Наша городская религия

      Томми болезненно морщится, чувствуя то, как голоса проникают в его голову, заставляя чувствовать его себя хуже, чем он есть на самом деле.              Иногда говорят, что самое худшее пробуждение — пробуждение в незнакомом месте с диким похмельем. Но Томми готов поспорить, что пробуждение в знакомом месте, где ты не сможешь изменить абсолютно ничего и просто вынужден наблюдать… будет похуже.              Он проснулся в школе на большой перемене, осознавая, что нечаянно заснул там.              Голоса продолжали разрывать его уши и разум, заставляя подчиняться им так, чтобы получить от него максимум пользы и страданий.       Он нахмурился, пытаясь понять, где конкретно он находится и почему тут так шумно.              Он поднял голову, первым делом увидев лохматую макушку Таббо, который сидел напротив него и точно так же, как и Томми минутой ранее, спал, положив голову на стол.              Стол… они…              Они находились в столовой, в одном из самых дальних столиков, понял Томми.              Теперь стал понятен и шум, и то, что все остальное.              С еле слышным стоном Томми потянулся, разминая свою спину и шею, застывшую в неудобном положении.       Легче, разумеется, не стало. Он знал, что для того чтобы исправить положение, ему потребуется несколько часов сна, а не простая растяжка на две минуты.              Если быть честным, то Томми чувствовал себя больше уставшим, чем набравшимся сил.              Он не помнил, почему они заснули в таком положении и вообще не помнил начало учебного дня, однако он знал то, что через какое-то время им надо будет вернуться к занятием.              Ему хотелось сказать «дайте еще немного времени», чтобы окончательно развалиться на этом столе, уже наплевав на все рамки приличия и окончательно заснуть, проваливаясь в такую желанную дрему. Он словно наркоман, мечтал о своей следующей дозе, не до конца осознавая и даже не думая о том, что будет после.              — Таббо, Таббо! — тихо шипит Томми, пытаясь его растолкать, внезапно вспоминая о том, что в сонном царстве он тут не один.              Таббо всегда просыпался медленно. Об этом вечно ходили байки. Но, отличие от известного фразеологизма, где человека «и выстрелом из пушки не разбудишь», как раз таки этим способом его разбудить было вероятней всего.              Или фейерверком каким-нибудь — то была, кстати, причина, по которой Таббо долго не спал на вечеринках и других праздниках.              Прокляв все на свете, понимая, что другого выхода у него нет, Томми громко хлопнул руками, прямо над ухом Таббо, молясь всем Богам, чтобы его не убили за это позже. Но пока он не думал, понимая, что либо он заново заснет здесь со своим другом, либо попробует еще вовремя успеть на занятия.              Не то чтобы его волновала вся эта школьная ерунда.              Не было криков. Или чего-то подобного, раз уж на то пошло.              Просто просыпаясь без всяческих резких движений, Таббо попробовал сфокусировать взгляд на Томми, пытаясь невербально спросить «а какого хуя здесь происходит?»              Впрочем, этот вопрос он не задал, а лишь встряхнул головой, пытаясь сбросить с себя остатки сна и наконец нормально проснуться. Видимо, он настолько хотел спать, что ему уже было плевать, каким способом его разбудили.              — Сколько сейчас времени? — спрашивает он, стараясь звучать как можно более бодро.              — Без пятнадцати час, — отвечает Томми. А уроки у них начинались далее…              Как раз в это время прозвенел звонок.              — Вот незадача, да? — непринужденно спросил Таббо, и Томми был вынужден с ним согласиться.              — Пиздец, — кратко озвучил их общие мысли он, тихо застонав и ударившись головой об стол.              — И не говори, — также равнодушно отозвался Таббо, мягко, но твердо поднимая его голову двумя руками, заставляя Томми посмотреть на него. — Эй, чувак, ты живой вообще? — хихикнул он, проводя пальцами по его волосам, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию.              — Я мертв, не ищите меня, — буркнул он, продолжая лежать лицом вниз на столе.              