмещает в себе это всё, чтобы сохранить контроль).       Чтобы судье убедиться в правильном исполнении приговора, ему не обязательно проверять надзирателя, если он может стать им. Дрим работал над собой. Дрим дышал наказанием так же, как и процессом вынесения приговора.       Томми… следует доверять суждению такого уважаемого человека?       Он не знает.       Ранбу не помнит.       У Ранбу есть… правда?       В своем дневнике памяти он каждый раз пишет «не доверяй Дриму». В конце каждой записи. Он и Томми все время смотрят на эту надпись… с надеждой или с отчаянием? Никто не понимает.       Потому что не знает.       Потому что не помнит.       — Нет, смотри мне в глаза, Томми, — мягко (или нетерпеливо?) говорит Дрим, беря его рукой за подбородок и поднимая его лицо так, чтобы Томми смотрел только на него.       Он не сопротивляется. Знает, что это бесполезно (он просто знает, что за этим последует).       Можно проявить непослушание. Можно, но… какой ценой? Вот это уже знают все. Все понимают, что злить Дрима не следует. Как и других сестер милосердия. Томми непослушен по своей натуре, но он знает, что с ним всегда обходятся справедливо. Как и с другими…       Хотя, если верить Дриму, то Томми всегда еще жалеют, потому что понимают, что у него «такой характер». Поэтому… поэтому Дрим так хорош для него. Для них. Он их благословление. Билет в счастливую жизнь после смерти.       В Верхний мир, если так угодно.       Или в Край. В Конец.       Но это уже зависит от того, в кого они веруют.       Разумеется, каждый воспитанник приюта Св. Дримонов должен верить в Дрима ХД. А, значит, они верят и в Нижний и в Верхний мир.       Поклоняющиеся Кристин веровали в единый Конец (Край, если будет так угодно). Для них смерть была призом. Нет, конечно, они не стремились к ней, они просто знали, что жизнь существует ради смерти. И ради того, что они сделали в жизни, чтобы заслужить смерть — последнюю точку «эпицентра завершения» в этой жизни.       Эти знания были вырваны Томми из множества слов, которые говорили сестры. Иногда он не понимал, где в их ненависти к другой религии начинается правда, но со временем он смог уловить лакомый кусочек правды.       Они с Ранбу всегда оберегали свои знания и свои умы, но иногда им казалось, что они уже давным-давно попали в опасное влияние Бога.       Разумеется, они знали, что Дрим ХД — истина. И разумеется они старались вести себя «хорошо».       — Веди себя хорошо, Томми, ладно? — сказал Дрим тогда, когда Томми наконец-то спокойно застыл в его руках, внимая и его слову, и взгляду, и языку тела. — И, возможно, в следующую нашу встречу я принесу тебе какую-нибудь книжку.       — Я обязательно буду хорошим! — восклицает Томми, стараясь заверить и Дрима, и себя в этом.       В ответ на это Дрим чуть сжимает его челюсть, до сих пор держа его рукой, чуть шипя:       — Будь тише… сейчас поздно, — отчитывает он его.       Томми старается вырваться из болезненной хватки. В самом начале. Потом он опомнился, тихо извиняясь, и продолжая так стоять, ожидая сигнала Дрима к тому, что ему можно уйти.       — Молодец… понимаешь свои ошибки, — удовлетворенно кивает Дрим.       Томми не нравится то, что он до сих пор смотрит в чужие зеленые глаза.       Он закрывает свои собственные глаза, проглатывает ком в горле, а потом снова поспешно их открывает.       — Спасибо, — благодарит он Дрима, не забывая о вежливости. Он не знает, за что говорит «спасибо». То ли за то, что тот его похвалил… то ли за то, что Дрим настолько же вежлив с ним, что от этого ему хочется отблагодарить того, но ему уже хватает понимания того, что Дриму это нравится.       — Не за что, малыш, увидимся еще, — коротко кивает Дрим. Его глаза зажигаются на мгновение, прежде чем стать безразличными.       Это его настоящие глаза?       Дрим уходит.       Проблема, наверное, в том, что Томми до сих пор ощущает его присутствие.       Словно рука Дрима до сих пор находится на его горле, сжимая и не давая вздохнуть, и следя за тем, чтобы Томми следовал всем правилам.       Хера с два.       Или хера нет?       Да и Прайм с ним, с Дримом.       Потому что Томми верует только в ХД. И в никого больше. Дрим не указ в его вере, он действительно так думает. Однако Дрим является «проводником» и истинным сыном своей веры, поэтому Томми должен прислушаться к нему. До того момента, когда он поймет религию, узнает все, что знает Дрим.       Дальше уже можно думать о том, что на самом деле Дрим такое.       Томми Иннита не обмануть. Он играет в партию с Дримом.       (Спойлер: он — нет).       Потому что для Дрима Томми является только одной из многочисленных переменных его контроля. Томми… действительно думал о том, что он может обыграть Дрима. Или хотя бы быть с ним на равных.       Он ошибался.       Ох, как он ошибался.