Если быть до конца честным — то Таббо разделял мнение Томми. Ему тоже очень хотелось заснуть прямо здесь и сейчас, поэтому он моргнул, уставился на Томми, потом посмотрел на экран телефона, чтобы увидеть время, снова моргнул и…              … с тихим вздохом встал, обходя стол и пиная Томми по ноге.              — Просыпайся, пойдем спать в другое место, — мягко, компенсируя причиненный вред ноге, сказал он, слушая невнятные недовольства Томми по этому поводу.              К этому времени лишь несколько учеников околачивались в столовой, пока равнодушные взрослые ничего им не говорили, а те только хихикали, да и обсуждали что-то, не выглядя обеспокоенными.              Томми в итоге встал, поплелся за Таббо, волоча свое неуклюжее длинное тело за ним, пока тот пытался прошмыгнуть сквозь дверь столовой как можно более незаметно. Сейчас они вполне могли появиться на уроке. Ну, получили бы выговор. Или просто бы ощутили высшую степень неловкости, что уж там…              Однако сил ни на что не было — даже на раздумья и здравый смысл. Конечно, у них никогда не было особого и «нормального» смысла, но в выспавшемся состоянии можно было хотя бы притвориться нормальными.              — И куда мы сейчас пойдем? — проворчал Томми, уже будучи окончательно проснувшимся.              — Ну, найдем какой-нибудь тихий кабинет и… — тут Таббо не выдержал и протяженно зевнул, — «опустимся на дно».              — Сон, эх, сон, — мечтательно ответил ему Томми, тоже зевая.              — Будет тебе твой сон скоро, — Таббо подозвал его к себе рукой, потому что Томми значительно запаздывал, а их целью было незаметное передвижение. Незаметное, черт возьми.              А они тем временем могли привлечь внимание даже самого невнимательного учителя, который в это время сидел бы, заперевшись в кабинете со звуконепроницаемыми стенами.              Таббо сказал об этом Томми.              Тот посмеялся.              А потом в его глазах, когда он поднял голову, перестав напоминать бессонного зомби, возник весёлый огонёк.              — Мы не пойдём «в какой-то пустой класс», — торжественно объявил он, и Табьо сразу понял, что никому из них сегодня не повезёт. — Мы пойдём на крышу! — счастливо заявил он, чуть ли не крикнув.              Быстро среагировав, Таббо мигом метнулся к Томми, закрывая ему рот рукой и оттаскивая за шкафчики в том коридоре, где они находились.              Вообще они оба понимали то, что всём остальным плевать на них, и что они делают, однако дело было в том, что…              — Тихо, — Таббо вжал Томми в стену, с подозрением оглядываясь вокруг, инстинктивно стараясь стать «меньше».              … «хлопок» Томми ранее не прошёл так уж мирно. Потому что Таббо старается держать в руках, действительно старается. Но когда даже малейшее движение может стать напоминанием о худшем кошмаре его жизни — он уже не выдерживает.              И нельзя сказать, что Таббо ожесточается или меняется в такие моменты.              Ранбу однажды, когда держал его за кудри, прижимая его лицом к своей груди и успокаивая, прекрасно зная, что у него аллергия на воду, а Таббо плакал, сравнил его с бомбой замедленного действия, которая находится в замкнутой комнате.              Тогда Таббо попытался представить это.              Не смог.              Лишь заплакал ещё пуще в своём раскаянии перед Ранбу, потому что он продолжал раздражать его кожу слезами сквозь одежду, хотя они оба знали, что лекарства помогали снижать ущерб от неё.              — Всё окей, видишь? — голос Томми возвратил его в реальность. — Никто нас не поймал.              Более резко, чем следовало бы, Таббо оторвался от него, выглядя уже более презентабельно.              — Может… пойти на крышу не такая уж и плохая идея, — пробормотал он, начиная идти, забывая про Томми, который тихо «возмутился», шутливо толкая его в спину и говоря «подожди» с деланным раздражением.              Замок на крышу открыть было легко — сама крыша трехэтажного здания ничего опасного из себя не представляла, однако замок на ней всё же стоял, потому что однажды кто-то спрыгнул оттуда.              Когда Таббо впервые услышал про это, то он подумал «во дураки, с такой высоты можно получить только травмы, а не смерть», а потом он ужаснулся этой мысли.              Он знал, насколько она была ужасна и понимал, что им всём настолько промыли мозги с «суицид — это эгоистично» и «цинизм всегда нужен», что они не знали своей меры в этих гранях.              Таббо сожалел об этом.              Таббо старался думать… не то чтобы «правильно», но… ему просто хотелось начать понимать то, как некоторые люди могут оставаться такими добрыми, сохраняя свою невинность.              — Тут красиво, — на первый взгляд Томми не интересовали ни дилеммы о замках, ни суицидники, ни глупые циничные взрослые, но…              — Да, в полдень, когда солнце нещадно печёт, да так, что дальше своей ладони, который ты пытаешься уберечь свои глаза от света, ничего не видно, — саркастично, но беззлобно бросил Таббо, становясь рядом с ним.              … но Томми был на самом деле был чуть ли не самым неравнодушным человеком по отношению к другим людям, которого Таббо имел честь знать.              Поэтому яркое солнце здесь для него означало победу. Победу того, что здесь больше никого нет и яркую надежду на то, что никто больше не проникнет на эту крышу с целью убить себя.              И Томми подмечал именно эту красоту.              Садясь прямо на крышу возле ограждения, Томми похлопал по месту рядом с собой, приглашая Таббо сесть рядом с ним.              — Поспим? — сонным голосом сказал он, напоминая, почему они вообще тайком ушли с урока.              Сначала Таббо захотел ухмыльнуться и чуть подшутить над тем, что Томми всегда найдёт место, где можно поспать, пока сам не заметил, что дрёма сковывает и его.              Не успел он ответить, как уже ощутил тёплый и ощутимый вес Томми на своём плече — того совсем сморило, бедного.              Недолго думая, Таббо мягко улыбнулся, прежде чем наклониться к нему еще ближе, ощущая как солнце согревает их, и тоже провалился в сон вслед за ним. Все было хорошо.              Все будет хорошо.       

***

             Томми в огне.              Это не то чтобы открытие. И не что-то новое.              У него всегда в огне язык и ступни, и руки, которые охватывают бесконечное пространство. Томми похож на огненный заряд, разжигающий за собой цепную реакцию — за ним никогда не будет равнодушия, только сплошной обжигающий огонь.              Однако огонь обволакивает только его самого, стараясь не причинять боль другим, хотя в следствии его собственной испепеленной души, страдают все остальные, хоть Томми этого, порой, и не замечает.              Гораздо непривычнее то, что огонь теперь обволакивал его самого.              Он не руководил этим огнем, а, наоборот, еще больше подстрекал этот огонь в нахождении без контроля. Иногда было легко представить, что огонь становился его персональным ложем, откуда не вывалится даже пепел. Но от этого же сравнения у него сильно болело сердце, будто он являлся заклинателем, призванным остановить все силы природы разом.              В один день его церковь сгорела.              В один день его приют покрылся ужасным черным покровом, перед которым робела даже ночь.              В один день его вера в Бога стала чем-то необъяснимым — Томми не любил это. Ему нужно было знание о том, в кого и как он верит.              Может, именно поэтому верование в Дрима ХД медленно убивало его.              Может, именно поэтому нахождение рядом с Дримом для него ощущалось как собственное угасание.              Тот поверил в то, что сможет контролировать натуру Бога. Томми никогда не верил в него. (Означало ли это то, что он никогда по-настоящему не верил в ХД?)              Но, так или иначе, Дрима больше не было: он не мог причинить вреда ему или Ранбу.              Дрим исчез в огне, как иногда хотел исчезнуть Томми.              Но ощущая тепло заботы или лучей солнца, Томми приходилось напоминать себе о том, что это не тот огонь, который он встретил лишь один раз в жизни, и не хотел встречать больше никогда. Только если не вместе с окончательным вердиктом свободы.              