***

      Вечером Томми думает о Филе. Он уже вернулся со школы и думал о том, что именно сегодня приезжает Фил.       Он думает о том, что в первую очередь он столкнется с голубыми глазами, прежде чем увидеть различные оттенки зеленого в одежде, поскольку Филза обожал зеленый и все его оттенки.       За всё то время, что Томми прожил здесь, он уже привык к этой зелени. Однако он все равно моментами отводит взгляд, стараясь не смотреть на Фила, либо смотреть на его глаза и золотистые волосы, чтобы перестать видеть такой опасный «зеленый».       Дрим не любил, когда он отводил взгляд.       Фил позволял ему наклонять голову вниз, отводить взгляд, и сам исчезал из поля его зрения, чтобы они не пересекались. Он был… на удивление понимающим для того, кто прочитал его дело из чужих рук, а не из рассказа Томми, который до сих пор не рассказал свою версию событий.       Фил знает только часть, но… но он не гордится этим знанием. Он не управляет этим знанием, хотя, Томми был уверен, что тот неспособен был бы манипулировать им только с тем знанием, что он имел. Томми ощущает то, что Фил не судит его, а просто пытается понять.       Он не знает, что из этого хуже.       Филза похож на старого друга. Он никогда не сможет воспринимать его как отца. Может, потому, что представление Томми об отце искажено? Или потому, что Уилбур для него кажется более… близким?       Нет, не так. Другие причины. Другое объяснение.       Уилбур кажется ему отцом потому, что ему можно доверить всё. Потому что он поймет, хотя и извратит его мысли, делая их хуже, чем они есть на самом деле. В этом его сила. В нем Томми видит жесткие сжатые зубы и жертвенность своей молодости ради других, даже если никто не будет просить об этом Уилбура, даже если у того и будет шанс поступить «эгоистично» (читай: эгоистично так, как считают другие), то он поступит по-другому.       Он примет на себя роль Отца, не соглашаясь на нее внутри и жалея об этом с самого начала. Однако это именно его собственная версия «эгоистичности».       На публику Уилбур должен быть идеальным. Но не просто идеальным.       Жертвенно-идеальным.       Пожертвовавшим себя ради других, показывающим всем то, что он сам принял такое решение, хотя на самом деле его приговор вынесла ему «эгоистичность».       Это камень на сердце.       Это перекрытые легкие.       Это перерезанные крылья.       Если когда-нибудь Уилбур пойдет на такой шаг, то он потянет всех ко дну, хотя на деле его крылья будут просто связанными, когда другие будут верить в то, что они отрезаны.       Но Томми уже окрестил мысленно Уилбура своим отцом, нежели старшим братом.       Ему не сбежать.       Потому что Томми его поднимет.       — Когда там Фил приезжает? — откусывает от кислого зеленого яблока Техно, даже не морщась (а Томми уже надкусив одно такое яблоко, плевался и выпил два стакана воды, заявляя, что это яблоко кислое до невозможности).       — В девять вечера примерно, — с энтузиазмом отвечает Томми, видя из гостиной то, как Техно спускается к нему вниз по лестнице.       Он с нетерпением ждал Фила.       Он с нетерпением ожидал своего друга.       Потому что Фил таковым и являлся по ощущениям.       Он был… понимающим. Понимающим в смысле сурового, несокрушимого плеча, готового быть рядом с любую минуту. Однако вместе с этим его понимание отличалось от отцовского эквивалента тем, что оно не требовало объяснений.       Там, где Уилбур мог прижать руку к горлу, чтобы узнать о том, какие мысли были в глубине души близких людей. Эта рука никогда не отпускала никого, контролируя людей ради того, чтобы Уилбур точно знал, что с ними все в порядке.       Фил не настаивал.       Он мог завести спокойный разговор, он мог подкинуть наркотик в чай, если его терпения уже не хватало и надо было точно выяснить информацию, дабы не волноваться за собеседника (предлагая ему радикальную помощь после того, как правда была выяснена подлым способом), однако он не существовал в руке, сжимающей чужое горло. Нет, это был не он.       Он не был отцом.       Но у друга были дети.       У друга были дети, поэтому он вел себя с ними так, как должен бы вести себя отец.       