Однако он иррационально боится, ежится, отвергает драгоценное тепло, из которого состоит он сам.              Он видит перед собой бегущего Сапнапа и паникующего Ранбу, который тянет его за руку подальше от горящих зданий. Томми хотел тогда смотреть на все это. Тогда он не совсем осознал ужаса происходящих событий. И если бы он был разумнее — убежал бы без оглядки вместе с Ранбу.              Он смотрит на то, как Дрим сгорает в огне, и ему чудится там лишь его безумие, а не безумие всех остальных, взбунтовавшихся против веры и Дрима, однако если Дрим и вера не одно и то же, во что же они тогда верили?              Томми знает, что имя Дрима — не его имя. Он знает, что только Сапнап и Джордж знали его настоящее имя.              И он знает, что Дрим взял себе такое имя, дабы удовлетворить своего Бога. Но он так и не смог понять: хотел ли тот стать самим Богом, желал ли он близости с ним или просто показывал свое завуалированное богохульство.              — Томми! — кричит ему Дрим во сне, и вместо того, чтобы побежать как можно дальше от него, как-то было в жизни, Томми застывает, отпуская руку Ранбу, с любопытством глядя на Дрима.              Его рот изрыгает проклятия, а руки тянутся к нему, как будто Томми, теперь уже не верящий ни во что — его вера.              — Томми, — тихо шепчет он с отчаянием в голосе, которое Томми встречает со странным удовлетворением.              И тут он просыпается.              Он чувствует себя хуже, чем до сна.              — Таббо? — прошептал он, еще не до конца понимая, где он находится. — Таб-              Но увидев мирно спящего друга на своем плече, и вспомнив, что они сбежали с уроков, Томми затихает, смотря на него.              Проверяя время, Томми понимает, что уроки закончатся через полчаса. Поэтому у них еще было немного времени, прежде чем проснуться.              И аккуратно вставая, Томми смотрит вниз с крыши школы, охраняя сон Таббо.       

      ***

             Таббо снились искры.              Ничего удивительно, правда.              Это происходило часто, как вечное напоминание о том, что ему следует сохранить свою память на еще одну вечность, чтобы не допустить повторения истории. Хотя Таббо сомневался, что история не сможет повториться, когда появится такая возможность.              Поэтому иногда его преследовало безнадежное ощущение того, что вся судьба предопределена и стараться даже не стоит.              Пока не появился Ранбу, сказавший ему: «Возможно, чтобы остановить повторение истории, нужно просто позволить ей произойти, потому что история обязательно повторится. Мы ничего не можем сделать, но можем внести небольшие изменения, чтобы на этот раз результат был лучше».              Ранбу был именно… таким. Надежным, спокойным и рассудительным — его идеи были здравыми, а сам он был оплотом понимания и надежды, несмотря на всю его тревожность и сомнения.              Ранбу старался ради других, чтобы найти в них свое продолжение.              И Таббо ценил это.              Но всегда старался донести до Ранбу то, что тот не сможет иногда изменить что-то, что от него не зависит.              Например, как искры во сне Таббо.              Бесконечные и взрывающиеся прямо его лицом — напоминание о его извечном душевном страдании.              Он помнит пьяный голос, помнит и рыдания: собственные и его второго родителя, отчаявшегося и разрывающего душу, потому что он не успел.              Он помнит и то, как быстро потерял сознание на руках Квакити.              Помнит и то, как в безумстве, просыпаясь, он кричал, проклинал Шлатта и одновременно молил его о том, чтобы тот его не убил.              Это был ужасный вечер.              Это была вспышка.              Это были искры и пламя одновременно, и Таббо с тех пор относился к огню осторожно, стараясь помнить о том, что тот может сделать.              Помнить… чтобы не допустить повторение истории…       