И Томми благодарен ему за это. Он знает, что все остальные испытывают такое же чувство благодарности.       И они существовали именно так, будучи очень неправильными с чужой какой-то точки зрения. Однако для них самих все было совершенно нормально.       Все остальные с легкостью могут присоединиться к ним в этой идиллии, сосуществуя в совершенно различных религиях, потому что их принимал Томми. А когда Томми раскрывает свои объятия для кого-то, то они автоматически оказываются под защитой клинка Техноблейда, и их адвокатом становится язык Уилбура.       Когда как Филза отбрасывает свою религию куда подальше, даже несмотря на то, что религия для него — щит и оружие. Он прячется за ней, атакуя.       Потому что когда у вас в семье есть два агностика и один верующий (читай: фанатик), и еще один верующий (читай: не фанатик), то становится весьма проблематичным, когда вмешивается кто-то другой. Потому что вера не способна существовать раздельно вне близких людей.       Ведь кто, как не близкие, примят ее такой, какая она есть?       Именно поэтому Томми сглаживает все их острые углы.       Потому что он верит не сколько в Прайма, своего Бога, сколько в людей.       И остальные верят в его веру.       Томми слоняется по дому, то играясь с волосами Техно, то стараясь находится от него как можно дальше, смотря лишь на книгу, которую тот читал, да подкрадываясь тихо, сдерживая себя.       Сейчас Томми как никогда хотелось занять чем-то свои руки, прижаться к кому-то или просто осуществить хоть какой-то тактильный контакт. Он честно не знал с чем это было связано, однако он понимал лишь то, что ему отчаянно этого хотелось.       Он нервничал, дримон его раздери.              Он не знал, почему он нервничал.              (Или знал, но не мог признаться самому себе?)              Но факт оставался фактом, он нервни…              — Тебе нужно что-нибудь? — спокойно спрашивает у него Техно. У него в глазах, однако, есть обеспокоенность, которая заставляет Томми на одно мгновение содрогнуться, прежде чем ответить:              — Н-нет, все в порядке, — отвечает он, одновременно ругая себя за то, что он запнулся вначале. Ничего особенного. Правда, он уже привык жить здесь, но… но что-то… из прошлого до сих пор преследовало его, заставляя чувствовать себя униженным.              И причина, по которой он нервничал тоже была глупой.              Просто… просто когда люди находятся рядом — то к ним легко привыкнуть. Легко угадать их последующие действия. Легко сказать то, что ты готов к их удару в спину, даже если он будет болезненным. Легко… легко как дыхание то, что происходит между ними.       Это можно отслеживать.       Это можно контролировать.       (Наследие Дрима, дримон его раздери).       — Это не глупо, — вместо слов, которые мог бы предсказать Томми, говорит Техноблейд.       — Что? — Томми в непонимании смотрит на него.       — Нервничать и желать, чтобы неприятные вещи поскорее закончились. Это не глупо, — говорит он уже мягче. Не так мягко, как Уилбур, вызывающий, порой, отравление желудка одним своим видом и словом (будто он весь состоял из спелых яблок и корицы, которая казалась для Томми слишком сладкой (он не знал, что всегда ел пирог с яблоками и корицей, но все остальные в семье Крафтов держали этот «страшный» секрет под семью замками)), но достаточно мягко для Техноблейда, который был амбассадором «универсальный язык — это насилие» и «умри, если хочешь быть *вставьте любое слово*».       (Мало кто, на самом деле, говорит о том, что Техноблейд был «Технософтом» для своей семьи. Мало кто, потому что это говорят только голоса в его голове, которые не стыдятся озвучивать правду).       — А, ну, хорошо, босс, — шепчет Томми, смущаясь, не зная, как ему реагировать.       Поэтому он просто подходит к Техно и…       Слышит звук мотора.       Он слышит это гораздо раньше, чем Техно, который, вероятно бы, услышал подшучивания, веселых смех и узнал бы интонации голосов, когда те были бы только-только на подходе к дому.       