***

      Теперь он видит свет. Это солнце. Не искры.              — Доброе утро, — бодро шутит веселый голос рядом с ним, и Таббо замечает Томми, который привалился к ограждению спиной и смотрел на него. — Уроки закончатся через минут десять: мы еще можем успеть пробраться незаметно вниз, а оттуда уже спокойно пойти домой, — не церемонясь с его сонной головой, Томми разом вывалил эту информацию.              — За Ранбу сегодня не зайдем? — зевнув, Таббо встал, разминая спину и шею.              — Насколько я понимаю… он сегодня снова отсутствовал. Ни пришел даже во вторую половину дня. И понимаешь, что это может значить? — Томми вмиг посерьезнел.              За то время, что он бодрствовал, он успел сделать небольшую вылазку вниз.              Сегодня утром Ранбу не пришел в школу, но при этом не предупредил их об этом, как обычно он это делает, посылая пару сообщений в Дискорде.              В школе знали о проблемах Ранбу с памятью, поэтому ему делали небольшие поблажки. К тому же учителя его любили: зная о его проблемах и с тревожностью, они предложили ему в случае его «ситуациях с памятью» просто приходить тогда, когда он успевает приходить.              Он прилежно учился, не забывал выполнять домашнее задание и всегда просил учителей объяснять ему дополнительно темы, которые он пропускал, если была такая возможность.              В их маленьком городе все знали друг друга, поэтому было гораздо легче подстраиваться под какие-то отличные планы или ситуации.              Многие помогали друг другу, можно было сказать, что царила гармония, хотя все было глубже, чем являлось на самом деле.              Такое случалось нечасто — редко когда у Ранбу отказывала память слишком радикально. Да и обычно кто-то из взрослых да заботился о нем, просто…              Просто все было сложно.              Утром Ранбу мог встать, не понимая, куда он вообще идет, пропадая с радаров на несколько часов.              А вечером он всегда возвращался, не помня, где он был днем.              В один из таких периодов, когда они еще не совсем привыкли к «причудам» своего друга, Таббо и Томми пробовали найти его самостоятельно, сильно переживая за него.              «Скорее всего, он на луковом поле», — сказал им Эрет тогда, внимательно смотря на них.              Тогда Томми в панике пришел в церковь Прайма, чтобы хотя бы немного успокоиться.              «Что?» — Томми уже хотел было спросить что-то еще, как Таббо в тот момент его перебил: «Откуда ты знаешь?»              «Тут рядом есть одно такое», — Эрет как будто бы не слышал их вопросов. «Это… Ранбу. Ему нравятся аллиумы, думаю, вы это знаете. А где еще можно найти человека, если не в его любимом месте?»              Томми снова открыл было рот, чтобы поблагодарить его, а потом уже стремглав помчаться искать Ранбу, но Таббо опередил его, хватая за руку.              Они выбежали тогда из церкви, спросили прохожих о том, в каком направлении находится поле, а потом все было как в тумане.              Лишь облик Ранбу, стоящего и ждущего долгожданного одиночества среди аллиумов. И они, ворвавшиеся в его мир.              Они тогда не поссорились, нет. Ранбу просто нахмурился, словно пытался понять, где он находится. А они терпеливо ждали его, словно хотели пойти с ним вместе домой, хотя они жили в разных местах.              Хотя в итоге Ранбу еще держался от них подальше пару дней, прежде чем они все вернулись к привычному ритму жизни.              — Понимаю, — кивнул понимающе Таббо.              Они вместе с Томми поклялись тому, что больше никогда не будут прерывать одиночество Ранбу. А будут ждать его, где бы он не был, даже если они и знали, где он.              — Тебя сегодня Фил заберет? — спросил он, когда они уже спускались с крыши.              — Ага. Мы хотели еще за краской заехать, — ответил Томми, понимая, что его все еще тянет в сон.              Был полдень, но удивительным образом день длился до ужасного долго.              — Только правильный оттенок красного выбери, а то будешь выглядеть как переспелая вишня, — Таббо хихикнул, обнимая Томми на прощание, когда они расставались у ворот школы.              — Обязательно!              Томми ушел. С ним ушел и огонь.              А Таббо внезапно подумал о том, что из них троих Ранбу не боится огня.              Он боится воды как свободы.