Но Томми раскрывает их раньше. Не потому, что он наблюдателен (хотя и это тоже), а потому что он — самооборона. И он должен всегда встретить противника, улыбнуться союзнику раньше, чем он получит удар в спину, улыбнется в ответ.       И он бежит с радостью открывать дверь дома, смотря на то, как Уилбур и Фил медленно тянутся друг за другом.       «Они выглядят счастливыми», — думает Техноблейд, неспешно следуя за Томми, смотря на свою семью.       «Они выглядят… не как отец и сын. Фил словно старый друг семьи, он как путешественник, а Уилбур похож на семьянина, так и не покинувшего маленький город, но с нетерпением ждущий рассказов того, кто не «в свободное время», а за все время своей жизни скитается по морю, как будто он — волна», — думает Томми, на автомате махая им обоим рукой, и улыбаясь так, будто Фил вернулся из «путешествия» персонально для него.       — Фил! Уилбур! — Томми бежит к ним, и Уилбур, как он всегда делает, открывает руки для объятий, куда Томми, сначала колеблясь, но затем с уверенностью падает, вдыхая запах сигарет.       А затем… затем Томми видит.       Первое, что Томми видит вблизи — зеленый цвет. Это одежда, которую носит Фил. Второе, что видит Томми, уже специально и намеренно разглядывая человека перед ним — это голубые цвет. Это глаза Фила.       Причина, по которой он нервничал ранее — зеленый цвет.       Когда держишь страх перед собой, то легко думать о том, что ты можешь его контролировать.       Когда ослабляешь, когда упускаешь страх из поля зрения — он перестает быть таким «страшным». Чтобы потом, вернувшись, вызвать бурю.       Он не боится Фила. Он боится того, что видит в Филе.              Это… странно. Однако он просто сваливает всё на Дрима, проклиная его по сей день. Не по тому, что его ненависть к нему сильна так же, как и раньше. А потому, что Дрим оставил на него клеймо «страха». К самым абсурдным вещам.              К самым непонятным вещам, которые можно было придумать, как объект страха.              К… любимым вещам.              Фил. разумеется, не вещь. Однако он является тем, что есть у Томми. По этой логике он является для Томми закладкой в браузере — Фил не то чтобы «принадлежит» ему, он сам по себе, он другое, однако Фил существует в жизни Томми достаточно крепко, чтобы быть закрепленным там.       Тогда он действительно вещь с какой-то стороны.              — Как ты. приятель? Как неделя с Техно и Уилбуром? — спрашивает его Филза, когда они все уже заходят в дом.              Томми идет буквально в обнимку с Уилбуром, даже если это и не совсем удобно для них обоих, внимательно глядя в голубые глаза Фила, чтобы ничего в них не упустить. Техно, как они заходят, сразу удаляется куда-то. Наверное, он пошел дочитывать книгу. А, может, пошел готовить поздний ужин — его воля в его поступках.              — Всё прошло довольно хорошо, — начинает Томми, вспоминая события прошедшей недели. — Уилбур был как обычно засранцем, — на этих словах Уилбур с чуть-чуть большей силой, чем надо, ерошит ему волосы, — однако он…              — Тебе стоит прекратить называть меня «засранцем», — театрально вздыхает Уилбур.              — Хочешь назову сукой?              — Вперед, гремлин, — мрачно ухмыльнулся Уилбур.              Фил смотрел на это, думая, что каждый раз они начинают эту «песню» по-одинаковому, а заканчивают всегда по-разному. И ему, правда, интересно было бы посмотреть на этот цирк, но сегодня в этом доме ему хотелось спокойствия.              («Путешественнику " нужно всегда отдыхать с дороги).              (В этом доме синонимом спокойствия будет только хаос).              — А как Техно? — нейтрально спрашивает Фил.              — Техно крутой! — восклицает Томми, сразу же «забыв» про Уилбура. — Он даже позволил покрасить мне волосы, — самодовольно произнес он, чувствуя, как этот факт делает их всех «ближе».              — Вот оно как? — спрашивает Фил с мягкой улыбкой. — Это отлично! Думаю, что ты определенно хорошо справился, приятель, — говорит он, смотря за тем, как еще совсем свежие, не выцветшие волоса розового цвета, распластались на диване, демонстрируя всю свою роскошь.              Томми тоже смотрит за взглядом Фила.              Томми видит розовый.              И он улыбается Филу в ответ.